натуры. Сам Платон не знал, куда отнести женщин: к разумным
существам или же к скотам, ибо природа вставила им внутрь, в
одно укромное место, нечто одушевленное, некий орган, которого
нет у мужчины и который иногда выделяет какие-то особые соки:
соленые, селитренные, борнокислые, терпкие, едкие, жгучие,
неприятно щекочущие, и от этого жжения, от этого мучительного
для женщины брожения упомянутых соков (а ведь орган этот весьма
чувствителен и легко раздражается) по всему телу женщины
пробегает дрожь, все ее чувства возбуждаются, все ощущения
обостряются, все мысли мешаются. Таким образом, если бы природа
до некоторой степени не облагородила женщин чувством стыда, они
как сумасшедшие гонялись бы за первыми попавшимися штанами в
таком исступлении, какого претиды, мималлониды и вакхические
фиады не обнаруживали даже в дни вакханалий, ибо этот ужасный
одушевленный орган связан со всеми основными частями тела, что
наглядно доказывает нам анатомия.
Я называю его одушевленным вслед за академиками и
перипатетиками, ибо если самопроизвольное движение, как учит
Аристотель, есть верный признак живого существа и все, что
самопроизвольно движется, именуется одушевленным, то в таком
случае у Платона есть все основания именовать одушевленным и
этот орган, коль скоро Платон замечает за ним способность
самопроизвольно двигаться, а именно: сокращаться, выдвигаться,
сморщиваться, раздражаться, причем движения эти бывают столь
резкими, что из-за них у женщин нередко замирают все прочие
чувства и движения, как при сердечном припадке, дурноте,
эпилепсии, апоплексии и обмороке. Более того: для нас очевидно,
что орган этот умеет различать запахи, -- вот почему женщины
избегают зловония и тянутся к благовониям.
Мне известно, что Гален тщился доказать, будто это
движения не самопроизвольные и не самостоятельные, а чисто
случайные, некоторые же из его последователей пытались
установить, что помянутый орган не обладает свойством различать
запахи, а что он наделен некоей по-разному проявляющей себя
способностью, зависящей от разнообразия пахучих субстанций.
Однако ж если вы тщательно изучите и взвесите на весах Критолая
их доводы и основания, то придете к заключению, что в сем
случае, как и во многих других, они решали дело с кондачка и
что ими руководило не столько стремление добраться до истины,
сколько желание во что бы то ни стало заткнуть за пояс своих
предшественников.
Я не собираюсь заходить слишком далеко в этом споре; скажу
только, что женщины добродетельные, прожившие свою жизнь
скромно и беспорочно и сумевшие подчинить рассудку дикое это
животное, немалой заслуживают похвалы. В заключение я хочу еще
добавить, что как скоро животное это насыщается (если только
его можно насытить) тою пищею, какую природа приготовила для
него в организме мужчины, все его своеобразные движения сей же
час прекращаются, все желания его утоляются, все страсти его
успокаиваются. Так не удивляйтесь же, что нам вечно грозит
опасность стать рогоносцами: ведь мы не всегда имеем
возможность ублаготворить женщину, удовлетворить ее вполне.
-- Ах ты, чтоб его намочило, да не высушило! --
воскликнул Панург. -- Неужто ваша медицина не знает никакого
средства?
-- Как же. Друг мой, знает, и очень хорошее, -- отвечал
Рондибилис, -- я сам к нему прибегаю; оно описано у одного
известного автора, жившего восемнадцать столетий тому назад.
Сейчас я вам скажу.
-- Клянусь Богом, вы превосходный человек, -- заметил
Панург, -- я надышаться на вас не могу. Скушайте пирожок с
айвой: благодаря своим вяжущим свойствам айва плотно
закупоривает шейку желудка и содействует первой стадии
пищеварения. А впрочем, что же это я? Нет уж, яйца кур не учат.
