государств и провинций, в которых закон не дозволяет завещателю свободно
распоряжаться по крайней мере половиной наследства и в которых тем не менее
рождаемость сильнее французской. Но из того, что действие какой-либо причины
нейтрализуется другими причинами, еще не следует, чтобы она не оказывала своего
влияния. Во многих странах хотя и принят наполеоновский кодекс в его целом, но
значительно увеличена свобода завещателя. В Италии он может располагать
половиной своего имущества, как бы ни было велико число детей. В великом
герцогстве Баденском и части левого побережья Рейна обычай передавать наследство
в распоряжение одного лица с обязательством денежной выплаты другим наследникам
дает возможность избегать раздела имущества.
Главная причина, стремящаяся ограничить рождаемость, была, как мы думаем, вполне
выяснена Гюйо; она заключается в еще относительно недавнем упрочении
капиталистического режима. "Капитал, в его эгоистической форме, -- говорит Гюйо,
-- враг увеличения населения, потому что он враг раздела, а всякое умножение
людей более или менее сопровождается дроблением богатств". Своекорыстная или
бескорыстная предусмотрительность, вот к чему сводится в конце концов причина,
сдерживающая рождаемость. Каковы бы ни были экономические, моральные или
социальные условия, вызывающие эту предусмотрительность, но действует всегда
именно она; а эта причина, что бы ни говорила школа Маркса, психологического
характера; даже более: двигателем, в конце концов, является интеллектуальный
мотив. Сравните рождаемость городов с рождаемостью деревень в средних классах.
При полевых работах ребенок может быть "естественным и желательным сотрудником";
это -- лишняя "пара рук, не стоящая почти ничего и могущая принести большую
пользу". В городах, напротив того, воспитание стоит дорого39. Малодостаточные
семьи удручаются не столько прямыми, сколько косвенными налогами: таможенными
пошлинами, заставными пошлинами, пошлинами на сахар и другие предметы народного
потребления; а эти пошлины возрастают для семьи пропорционально числу детей. Для
семьи из мелкой буржуазии, существующей на несколько тысяч франков,
зарабатываемых отцом, второй ребенок часто уже вносит стеснение в хозяйство, а
третий -- бедность. Кроме того большие города значительно облегчают холостую
жизнь. Тацит замечает, что законы Юлия и Паппия не увеличили ни числа браков, ни
числа детей, потому что были "слишком большие выгоды" не иметь их (Анналы, кн.
III, гл. XXV). В новых странах с еще не утилизированной плодородной почвой
земледельческое население отличается особой плодовитостью. Увеличение числа рук
совпадает там с желанием обогащения и с потребностью к защите. В наших старых
странах дети уже не приносят дохода своим родителям, даже при земледельческих
занятиях. Кроме того, развитие образования, демократических идей, вкус к
роскоши, более ожесточенная конкуренция в различных профессиях заставляют
опасаться появления большого числа детей в семье. Во Франции все вакантные места
в либеральных профессиях, в сфере преподавательской деятельности, торговли и др.
более чем заняты. Наконец понижение процента, "кризис дохода", делающий более
трудным праздную жизнь на проценты с капитала, также приводит к ограничению
числа детей. Настанет несомненно время, когда, как надеются экономисты, дети
почувствуют необходимость труда, который, при мужественном отношении к нему,
может оказаться спасением для буржуазии; с своей стороны, отцы, привыкнув к
мысли, что их сыновья должны сами устраивать свою жизнь, как в Соединенных
Штатах, и перестав считать себя обязанными обеспечивать им привилегированное
положение богатства и праздности, будут освобождены от забот, заставляющих их
ограничивать численность своих семей. Но это время еще далеко от нас. В
настоящую минуту дороговизна жизни и понижение стоимости денег вызывают крайнюю
предусмотрительность; возрастающее благосостояние само увеличивает потребности,
вместо того чтобы насыщать их; потребности возрастают скорее, чем могут быть
удовлетворены. Исчезновение колонизаторского духа (которым Франция обладала в
прошлом столетии и которй никогда не покидал Англию с ее густым населением)
влечет за собой исчезновение еще одного фактора плодовитости. Наконец, закон о
воинской повинности отдаляет браки и, кроме того, отрывает молодых людей от
сельских занятий, толкая их в города, где, как мы только что видели, бесплодие
возрастает.
