Игин кивнул.
- Два года сближают людей... обычно, - медленно сказал он, заполняя
паузы громким дыханием. - Совместная работа... А вышло наоборот. Астахов
нас встретил. Показал станцию. Возил к Спице. Она была тогда поменьше,
километров семьсот... Вы знаете, почему он оставался?
- В общих чертах, - уклончиво ответил я. - Знаю, что была авария.
Астахова ранило, и он не мог лететь на Землю. Все возвращались, а он
оставался.
- Да... В конце первой смены, девять лет назад... Был только
фундамент. И отношение было другое. Автоматики тогда было поменьше, людей
побольше. Летали над фундаментом. В корабль ударил разряд. Астахову
сломало позвоночник, сожгло кожу на лице. Еле выходили...
- Позвоночник... Я не знал.
- Но он мог лететь. Потом, с третьей сменой. Не захотел. Работал.
Прогнозирование открытий - тогда это началось. Характер у него был... не
очень. Все же болезнь. Столько лет без Земли. Конечно, трудно. Тяжелый
характер... Так и получилось. Он с людьми - как одноименные заряды, все
дальше и дальше...
Я показал Игину стихотворение.
- Крутизна дорог, - продекламировал теоретик нараспев. - Знаю. Есть
такая поэма...
- Раньше Игорь Константинович не любил стихов, - сказал я.
- Да, его больше привлекала мифология, - кивнул Игин.
- Притчи! Игорь Константинович рассказывал их на каждом уроке.
- Притчи, аллегории, как хотите... О каждом из нас. Притчи о
планетах...
Я молчал выжидающе.
- Люди-планеты, - продолжал Игин. Он, верно, не привык к долгим
речам, паузы между словами все удлинялись, слушать его было мучением. - У
каждого своя орбита. Есть массивные планеты. Влияют на судьбу других. Иные
очень малы. Действие их неощутимо. Небесная механика в судьбах людей...
- Расскажите хоть одну, - попросил я. Представил, как рассказывает
притчи Астахов: в его голосе не было таких тягучих интонаций, многие
детали он опускал, приходилось дополнять рассказ воображением - один из
методов воспитания ассоциативного мышления.
- Расскажу о себе, - подумав, сказал Игин. - Планета-скиталец.
Сегодня под одним солнцем, завтра под другим. Сегодня ее притягивает
Сириус. Завтра - далекий Денеб. Планета летит к нему. Потом - дальше...
Планета-скиталец. Если так, лучше я поговорю об Астахове с кем-нибудь
другим. Услышу более определенное мнение.
В тонкостях настроений Игин, однако, разбирался.
- Пойду, - сказал он. - Время позднее. Собственно, я зашел, чтобы...
Игорь Константинович рассказывал о вас, и я хотел... - он смущенно повел
плечами. - А помощь... Вряд ли я смогу...
Он обвел взглядом стеллажи. Встал, потоптался у порога, будто ждал
какого-то вопроса.
- Картотека на первых полках, слева... Мы пробовали разбирать. Потом
бросили. Нет времени. В столе - текущая информация. В красной капсуле акт
экспертизы. Спокойной ночи...
ФЛУКТУАЦИЯ
Я сидел за столом и думал. О статистике открытий. Об учителе. О его
жизни и гибели.
Путь, которым шел Астахов, казался на редкость нерациональным. Лишь
имея неограниченное время и безмерное терпение, можно было задумать такую
работу.
"В каждом открытии есть элемент случайности", - утверждал Астахов.
Разделив открытия на девять классов, он разграничил их по степени
случайности. Открытия первого класса делаются повседневно - открывается не
новый принцип, а некая неучтенная закономерность в давно известных
явлениях.
С этой тривиальной ступеньки начинается путь наверх. Открытия второго
уровня - в предгорьях трудностей. Это тоже непринципиальные достижения, но
для них еще нет экспериментальной базы. Появляется элемент случайности,
который растет от класса к классу.
Девятый уровень высится как недостижимая вершина. Открытия, которые
принципиально нельзя предвидеть, - царство чистой случайности.
