предмет Бельгией, Швейцарией иди другими странами. Однако эта экономическая
выгода не обходится без своих неудобств, даже экономического характера. Кроме
того, наши слишком малочисленные дети представляют резкий контраст с людьми,
воспитанными в суровой школе многодетных семей; они не приучены с юного возраста
к мысли, что необходимо самому устраивать свою жизнь, а не рассчитывать на
наследство или приданое жены, что успех в жизни на стороне более трудолюбивых,
более смелых и предприимчивых. Наши "единственные сыновья", когда им приходится
конкурировать с детьми многочисленных семей, воспитанными в суровой дисциплине,
рискуют оказаться побитыми. В самой Франции, по мере того как наши деревни
теряют своих жителей, иностранцы завладевают землей: в настоящее время они уже
владеют в нашей стране не менее чем 45.000 квадратных километров земли, т. е.
1/10 всей удобной для обработки почвы, пространством, превышающим поверхность
Швейцарии и равняющимся восьми нашим департаментам! Не будучи в состоянии
обновлять и увеличивать наше население, мы пополняем его элементами,
заимствованными со всех сторон света: у Бельгии, Швейцарии, Германии и Италии.
Не переставая жалеть, что Франция не удовлетворяет сама своей потребности в
обновлении населения, мы можем, в конце концов, только радоваться иммиграции
чужеземных элементов, уравновешивающих недостаток нашей численности. Необходимо
прежде всего, чтобы Франция была населена и не сделалась добычей соседей. Наплыв
иностранцев, хотя сравнительно и быстрый, но происходящий не массами, не может
произвести пертурбацию в нашем национальном характере, открытом для всех и в
высшей степени общительном.
Однако, рассматривая этот вопрос с этнической точки зрения, антропологи боятся,
чтобы не изменилась пропорция составных элементов нашей расы. В течение нашей
истории мы уже потеряли огромное количество белокурых долихоцефалов,
истреблявших друг друга во время войн. Благодаря отмене нантского эдикта, мы
выгнали за границу целые семьи из числа лучших и наиболее нравственных.
Революция, в свою очередь, обезглавила массу достойных людей; затем Империя
рассеяла наиболее здоровую часть всего населения по полям сражений. Независимо
от всяких этнических соображений, не подлежит сомнению, что войны, покрывшие
кровью Европу, стоили нам четырех миллионов мужчин, набранных из лучшей части
нации, среди наиболее здоровой молодежи. Два с половиной миллиона из числа этих
молодых людей женились бы; такое же число женщин не могло найти себе мужей. Эти
войны стоили 73 миллиарда, увеличили государственный долг и возвысили налоги.
"Всякий народ, воинственный дух которого превосходит его плодовитость, должен
погибнуть", -- говорит Лапуж. Продолжительные войны всегда отзываются
бедственными последствиями на нации; одним из главнейших является именно это
исчезновение или уменьшение наиболее здоровой части населения, той, которая
своим потомством наиболее способствовала бы поддержанию физических и умственных
сил расы. Предположите, как говорит Лилиенфельд, что стадо защищалось бы
исключительно своими наиболее сильными и молодыми членами, между тем как слабые
и старые оставались бы вне борьбы и почти одни давали бы потомство; ясно, что по
истечении известного времени стадо начало бы вырождаться: подбор в обратном
направлении вызвал бы понижение тона жизни. То же самое происходит и с народами:
их победы обходятся им так же дорого, как и поражения. Одна из причин, в силу
которых Англия сохранила в своем населении большую физическую силу, более
высокий рост и более чистую расу, чем все другие страны, заключается в ее
островном положении, позволившем ей принимать сравнительно слабое участие в
континентальных войнах, не тратить своих финансов и своего человеческого
капитала на содержание постоянных армий и международные бойни. Точно так же и
Скандинавия, давно уже держащаяся в стороне от наших распрей, сохранила сильную
и здоровую расу. Франция, напротив того, затратила лучшую часть своего мужского
населения на сражения и революции. Германия подвергалась подобным же
кровопусканиям. Народы, извлекшие меч из ножен, погибнут от меча; проливая кровь
других, они истощают свою собственную. Земля действительно принадлежит
миролюбивым, ибо воинственные исчезают со сцены вследствие взаимного
истребления. В настоящее время продолжительная война подорвала бы
жизнеспособность как победившей, так и побежденной расы. Борьба Франции и России
с тройственным союзом была бы не только экономическим, но и физиологическим
опустошением всех участников в войне, за исключением России, обладающей
громадным запасом человеческих сил. Чтобы воспользоваться этим всеобщим
опустошением как в промышленном и политическом, так и в этническом отношениях,
Англии стоило бы только держаться в стороне. Панегиристам войны следовало бы
поразмыслить над этими законами социальной физиологии, гласящими Vae victoribus
не менее чем и Vae victis32.
Революции с их гекатомбами, где часто погибают лучшие люди, составляют одну из
наиболее тяжелых форм войны. По мнению Лапужа, французская революция уничтожила
"антропологическую аристократию" (eugeniques) среди дворянства и буржуазии,
создав новый класс, обогатившийся путем спекуляций на национальные имущества и
давший "потомство без добродетелей, талантов и идеалов". Революция была прежде
всего "передачей власти из рук одной расы в руки другой". С ХVI века и по
настоящее время, по мнению того же автора, замечается правильная постепенность в
нашествии брахицефалов; но "революционной эпохе соответствует внезапный скачок,
заметное ускорение в рассеянии евгенического персонала". Не придавая большого
значения наплыву брахицефалов, можно спросить себя, не произвела ли у нас
революция, до известной степени, результатов, аналогичных произведенным
инквизицией в Испании? Во всяком случае будем остерегаться от повторения ее.