II. -- Под влиянием всех этих причин в двенадцати французских департаментах
приходится 3 смертных случая на 2 рождения, причем демография рисует следующую
схематическую картину положения: когда оба родителя умирают, они оставляют двоих
детей, из которых один умирает ранее, чем производит потомство. При таком
положении дела достаточно одного поколения, чтобы разорить страну. В некоторых
кантонах дело обстоит еще хуже: там одно рождение приходится на два смертных
случая. Таково положение, стремящееся сделаться общим. В некоторых частях
Котантена (деп. Ламанша) Арсений Дюмон проследил историю каждой семьи из
поколения в поколение; в настоящее время из этих семей не остается почти ни
одной: "немногие пережитки мальтузианства переселились в Париж, чтобы сделаться
там чиновниками, привратниками, гарсонами в трактирах". Целые деревни
"представляют собой лишь груду полуразрушившихся домов"; самые бедственные
войны, пожар, чума не произвели бы более ужасных опустошений. Но между
насильственным опустошением и мальтузианством, говорят нам, существует та
разница, что последнее бедствие, медленно уничтожая страну, не доставляет
никаких страданий ее обитателям: до такой степени верно, что интересы индивидов
могут быть вполне противоположны интересам общества. "Это, -- говорит Бертильон,
-- смерть от хлороформа. Она безболезнена, но это все-таки смерть".
Смерть, без сомнения, слишком сильное слово. Следует быть очень осторожным в
своих пророчествах, особенно пессимистических, которые сами стремятся вызвать
то, что объявляется ими неизбежным. Кто мог бы вычислить, на основании данных
1801 г., справедливо спрашивает Левассёр, численность населения Европы в 1897
г.? Оно более чем удвоилось в течение века, потому что промышленной гений Европы
создал особенно благоприятные для этого экономические условия. Если бы применить
ретроспективно ту же быстроту удвоения населения к его возрастанию в прошлые
века, то пришлось бы придти к тому абсурдному выводу, что в 1300 году в Европе
имелось не более 6.000.000 жителей. Приходится следовательно не доверять
гипотетическим вычислениям этого рода. К концу XVI столетия в Англии не
насчитывалось 5 миллионов жителей; к концу XVII века ее население возросло лишь
на один миллион (16--17%). Английский народ составлял до тех пор преимущественно
земледельческое население, состоял из мелких фермеров и ремесленников, умеренно
плодовитых и очень осторожных в заключении браков. Начиная с 1760 г., как это
доказывает английский экономист Маршаль, были применены научные открытия к
созданию крупной промышленности; мануфактуры привлекают к себе мужчин, женщин и
детей, предлагая последним плату, которая могла обеспечить их содержание, а по
достижении ими десяти или двенадцати лет уже давала излишек. Быстрое расширение
рынков вызвало тогда необычайную плодовитость. Если бы к концу XVII столетия
какой-либо статистик захотел определить заранее население Англии к концу 1900
года или только к концу XVIII века, то он, как это показывает Поль Леруа Больё,
определил бы его лишь в 9 или 10 миллионов. Так же и для Франции через известное
время могут возникнуть обстоятельства, которых мы не предвидим. Все,
следовательно, условно в данном случае. Но сделав эти оговорки, вызываемые нашим
неведением будущего, мы можем рассуждать лишь по аналогии с настоящим, которое
одно известно нам. Настоящее же неблагоприятно для нас.