Я начал понимать, для чего нужно было подробное разделение открытий
на классы, прогнозирование в каждом классе предполагалось вести различными
способами, и, естественно, Астахов начал снизу.
Он применил метод, который сам назвал поисками иголки в стоге сена.
Астахов приспособил для прогноза морфологический анализ -
модернизированный в двадцатом веке древний метод проб и ошибок. Нужно,
допустим, придумать новый тип двигателя. Составляешь "морфологический
ящик": таблицу, в которую заносишь все мыслимые характеристики двигателей,
все возможные изменения. Огромную таблицу с десятками тысяч клеток. Ни
одна возможность, ни один принципиально осуществимый тип двигателя не
могут быть упущены. Но сколько же нужно времени и сил, чтобы разобраться
во всех сочетаниях клеток таблицы, во всех возможных и невозможных
двигателях!
Как-то грустно все это, непохоже на Астахова... Заболела голова - не
от усталости, мозг всегда странно реагировал на информацию, которую не мог
сразу переварить. Я вспомнил об акте экспертизы, вставил в проектор
красную капсулу.
...Тот день был обычным. Вахта Тюдора, начавшаяся утром,
заканчивалась в тринадцать часов. Тюдор сдавал смену Игину, когда сигнал
внешней тревоги заставил всех бросить работу и помчаться к шлюзовой.
Не было Астахова, который ушел к Спице в девять двадцать. Сигнал
тревоги выдали автоматы, когда в тринадцать ноль-ноль проверочный импульс
не получил отклика от радиомаяка Астахова. Вызовы по личной связи
оказались безуспешными.
- На выход! - приказывает Тюдор.
Они выводят большой кар-лягушку и мчатся к первой мачте будущего
Полигона, мимо лабораторного корпуса, мимо ССЛ - сверхсветового лазера.
Непрерывно верещит приемник - автоматические наблюдательные системы на
трассе докладывают: нет, не видели, не проходил...
Что было потом? Они вернулись. Патанэ с Огреничем вылетели в поиск на
космолете, хотя отрицательные ответы автоматики не давали надежды на
успех. Двое оставшихся начали контроль пультового управления. Все приборы,
роботы, автоматы, агрегаты, датчики в шестой зоне, куда должен был пойти
Астахов, оказались в порядке, да и в соседних зонах тоже. Космолет облетел
основание Спицы и вернулся ни с чем. А Тюдор с Игиным перешли к
исследованию командно-операционного блока.
Тогда все и обнаружилось.
В акте экспертизы было написано: при контроле командной перфоленты на
ней была обнаружена внепрограммная группа сигналов, прошедшая на Полигон в
одиннадцать тридцать две. По этим сигналам включались гравитаторы шестой и
седьмой зон.
У меня при чтении этого отрывка возникло жуткое ощущение
нереальности. Откуда мог появиться на ленте внепрограммный сигнал?
Оператор никак не мог его упустить - перед вводом лента сверяется со
стандартом, а Тюдор не ребенок.
Как это называется? Мистика... Они, правда, отыскали другое слово:
флуктуация. Смысл один - случилось то, что происходит раз в тысячу лет и
может не случиться никогда. Вероятность случайного включения тут же
подсчитал Игин: получилось что-то около одного шанса на миллион.
На этом экспертиза кончалась - на вероятностях. Странный вывод. Нужно
найти _п_р_и_ч_и_н_у_, а здесь ее будто и не искали. Внешнее описание.
Хронометраж. И не было остановлено строительство, не демонтированы
злосчастные гравитаторы, не заменена печатающая система. Будто с гибелью
Астахова примирились, едва она стала фактом.
Я подумал, что невольно разделил экипаж на "них" и "него". Они -
четверо - стояли по другую сторону барьера. Они - четверо - не очень
понимали Астахова. Они дорожили каждой минутой. Астахов не берег часы,
размышлял над методикой открытий. Они строили Спицу, Астахов же был занят
чем-то сугубо теоретическим. "Характер у него тяжелый", - сказал Игин.
"Неудачник", - голос Огренича.
