отвезли, подумал он, но тут же засомневался, потому что березы за окном
выглядели совсем по-русски. Тогда он оглядел себя: вначале пижаму, кото-
рая показалась ему очень уж легкой и удобной (он снова не мог понять, из
чего она сшита), расстегнул пуговицы и увидел поперек своей груди цепоч-
ку шрамов от пуль и еще какую-то белую пуговку, прилипшую к коже напро-
тив сердца. Он попытался отколупнуть ее, но в это время бесшумно откры-
лась дверь и в комнату вошел высокий загорелый человек в белом халате.
- Доброе утро, - произнес он неторопливо и сел на уголок кровати. - Я
ваш лечащий врач, зовут меня Сергей Иванович. Как вы себя чувствуете?
Голос у врача был красивый и певучий, но звучал слегка непривычно -
словно с каким-то иностранным акцентом.
- Хорошо, - коротко ответил раненый. Странные интонации в голосе вра-
ча вызвали в нем затаенное чувство тревоги, причин которой понять он не
мог, и смотрел на своего собеседника во все глаза, еще не разделив ощу-
щений сна и пробуждения.
- Ну и замечательно, - улыбнулся врач. - Ранения у вас были тяжелые,
но сейчас все позади, опасности для жизни никакой. Функции мозга тоже,
судя по всему, не нарушены. Тем не менее я задам вам несколько вопросов,
главным образом для проверки памяти. Итак, имя, отчество, фамилия?
- Дедом меня кличут, - буркнул в ответ раненый. Странный, словно не
русский певучий голос врача мешал ему отвлечься от кошмаров недавнего
сна. Ему в голову вдруг пришла дикая, сумасшедшая мысль, которая объяс-
нила асе странности, - он все еще в плену, и все эти немецкие вежливые
штучки - только способ втереться в доверие и разузнать что-то об отряде.
Ему показалось подозрительным и не наше белье - он всю жизнь носил ис-
поднюю рубаху и кальсоны с завязками, а о пижамах и не слыхивал, - и
сверкающая тумбочка, словно не русскими руками сделанная, и такая прос-
торная палата, какой не может быть у армии, понесшей огромные потери, и
странное, нерусское окно без рам.
- Да, - согласился врач. - Дед - ваша партизанская кличка. Вы коман-
дир Столбовского партизанского отряда. Нам рассказал об этом Владимир
Росин - вы его помните?
- Не знаю такого, - ответил Дед. Он действительно слышал эту фамилию
впервые и не знал, что так зовут летчика, прилетевшего к ним на чудной
секретной машине.
- Росин - это тот человек, которого вы отбили у немцев, из-за которо-
го попали в плен. Вы видели его мельком, в горячке боя, и имени его не
знаете. Поэтому пока не будем о нем говорить. Но мне неудобно называть
вас Дедом, к тому же, по-моему, вы моложе меня, а мне сорок лет. Скажи-
те, вы помните, как вас зовут?
"Ишь, как завертывает, - подумал с внезапной яростью раненый. - Хрен
я тебе скажу хоть слово. Три дня, три ночи терзали - не добились, так
теперь лаской хотите?"
- Не помню! - закричал он с ненавистью. - А вот что помню хорошо -
что вас, гадов, разбили под Москвой, и драпаете вы теперь без порток по
русскому морозу, и будете драпать аж до самого Берлина! И больше ничего
я тебе, фашистская сволочь, не скажу!
Сердце у него бешено колотилось. Он откинулся на подушку и даже не
обратил внимания на странную, не то металлическую, не то стеклянную,
змею, которая поднялась из-за кровати и на миг прижалась к его плечу. Он
глядел на врача ненавидящим взглядом, а тот... тот растерянно хлопал
глазами, затем рассмеялся - прямо закатился от смеха, потом вдруг по-
серьезнел, вытер слезы.
- Мы все могли предположить, - сказал он, поднимаясь с кровати, - но
что вы примете нас за фашистов... - Он развел руками. - Я пока вас поки-
ну, вы поспите, успокойтесь. Через несколько дней вас отвезут в Москву,
и тогда мы сможем снова побеседовать. И с Роенным вы повидаетесь - в ли-
цо-то вы его, надеюсь, помните?
В дверях он остановился и повернулся к раненому.