Погодите, я вам сейчас поднесу вот этот Несторов кубок. А
может, вы хотите еще хлебнуть белого душистого? Не бойтесь,
воспаления желез от него быть не может. В нем нет ни сквинанти,
ни имбиря, ни гвинейского перца. Это смесь отборной корицы,
самолучшего сахару и славного белого девиньерского вина, из
того винограда, что растет возле высокой рябины, чуть выше
Грачиного орешника.
ГЛАВА XXXIII
О том, какое средство от рогов прописывает лекарь
Ронлибилис
-- В то время, -- сказал Рондибилис, -- когда Юпитер
наводил порядок в своем олимпийском доме и когда он составил
календарь для всех богов и богинь, установив для каждого особое
время года и особый праздничный день, распределив места для
оракулов и места для паломничества, определив, какие кому
надлежит приносить жертвы...
-- Может, он действовал, как Дентевиль, епископ Осерский?
-- спросил Панург. -- Доблестный сей святитель любил хорошее
вино, как и всякий порядочный человек, поэтому он особенно
заботился о виноградной лозе, прародительнице Бахуса, и
особенно за нею ухаживал. И вот, к великому его прискорбию,
несколько лет кряду виноград у него погибал -- то от
заморозков, то от дождей, то от туманов, то от гололедицы, то
от утренников, то от града и от всяких прочих стихийных
бедствий, совпадавших с днями святого Георгия, Марка, Виталия,
Евтропия, Филиппа, с праздниками Креста Господня, Вознесения и
так далее, каковые приходятся на то время, когда солнце
вступает в знак Тельца, и отсюда преосвященный владыка вывел
заключение, что перечисленные мною святые суть святые --
градопобиватели, мразонасылатели и виноградогубители. Тогда он
решился перенести их праздники на зиму, между Рождеством и
Богоявлением, почтительно и благоговейно предоставив им
посылать в это время град и мороз сколько ихней душе угодно,
ибо в это время года мороз не только не вреден для винограда,
но, напротив, явно полезен. А вместо них он велел праздновать
дни святого Христофора, Иоанна Предтечи, святой Магдалины,
Анны, Доминика, Лаврентля, то есть перенес середину августа на
май, ибо в это время года мороз не страшен, и все
прохладительных напитков изготовители, сливочного сыра
варители, беседкостроители и вина охладители тогда нарасхват.
-- Юпитер, -- продолжал Рондибилис, -- позабыл про
беднягу Рогача, который был тогда в отсутствии. Рогач на ту
пору находился в Париже и вел в суде кляузный процесс одного из
арендаторов своих и вассалов. Не могу вам сказать, когда именно
он узнал, что его обошли, но только он прекратил хлопоты в
суде, как скоро на него свалилась новая забота: а вдруг его
отчислят за опоздание, и, собственной персоной представ пред
великим Юпитером, он распространился о прежних своих заслугах,
об одолжениях и любезностях, которые он в свое время ему делал,
и убедительно попросил Юпитера не оставить его без праздника,
без жертвоприношений и чествования. Юпитер оправдывался и
доказывал, что все бенефиции уже розданы и штат заполнен; со
всем тем мессер Рогач выказал такую назойливость, что в конце
концов Юпитер принял его в штат, занес в список и установил для
него на земле праздник, чествование и жертвоприношения.