Неудачник. Так бывает: слово прилипнет и безотносительно к тому, что
оно означает, начинает играть главную роль в рассуждениях.
Крутизна дорог... Но гораздо круче пропасти обрыв... Неудачник.
Пропасть, в которую падаешь, когда не удается главное дело жизни. Дороги к
вершине могут оказаться слишком крутыми, сама вершина - на недосягаемой
высоте... Предсказание открытий - взял ли Астахов эту вершину? Если нет?
Если убедился, что неприступные скалы непроходимы для разведчика-одиночки?
...Наверно, с этой мыслью я уснул, потому что сон, который мне
приснился, был на редкость противоестественным. Я не хотел просыпаться,
знал: проснусь, придется додумывать этот глупейший сон до конца. Но даже
во сне я знал, что все равно проверю эту идею, несмотря на ее глупость.
Потому что она объясняла все.
СПИЦА
Выехали с рассветом. Утро на Ресте начиналось с невнятного шепота
пустыни. Остывшая за ночь почва быстро прогревалась и тихо шелестела,
вспучиваясь и заполняя трещины в скальной породе. Высокий коэффициент
объемного расширения - только и всего. Но когда просыпаешься от
непривычного гула, ощущаешь под ногами вибрацию массы, как-то не думается
о физической стороне явления.
Тюдор молчал, пока автоматика проверяла моторы и системы управления.
Кар, напоминавший по форме раскоряченную лягушку, подпрыгнул и ринулся в
пустыню. Автоматы заложили крутой вираж, и я увидел Спицу. Вольф освещал
ее в лоб, теней не было, и Спица казалась далекой, как звезды. Предки
сравнили бы ее с гигантской - увеличенной в тысячи раз - телевизионной
башней... Кар взбирался в небо, как в гору - давало себя знать автономное
поле тяжести Спицы.
- Я слышал, вы учились у Астахова, - сказал Тюдор. - Это чувствуется.
Я знаком с вашими работами. Планета-лазер. Динамичные ландшафты... В ваших
идеях нет системы. Интуиция, возведенная в абсолют. В работах Астахова -
тоже. Разница в том, что вы не пытаетесь - и справедливо - подводить
псевдонаучную базу под свой талант.
- Вы слишком хорошо обо мне думаете, - сказал я с кислой улыбкой. - Я
хотел видеть Игоря Константиновича, потому что и сам занялся подобным
делом...
Взгляд Тюдора был откровенно неодобрителен. У него исчезло желание
разговаривать. Перейдя на ручное управление, Тюдор повел кар на посадку.
Площадка, на которой мы сели, была ровной металлической поверхностью с
едва различимыми стыками между отдельными листами конструкций. Неподалеку
возвышался ряд монтажных башен, окружавших бесформенное сооружение с
красной надписью "Планк-31". Это был один из внешних выводов вариатора
постоянной Планка. Неказистый на вид, никакой внушительности. Остальные
девяносто девять тянулись вдоль горизонтального пояса Спицы на высоте
двухсот тридцати километров над Рестой. Лишь подумав об этом, я понял, что
и сам нахожусь сейчас на этой высоте и стою вовсе не на планете, а на
вертикальной поверхности Спицы. Вольф висел над головой - на самом деле он
недавно взошел, и на планете еще не укоротились тени.
Рано я прилетел сюда. Прилететь бы года через три, когда первые
эксперименты по изменению мировых постоянных взорвут окрестный космос.
Возникнет особый мир, со своими законами природы... Но через три года меня
здесь не будет - Ресту объявят запретной зоной.
Мы подошли к одной из монтажных башен. Откинув крышку приборного
отсека, Тюдор начал контроль систем. Он молчал, и мне казалось, что он
просто не хочет говорить со мной, - Тюдор разочарован, не ожидал, что
встретит в Яворском сторонника идей этого странного человека, так нелепо
ушедшего из жизни.
Я подумал, что не смог вчера отыскать систему в записях Астахова,
потому что ее и не было. Четверо. Умные люди. Современные ученые. Глупо