Во-первых, являются неудобства международного характера. В конце XVII века в
Европе существовало только три великих державы, так как Испания уже потеряла
тогда свое значение. Во Франции было тогда 20 миллионов жителей; в
Великобритании и Ирландии -- от 8 до 10 миллионов; в Германской империи -- 19
миллионов; в Австрии от 12 до 13 миллионов; в Пруссии -- 2 миллиона.
Следовательно во всей Западной Европе насчитывалось около 50 миллионов, и
население Франции составляло 40% всего населения великих европейских держав. В
1789 г. во Франции было 26 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии -- 12
миллионов; в России -- 25 миллионов; в Германской империи -- 28 миллионов; в
Австрии -- 18 миллионов; в Пруссии -- 5 миллионов. В общем итоге в 96 миллионов
население Франции уже составляло только 27% (а уже не 40%, как при Людовике
XIV). Население Германии возросло, и Россия заняла место среди великих держав. В
настоящее время во Франции 38 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии --
39 миллионов; в Австро-Венгрии -- 50; в Германской империи -- 53; в Италии --
30; в Европейской России -- 130. Всего -- 340 миллионов. Население Франции
составляет лишь 11% этого числа вместо прежних 40%. Следует еще прибавить, что
англичане, живущие в колониях, много содействуют британскому могуществу и что
Соединенные Штаты мало-помалу вмешиваются в европейскую политику.
Мы испытываем на себе в настоящее время последствия наших моральных и
политических ошибок; связав себя с несправедливой политикой обоих Бонапартов,
Франция сама подготовила ослабление своего могущества. Республика дала нам
рейнскую и альпийскую границы; цезаризм заставил нас потерять их. Первая Империя
оставила Францию с меньшей территорией, чем при старом порядке; вторая сначала
своими победами создала Франции нового противника и соперника, шестую великую
державу, Италию, а затем своими поражениями искалечила Францию. Таковы
результаты 18 брюмера и 2 декабря. Но если относительное ослабление Франции
объясняется отчасти политическими причинами, то оно зависит также, и главным
образом, от недостаточности нашего народонаселения. К 1850 году Германия и
Франция (предполагая у них их настоящие границы) имели почти равное число
жителей; в настоящее время разница в пользу Германии составляет 15 миллионов.
Германия каждые три года выигрывает "эквивалент Эльзаса-Лотарингии". На
протяжении сорока пяти лет Франция, если поставить ее с Германией, потеряла, так
сказать, девять раз население Эльзаса-Лотарингии! Франция, еще почти равняющаяся
по размерам Германии и более богатая, могла бы и должна была бы пропитывать
столько же жителей; между тем в каждые три года в Германии рождается 2.000.000
человек, а во Франции -- 900.000. В то время как рождается один француз,
является на свет более двух немцев. "Французы каждый день теряют одно сражение",
-- сказал маршал Мольтке; и действительно, Германия приобретает ежедневно
полутора тысячами более жителей, чем Франция.
Без сомнения существует предел для приращения населения Германии; но этот предел
еще далеко не достигнут. Государства с быстро возрастающим народонаселением без
сомнения еще долго будут сохранять процент приращения выше французского.
Соединенное Королевство еще приобретает ежегодно 400.000 душ, благодаря
превышению в нем рождаемости над смертностью; при теперешнем понижении в нем
смертности оно дойдет до неподвижного состояния не ранее как через шестьдесят
лет и будет иметь тогда более 50 миллионов жителей; Италия несомненно будет
иметь тогда от 42 до 43 миллиона; Россия, если ее население будет по прежнему
увеличиваться в размере 1,4% в год, достигнет через сто лет 800 миллионов душ;
это предположение впрочем неправдоподобно, но статистики допускают, что оно
достигнет 390 миллионов жителей. Можно думать, что в течение ближайшего
полустолетия все германское население возрастет по крайней мере на 25 миллионов
душ. Следовательно, через пятьдесят лет будет насчитываться 76 миллионов немцев
