генерацию эмоций ужаса.
- Попробуйте, - снисходительно ответил тот. - Но я не из пугливых.
Защита происходила у нас в институте. По просьбе Виктора привели из
вивария подопытную собачку - вздорное драчливое существо ростом с котен-
ка. Пока за ней ходили, Бурцев попросил оппонента подойти поближе и ос-
ведомился, не боится ли тот собак. Оппонент скромно дал понять, что не
испугается и тигра.
Тогда Бурцев направил на оппонента прибор и крикнул собачонке: "Куси
его!" Та не преминула воспользоваться разрешением и затявкала.
Дальше произошло то, чего никто не ожидал. Оппонент драпанул от со-
бачки к дверям со скоростью хорошего спринтера. А вдоль прохода, по ко-
торому он мчался, люди вскакивали со стульев и бросались в стороны по
ногам соседей - видно, веерообразный луч аппарата доставал и сюда. В за-
ле возникла страшная сумятица - впрочем, лишь на несколько секунд, пото-
му что Бурцев сразу выключил аппарат. Смущенный оппонент вернулся обрат-
но, красный как рак. К счастью, он оказался человеком с юмором и не оби-
делся на диссертанта. Он долго с чувством тряс Виктору руку и даже пог-
ладил виновницу переполоха, перепуганно жавшуюся к ногам Виктора. Та,
конечно, не упустила случая и тяпнула его за палец.
Генератор Бурцева лег в основу моего прибора. В этом не было ничего
мистического. В конце концов, любовь - это тоже эмоция, только высшего
порядка. Если генератор способен вызывать страх или нежность, почему он
не может возбудить любовь? После анализа нескольких сотен эмограмм, ко-
торые чуть не свели меня с ума, я понял, что решение задачи возможно...
* * *
Почему всегда ходят вместе радость и боль?
К тому времени, когда эскизы прибора были вчерне готовы, ленты эмог-
рамм сказали мне то, о чем я боялся догадываться. Но это было так - ни
на одной Светланиной эмограмме я не смог найти знакомых мне и уже не за-
гадочных всплесков. Светлана не любила меня.
Это открытие как будто ничего не изменило. Только какая-то тень легла
на мою жизнь, словно призрак несбывшегося, и чтобы стереть ее, я проси-
живал в лаборатории до поздней ночи. Я погубил сотни лягушек и кроликов,
я замучил расчетами электронный мозг. Я верил, что идея, мелькнувшая од-
нажды в моей голове, может оказаться верной. Только эта мысль и поддер-
живала меня, потому что я все сильнее любил Светлану.
И как отрава, жило в моей памяти воспоминание о дне, когда мне пока-
залось, что все будет иначе.
Однажды в воскресенье, перекусив в ресторане "Седьмое небо", мы заб-
рели в парк. Кончался сентябрь, и женщины в синих халатах сметали с до-
рожек жухлые, мятые листья. Людей в парке почти не было, и наверно,
только для нас в раковине эстрады духовой оркестр играл полонез "Проща-
ние с родиной". Мы шли напрямик по блеклой траве, разгребая ногами шур-
шащие листья. Яркое, но уже не горячее солнце, белая дымка на горизонте
и приглушенный расстоянием звон медных труб окрашивали все в какую-то
тревожную краску, подчеркивающую зыбкую нереальность дня. Было грустно и
одновременно радостно. В такие моменты веришь в самое несбыточное. Поэ-
тому я сказал Светлане, что люблю ее.
Она остановилась и повернулась ко мне. За ее плечом виднелась подтя-
нутая фигура капельмейстера, который беззвучно махал палочкой, и, пови-
нуясь ей, послушные трубы ритмично поблескивали желтыми упитанными бока-
ми. Музыки в этот момент не стало - она растаяла, растворилась в непод-
вижном воздухе, и я слышал только, что сердце у меня стучит часточасто,
как перед прыжком с высоты. Прохладные пальцы легли мне на глаза, и тут
я почувствовал, что вокруг все поплыло, потому что Светлана поцеловала
меня. А когда я снова смог слышать музыку, Светланы уже не было рядом.
Зачем она это сделала?
Снова и снова я задаю себе вопрос, на который нет ответа. Она упорно
ускользала от разговора. Я обижался, иронизировал, мрачно молчал, высме-
ивал себя и ее - все было напрасно.