- У меня нет сомнений в полном вашем выздоровлении. Память ваша в по-
рядке, поскольку вы прекрасно помните о разгроме фашистов под Москвой.
Так что мои вопросы об имени теперь, наверно, не нужны. Отдыхайте, Нико-
лай Тимофеевич... И еще прошу вас - не снимайте пока датчики. - Он пока-
зал пальцем себе на грудь.
Раненый хотел остановить врача, спросить, откуда тот вызнал его имя,
как дела на фронте - ведь сейчас уже лето, а за полгода многое могло из-
мениться, но тело сделалось каким-то воздушным, невесомым, мысли ленивы-
ми, язык неповоротливым. Он покосился на змею, которая опять замаячила
над его плечом, и закрыл глаза.
2
Последующие дни он много размышлял, пытаясь осознать происходящее.
Память его работала превосходно, он в деталях вспомнил и свой плен, и
свою казнь, и многое другое. Не мог он только понять одного: откуда ему
стало известно о разгроме фашистов под Москвой. Почемуто ему казалось,
что он слышал об этом по радио, но здесь явно концы с концами не сходи-
лись, поскольку в их деревне не только радио - электричества не было с
самого прихода немцев.
Врач Сергей Иванович появлялся совсем ненадолго, щупал пульс, спраши-
вал об аппетите и исчезал, не отвечая на вопросы. Кормили его превосход-
но - в соседней комнате две смешливые девицы, обе в белом, словно невес-
ты, ставили перед ним тарелки с такими разносолами, что аж слюнки текли.
Что было плохо - так это полное отсутствие курева, да и стопку выздорав-
ливающему никто поднести не догадался. Николай Тимофеевич хотел попро-
сить девиц принести ему хотя бы махорочки, да застеснялся, понимая, что
без денег нынче курева не достанешь, а денег у него, естественно, не бы-
ло.
Девицы были хохотушки, но какие-то чудные, на вопросы не отвечали и
лишь твердили, что ему волноваться вредно, а надо гулять, дышать возду-
хом да побольше кушать. Николай Тимофеевич никак не мог понять, действи-
тельно они такие бестолковые или только притворяются перед ним - вроде
обе красивые, собой ладные, высоченные, все у них на месте, есть на что
поглядеть, обе чистюли и старательные: он как-то зашел в комнаты, когда
они там убирались, так поразился - они словно не полы протирали, а тан-
цевали какой-то диковинный танец. В этот момент они были как кошки бен-
гальские, правда, всего на миг, пока на него не оглянулись, а так были
девки как девки, но даже на самый пустяковый вопрос ответить не могли.
Он спросил их как-то, какое сегодня число, так и то захихикали, фыркнули
сквозь смех: "Десятое" - и мигом шастнули за дверь. Вот тебе и вся ин-
формация. Десятое! Ему не число, а месяц было интересно знать, сколько
он в беспамятстве провалялся, потому что вешать его вели в декабре, а
сейчас в саду березы вовсю зеленели, птицы чирикали, да шмель толстый,
мохнатый с гудением по цветам елозил.
Сад был очень большой, скорее даже не сад, а кусок леса, отгороженный
высоким забором, за которым тоже виднелся лишь лес. Николай Тимофеевич
гулял по тропинкам, отдыхал на удобных скамейках, читал - газет ему не
давали, ссылаясь на запрещение врачей, но на книги не скупились. Девицы
приволокли ему две охапки классиков - Пушкина, Гоголя, Бальзака. В
детстве и юности читать Николаю было некогда, потом сельские заботы, же-
нитьба да дети и вовсе времени не оставили, и сейчас он с радостью решил
наверстать упущенное и первым делом взялся за "Войну и мир" - четыре оп-
рятных, чистеньких томика, выпущенных совсем недавно - на титульном лис-
те был обозначен 1941 год. В школе, он помнил, они Толстого проходили,
но тогда он этого романа не читал - вся их деревенская библиотека умеща-
лась в сельсоветовском шкафу, и были там, как запомнилось Николаю, вос-
поминания челюскинцев, роман Вальтера Скотта "Ивангое" и множество сти-
хов, которыми парень по молодости пренебрег. Сейчас делать было нечего,
как только копить здоровье, и Николай Тимофеевич целыми днями читал или
думал. Думал он в основном о войне.