Так как во всем календаре не осталось больше пустых и
вакантных мест, то день его праздновался одновременно с днем
богини Ревности. Ведению его подлежали люди женатые, особливо
женатые на красавицах; жертвы ему были назначены такие:
подозрение, недоверие, свара, надзор, подглядыванье и слежка за
женами, при этом каждому женатому был дан строгий наказ бояться
и чтить своего бога, праздновать его день с особой
торжественностью и приносить ему все названные жертвы под
страхом и под угрозой навлечь на себя его немилость; а кто
достодолжных почестей ему не воздаст, тех-де мессер Рогач лишит
помощи своей и заступления: перестанет их призревать,
перестанет бывать у них в доме, будет чуждаться их общества,
как бы они его ни зазывали, предоставит им вариться в
собственном соку вместе с их женами, не послав им ни единого
соперника, и вечно будет их сторониться как еретиков и
святотатцев, по примеру других богов, которые поступают так с
теми, кто их недостаточно чтит, а именно: Бахус -- с
непочтительными виноградарями, Церера -- с хлебопашцами, Помона
-- с садовниками, Нептун -- с мореходами, Вулкан -- с
кузнецами, и так далее. Напротив, тем, кто с надлежащею
торжественностью будет праздновать его день, кто устранится от
всяких занятий и забросит все свои дела ради того, чтобы
следить за женой, утеснять ее и из ревности дурно с нею
обходиться согласно положению о жертвоприношениях, было дано
твердое обещание, что мессер Рогач взыщет их своими милостями,
будет вечно к ним благосклонен, будет их посещать, дневать и
ночевать у них в доме и не оставит их ни на мгновение. Вот и
все.
-- Xa-xa-xal -- засмеялся Карпалим. -- Это средство еще
проще, чем кольцо Ганса Карвеля. Черт возьми, как же не
поверить в этакое средство! Женская натура именно такова.
Молния разрушает и сжигает только твердые, прочные и устойчивые
тела, предметов же мягких, полых внутри и податливых она не
трогает: она вам сожжет стальную шпагу, а бархатных ножен не
повредит, превратит в пепел кости, а покрывающего их мяса не
заденет, -- так же точно и женщины выворачиваются наизнанку,
пускаются на хитрости и обнаруживают дух противоречия во всех
тех случаях, когда им что-либо не дозволяется и воспрещается.
-- Некоторые наши ученые богословы, -- вставил
Гиппофадей, -- справедливо замечают, что первая женщина на
земле, та самая, которую евреи назвали Евой, вряд ли
соблазнилась бы плодом познания, когда бы плод сей не был
запретным. И точно, вспомните, что коварный искуситель,
заговорив с нею, начал прямо с его запретности, и тайный смысл
его речей был, думается, таков: "Именно потому, что тебе это
воспрещено, ты и должна от него вкусить, иначе ты не женщина".
ГЛАВА XXXIV
О том, что женщины обыкновенно влекутся ко всему
запретному
-- Когда я проказил в Орлеане, -- сказал Карпалим, -- то
самым блестящим риторическим украшением и самым убедительным
аргументом, которым я располагал для того, чтобы заманить
дамочек в свои тенета и вовлечь их в любовную игру, являлось
живое, явное и возмутительное доказательство, что мужья их
ревнуют. Выдумал это не я. Об этом написано в книгах, это
подтверждают законы, всевозможные примеры и доводы, наконец
повседневный опыт. Как скоро такая мысль втемяшится женам, они
не успокоятся, пока не наставят мужьям рогов, -- клясться не
стану, а вот, ей-Богу, не вру, -- даже если бы им пришлось для
этого последовать примеру Семирамиды, Пасифаи, Эгесты,
жительниц острова Мандеса в Египте, которых превознесли Геродот
и Страбон, и прочих им подобных сучек.
-- То правда, -- молвил Понократ, -- я слыхал, что
однажды к папе Иоанну Двадцать Второму, посетившему обитель
Куаньофон, настоятельница и старейшие инокини обратились с
просьбой -- в виде особого исключения разрешить им
исповедоваться друг у друга, ибо, по их словам, нестерпимый
стыд мешает им признаваться в кое-каких тайных своих пороках
исповеднику-мужчине, а друг с другом они будут, мол,
чувствовать себя на исповеди свободнее и проще. "Я охотно
исполнил бы вашу просьбу, -- отвечал папа, -- но я предвижу
одно неудобство. Видите ли, тайна исповеди не должна быть
разглашаема, а вам, женщинам, весьма трудно будет ее хранить".
-- "Отлично сохраним, -- объявили монахини, -- еще лучше