И каждую свободную минуту я отдавал своему прибору.
Она не знала, что когда я в шутку надевал на нее шлем и усаживал в
экранированное кресло, микролокаторы проникали в глубь ее мозга, иссле-
довали ее биополе, изучали биофизику ее ощущений и чувств, измеряли их
частоты и амплитуды, а электронный мозг анализировал, сопоставлял, ком-
бинировал, ища ту единственную резонансную частоту, что может вызвать на
ее эмограмме всплеск, который я до сих пор напрасно искал у нее.
Теперь решение в моих руках, но я снова и снова откладываю опыт, по-
тому что вся моя уверенность не может стереть ощущения поверхностности
наших представлений о природе любви. За кривыми эмограмм, за толстыми
тетрадями графиков встают передо мной такие глубины человеческого
счастья и горя, что у меня пропадает всякая вера в могущество кибернети-
ки и электроники.
И вместе с тем я чувствую, что Светлана уходит от меня. Это ощущение
подсознательно, но я верю ему. И все равно не могу решиться.
Маленькая пластмассовая коробочка лежит на моей ладони. Нужно сделать
только легкое движение пальцем, чтобы заработал генератор биополя. Но я
думаю о непознанных тайнах ненависти, презрения, страха, отчаяния, я
вспоминаю о тысячах трагедий, началом которых была любовь, и решимость
моя тает. Любовь, привитая насильно, любовь навязанная, любовь нежелан-
ная - не обернется ли она в одно мгновение в свою противоположность?
Мне страшно потерять Светлану. Я не могу этого допустить. Потерять ее
- все равно, что потерять себя.
Иногда я вспоминаю, что есть человек, который завидует мне. Такова
ирония судьбы. Без всяких аппаратов я вижу, что Виктор Бурцев тоже любит
Светлану. И он уверен, что Светлана отвечает мне взаимностью.
Вскоре после ее отъезда Виктор пришел ко мне в лабораторию. Долго хо-
дил, прихрамывая, из угла в угол, говорил о каких-то пустяках. Я видел
его насквозь, но не испытывал к нему ни ревности, ни вражды. Не знаю,
что этому причиной - наша давняя дружба или надежда, которая еще не ос-
тавляет меня. Он попросил закурить, нервно мял сигарету в пальцах, потом
с усилием спросил, пишет ли Светлана. Я покривил душой, сказав, что она
звонила (на самом деле звонил ей я). Он кивнул головой, раздавил в пе-
пельнице незажженную сигарету и ушел. Я не удерживал его. Я видел, что
Виктору еще хуже, чем мне, но чем я мог помочь ему?
Каждый вечер, возвращаясь из лаборатории, я иду все к тому же зданию,
представляя, как увижу знакомую тень в светлом квадрате окна, как нап-
равлю на этот квадрат раструб излучателя. Я словно наяву вижу, как Свет-
лана бросается к телефону и набирает мой номер, вдруг поняв, что любит
меня, что ни часа, ни секунды не может больше без меня, еще не зная, что
я здесь, рядом, что теперь я буду рядом всегда... Я слышу, как стучат по
кафелю ее каблучки, легкая тень мелькает и дробится в светящейся призме,
и две, три, четыре Светланы бегут, спешат, летят ко мне, и вот хрус-
тальные стены расступаются перед ней, и я делаю шаг навстречу...
Если бы я мог знать, что ожидает нас впереди!
* * *
Виктора нашли утром на полу лаборатории. Он лежал возле включенной
установки в плотно застегнутом рогатом шлеме, и его лицо было белее ме-
ла. Через несколько минут во двор института ворвалась, воя сиреной, ма-
шина "скорой помощи", и врачи захлопотали над неподвижным телом.
Причину несчастья установили быстро. Это не было самоубийством, как
решил я сгоряча, ни небрежностью в опыте. Произошла случайная авария,
предусмотреть и предотвратить которую было невозможно.
- Да, он в сознании, - сказал мне врач, когда я утром следующего дня
пришел в больницу, - но слабеет с каждым часом. Возможно, длительное
воздействие поля вызвало у него глубокую психическую травму. Он не жела-
ет бороться за жизнь, и это самое страшное. Тут мы бессильны. Конечно,
мы делаем все возможное, но уколы, пилюли - это не то. Еще день, два - и
конец.