В отсутствие войн и революций, истребление наиболее деятельных и интеллигентных
элементов населения продолжается городами не только во Франции, но и в
большинстве других стран. В течение тридцати лет городские центры поглотили у
нас семь сотых всего населения, в ущерб небольшим коммунам. В то время как
деревни теряют своих жителей, население городов непрерывно возрастает. Пятьдесят
лет назад сельское население во Франции составляло три четверти всего населения;
в настоящее время оно составляет лишь две трети его (61%): с 1846 и по 1891 г.
деревня потеряла 2.921.843 жителей, а население городов возросло на 5.664.549
человек. В течение того же времени плотность парижского населения увеличилась с
11.000 на 31.000 жителей на квадратный километр, т. е. почти утроилась. Так как
средняя плотность населения для всей Франции равняется 13 жителям на квадратный
километр, то отсюда видно, что парижская плотность в 425 раз более средней. Если
бы, говорит Cheysson, вся Франция была населена, как Париж, то французское
народонаселение равнялось бы 15 миллиардам человек, т. е. в десять раз
превосходило бы народонаселение всего земного шара. Левассёр доказал, что это
движение в города усилилось с проведением железных дорог: удобство сообщений
способствовало перемещению жителей. Он приходит к тому выводу, что сила
притяжения человеческих групп, вообще говоря, прямо пропорциональна их массе,
так же как и для неодушевленной материи. Так как скопление масс в городах не
переставало возрастать, то концентрация населения должна была усиливаться.
Существует стремление считать скопление населения в городах свойственным
исключительно Франции. Но в Англии городское население, уже превышавшее сельское
в 1851 г. (51%), составляло в 1891 г. 71,7% всего населения. В Германской
империи городское население (считая города, имеющие более 2.000 жителей)
составляло в 1871 г. 36,1% всего ее населения, а в 1897 г. -- уже 50%. В
Соединенных Штатах пропорция населения городов, имевших более 8.000 жителей,
определялась в 1820 г, 4,9 процентами, в 1850 г. -- 12,25%, а в 1890 г. --
29,1%. Относительно Франции нам известно, что ее городское население (считая
города с населением, превышающим 2.000 жителей) составляло в 1846 г. 24,4% всего
населения, в 1872г. -- 31%, а в 1891 г. -- 37,4%. Следовательно, движение в
города в течение второй половины нашего столетия было менее ускоренным во
Франции, нежели в других цитированных странах, и общее городское скопление в ней
также меньше. В вышеуказанных трех странах, как и во Франции, возрастание
городов, более быстрое, нежели общее увеличение населения, объясняется отчасти
сельской эмиграцией. Если это представляет социальную опасность, говорит
Левассёр, то мы подвергаемся ей в многочисленной компании. Однако между этими
странами и Францией существует в данном случае разница, признаваемая самим
Левассёром: так как общее возрастание их населения происходит сравнительно
быстрее, то рост городского населения не производит в них таких опустошений в
деревнях, как во Франции, население которой почти неподвижно.
Выгоды больших городов были хорошо выяснены Левассёром. Вне больших городских
центров почти не существует крупной торговли. Кроме того, города являются
очагами умственной деятельности33. Но зато физиологическое влияние городов
пагубно. Во-первых, рождаемость в них меньше, чем где бы-то ни было, а
смертность больше. Потребность в комфорте порождает в них сознательное
воздержание от деторождения, наследственные болезни как результат чрезмерного
мозгового труда и сидячей жизни вызывают в них физиологическое изменение расы.
Города уничтожают не только детей, но также и взрослых. Защитники городов
указывают однако, что в Париже смертность лишь на 5% превышает среднюю
смертность Франции и постепенно уменьшается с прогрессом гигиены; что если
принять во внимание значительное число индивидов, переселяющихся в Париж с
намерением вести в нем жизнь "под высоким давлением", то условия существования,
по-видимому, благоприятнее там, чем в других местах. Допустим; но именно эта
жизнь под высоким давлением и сжигает человека, именно она и опасна для его
физического и морального равновесия. Разве не доказано, что семьи быстро угасают
в больших центрах, нуждающихся в непрерывном пополнении своего населения
выходцами из провинций? Cheysson указал кроме того на происходящий в статистике
оптический обман в пользу городов: цифры их рождений, браков и смертей не могут
быть сравниваемы с соответствующими цифрами нормального населения, содержащего
более детей и менее взрослых. Так как возрасты, дающие особенно много смертных
случаев, т. е. детство и старость, представлены в Париже очень слабо, то его
смертность надо высчитывать не для совокупности его населения, а по возрастам, и
тогда окажется, что она почти на треть превышает смертность в провинциях.
Так как города являются театром борьбы за существование, то, в среднем, победа
одерживается в них индивидами, одаренными известными расовыми свойствами. Таким
образом, промышленная и коммерческая борьба стремится сделаться вместе с тем и
этнической. С этой точки зрения, антропологи утверждают, что города поглощают
главным образом белокурых и смуглых долихоцефалов, оказывая сильное
притягательное действие на эти две предприимчивые, умные и беспокойные расы,
вовсе не склонные к домоседству по инстинкту, враждебные деревенскому
одиночеству. Действительно, по исследованиям Аммона, долихоцефалы преобладают в
городах по сравнению с деревнями, так же как в высших классах гимназий по
сравнению с низшими и в протестантских учебных заведениях по сравнению с
католическими (где брахицефалия особенно сильна в герцогстве Баденском). Аммон
произвел также любопытные наблюдения над типами баденских сенаторов. Итак,
несомненно, что деревни все более и более теряют своих долихоцефалов, становясь
все более и более брахицефалическими. Притягиваясь городами сильнее всех других,