О том, что происходит на фронтах, ему ничего не говорили, сколько он
ни расспрашивал. Единственное, что ему сообщили, это то, что фашисты
повсюду разбиты, а о подробностях умалчивали, ссылаясь на запрещение ме-
дицинской науки. Сергей Иванович в свои короткие визиты от всех вопросов
отмалчивался, говорил, что еще не время. Сильными пальцами мял живот и
грудь, не очень внимательно выслушивал через трубочку сердце и легкие,
девицы ставили ему градусник - тем все и ограничивалось. Ни таблетками,
ни уколами Николаю не докучали: видимо, все шло хорошо и без них.
Чувствовал он себя вполне здоровым, только слабым, но и это с каждым
днем проходило.
Обратил внимание Николай Тимофеевич на удивительную способность врача
сразу успокаивать любую боль - потрогает, помнет руками, иногда слегка,
иногда очень сильно, а иной раз и не прикоснется вовсе, а только поводит
ладонями, словно паутину в темноте собирает, и боль становится тише, ти-
ше и вот уже уходит совсем, а доктор проведет перед лицом, словно погла-
дит, скажет "спите", и глаза сами закрываются. К счастью, боли появля-
лись все реже и очень ненадолго, да и доктор словно в воду смотрел -
стоило начаться боли, он уже тут как тут, хоть днем, хоть ночью. Николай
Тимофеевич поудивлялся вначале такому совпадению, а потом удивляться пе-
рестал и понял, почему нигде нет даже кнопки, чтобы позвать на помощь в
случае чего, - в хороших больницах, он слышал, обязательно должны быть
звонки в каждой палате. Но тут прекрасно обходились и без них.
Вскоре произошел странный случай. Однажды Николай Тимофеевич попросил
бумагу и карандаш, чтобы отвисать в свою деревню о здоровье и прочем, -
он надеялся, что семья его уже вернулась из эвакуации или хоть весточка
пришла от них. Это простое требование вызвало на миг тихую панику у де-
виц, потом они опять фыркнули, словно он им анекдот рассказал, и умча-
лись галопом. Ни бумаги, ни карандаша ему так и не принесли. На следую-
щий день он спросил об этом доктора - тот сделал круглые глаза, обещал
накрутить девкам хвосты, чтобы не забывали, однако дело так и не сдвину-
лось. Ничего не понимая, Николай Тимофеевич решил не уступать - он не
мог поверить, чтобы ученые медики не сыскали в своих научных институтах
завалявшегося листочка, и пригрозил, что вырвет страницу из какой-нибудь
книги. Тогда ему принесли наилучшей бумаги, а вместо чернил или каранда-
ша дали заостренную палочку все из того же неизвестного материала - не
то стекло, не то металл. Однако писала эта палочка не хуже той довоенной
авторучки фабрики "Сакко и Ванцетти", которой он подписывал ведомости в
своем колхозе, - не кляксила, не пачкалась, не засыхала. Случайно Нико-
лай Тимофеевич обнаружил у нее замечательное свойство - оказывается, ту-
пым концом можно было одним движением бесследно стирать написанное, не
причиняя ни малейшего ущерба бумаге. При очередном визите доктора он вы-
разил ему свое восхищение качеством заграничной новинки.
- Подумаешь, новинка, - фыркнул тот. - Древние греки называли это
"стило". Одним концом писали на восковой дощечке, другим стирали - рабо-
тали над стилем. А это лишь новое техническое решение...
Так или иначе, но письмо в родную деревню было написано, сложено тре-
угольничком и передано для отправки в собственные руки лечащего врача.
Правда, на вопрос об обратном адресе тот замялся, а потом сказал, что
напишет его сам.
- Да вы, наверно, там раньше письма очутитесь, - сказал он, разгляды-
вая адрес. - Здоровье уже в полном порядке, так что завтра-послезавтра
мы с вами съездим в Москву, покажем вас ученым, а потом вы свободная
птица... Сможете поехать домой - это ведь совсем рядом... - Он задумал-
ся, глядя прозрачными глазами на своего пациента с какой-то внутренней
тревогой, а потом спросил словно невзначай: - Вы ведь небось на фронт
сразу запроситесь?
- А можно будет? - Николай Тимофеевич думал об этом постоянно, но не
знал, берут ли теперь в Красную Армию после тяжелых ранений. Первый раз