И тогда мне становится отчаянно больно и тоскливо от жалости к самому
себе, потому что я понимаю, что спасение Виктора зависит только от меня.
Выйдя в коридор, я опускаюсь в кресло и долго сижу, стиснув голову ладо-
нями, слушая, как в сердце все нарастает ошеломляющая пустота. Я вспоми-
наю милые руки Светланы, летающие над переливами каменных огней, и пенье
молоточков среди огромного зала, и ее улыбку, и немного удивленные гла-
за, и полузабытую мягкость ее губ - вспоминаю все, от чего должен отка-
заться сегодня, и это очень, очень больно. Лишь какое-то время спустя я
замечаю, что рядом со мной сидит Федосеев.
- Петр Иванович, как хорошо, что вы здесь! - почти кричу я, боясь,
что решимость может оставить меня. - Я знаю, как спасти Виктора!
И я бессвязно, торопливо рассказываю ему все - про Светлану, про Вик-
тора и себя, про лежащий в моем кармане чудесный прибор. Я знаю, что на-
нести на перфокарту двадцать семь тысяч меток можно только за сутки неп-
рерывной работы, но все эмограммы Виктора хранятся у меня в лаборатории,
и ребята мне помогут, поэтому нужно немедленно, не теряя ни минуты, вы-
зывать сюда Светлану и просить у нее согласия на опыт, который спасет
Виктора...
И тут я умолкаю, потому что Петр Иванович как-то странно смотрит на
меня, и в глазах у него мечется смятение.
- Вы не верите мне? - волнуюсь я и лезу в карман за аппаратом. - Пой-
мите, это единственный шанс для Виктора!
Но Федосеев останавливает меня.
- Она уже здесь, - говорит он и поворачивает меня к дверям. - Я пос-
лал ей телеграмму...
И тут сердце у меня на миг останавливается, потому что в глубине ко-
ридора я вижу знакомую тонкую фигурку, которая бежит, летит, спешит к
нам из распахнувшихся дверей. Она пробегает так близко, что ветер от ее
рук касается моего лица, и мне достаточно одного взгляда, чтобы понять,
почему Федосеев так странно смотрел на меня. Она распахивает дверь в па-
лату, где лежит Виктор. На одно мгновенье передо мной мелькает его зап-
рокинутый чеканный профиль на ослепительно белой подушке, и я сразу
вспоминаю другой, каменный профиль на полу мастерской, показавшийся мне
таким знакомым. Дверь закрывается с мягким вздохом, а я стою, привалив-
шись боком к стене, и непослушными пальцами ищу в кармане сигарету.
- Твои руки, как ветер, - произношу я вслух, но строчки ускользают от
меня, и я никак не могу вспомнить конца. - Твои руки, как ветер, - бор-
мочу я как заведенный.
Мои пальцы наталкиваются на гладкий корпус прибора. Я достаю его из
кармана и вытягиваю наружу тонкую пластмассовую пластинку с микроскопи-
ческими узорами перфорации. Потом медленно подношу к ней спичку и смот-
рю, как пластинка горит желтым коптящим пламенем. Я держу ее до тех пор,
пока огонь не обжигает мне пальцы.
Владимир ФИРСОВ
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ И ВЕРОЯТНОСТНЫЙ ДЕМОН
Вам приходилось когда-нибудь присутствовать на розыгрыше тиража
"Спортлото"? Вертится прозрачный барабан, напоминающий колесо фортуны, с
волнующим рокотом перекатываются пронумерованные шары, хитроумное уст-
ройство подхватывает чью-то удачу и выкатывает ее наружу, поближе к алч-
но сверкающим глазам телекамер. Вот шар останавливается, заставляя огор-
ченно вздохнуть одних и радостно улыбнуться других. Увы, следует приз-
нать, что этих других - подавляющее меньшинство... Что поделать, лотерея
- это лотерея. Удача в ней - случайность, причем случайность точно зап-
рограммированная, заранее рассчитанная и вычисленная с помощью теории
вероятностей (а в переводе на иностранный - пробабилитности).
В различного рода азартных играх и лотереях влияние пробабилитности
особенно заметно. Кавалер де Мере, своими неустанными трудами за игорным
столом заложивший краеугольный камень в фундамент теории вероятностей,
