двадцатого века ученые довольно спокойно воспринимают самые необычные
вещи. С того же времени и стало возможно прогнозировать дальние открытия.
- Вроде последней астаховской идеи? - насмешливо сказал Патанэ. -
Тюдор как-то сделал отличную работу. О критической массе информации. На
обсуждении были обычные ругательства - я имею в виду выступление
Астахова...
- Погодите, Евгений, - прервал я. - В чем была суть спора?
- Тюдор открыл, что невозможно накопление информации в заданном
объеме больше определенного предела. Начинается искажение. Ну, скажем,
колоссальная библиотека. Взяли сто Спиц и набили до отказа книгофильмами.
Через день посмотрели, и что же? Рожки да ножки от вашей книготеки! В
каждом книгофильме, - а у вас там и научные труды, и любовные романы, -
произошли какие-то изменения. Да не просто какие-то, а со смыслом! Может,
даже возник сам по себе новый рассказ. Например, история о капитане Киме
Яворском. Без программы - таково свойство самой информации. Тюдор
утверждает, что аналогично действует и мозг. Количество информации в нем
всегда надкритическое. Это и позволяет мозгу иногда действовать в режиме
ясновидения. И эвристическое мышление оттуда же... Так вот, Астахов на
семинаре сказал, что все это бред. Вы, говорит, не учли, что возможны иные
формы информации, о которых мы не знаем, потому что есть формы материи вне
пространства-времени. Мол, пространство-время - форма существования
материи. Но ведь не единственная! Как ваше материалистическое мышление
выдерживает подобную идею?
- Скажите, - прервал я его, должно быть, не очень вежливо. Мне пришла
в голову довольно странная мысль, и я почти не слушал Евгения. - Скажите,
у вас тоже были стычки с Астаховым?
- У кого их не было? - недовольно сказал Патанэ. - Разве что у Игина,
так ведь он и не создал ничего нового за два года...
- Вы хотите сказать, что с Игорем Константиновичем не могли поладить
лишь те, кто здесь, на стройке, выдвигал новые гипотезы, предположения...
- Можно и так, - согласился Патанэ. - Начиналось всегда с этого,
любая ссора.
Загудел селектор, и Патанэ тут же отключился. Руки его опять были в
беспрестанном движении, он шептался с машинами, это было интересно, но не
сейчас.
Я знал, что нащупал нить, возможно, совершенно неверную. Патанэ не
обращал на меня внимания, и я позволил себе бестактность. Я подошел к
хранилищу - узкому шкафу, где складывались книгофильмы обо всех наиболее
важных событиях, происходивших на стройке. Сменный пенал лежал на обычном
месте - в первом верхнем ящичке.
Сначала я увидел их всех - первых строителей Спицы, экипаж
звездолетов "Орест" и "Пилад". Тридцать восемь человек. Низкий голос,
слегка картавя, называл имена и рассказывал краткие биографии. Голос,
очевидно, принадлежал командиру, известному космическому строителю
Седову... Астахов был восьмым.
Я нажал на клавишу - смена-2. Теперь я увидел четверых. Астахова
среди них не было. Кибернетик Даль. Инженеры Вольский, Диксон, Капличный.
Об Астахове сказали - остался на ПИМПе по состоянию здоровья, выполняет
обязанности сменного инженера. Я не знал никого из этих четверых. Хотя...
Диксон. Расхожая фамилия. То ли Джон, то ли Марк... Нет, Лайнус! Семь лет
назад, наверное, вскоре после возвращения с Ресты, он предсказал
полимерные планеты. Шум был большой, расчеты показывали, что такие планеты
неспособны образоваться. Диксон стоял на своем. А совсем недавно
полимерные планеты открыли в системе Беги. Облака полимерных цепей, сквозь
которые пришлось пробиваться лазерами, нити снова срастались, и "Гея",
захваченная ими, две недели не могла вырваться в открытый космос.
Удивительная система, и если я хоть наполовину прав... Не нужно
увлекаться. Диксон только один из четырех.
Смена-З. Отличная голограмма на фоне сверхсветового лазера. Я не стал
слушать объяснений - я знал этих людей. Никогда не думал, что они работали
на Ресте. Морозов, Вахин, Дейч и Краузе. Открытие Вахина - мезонный
лазерный эффект. Морозов и Дейч - сенсационное доказательство возможности
движения вспять во времени. И Краузе - тихий Краузе, как о нем говорили.
Открытие системы общественного подсознания.
Смена-4. Я не удивился уже - знал, чего ждать. Басов, Леруа, Ку-Ира и
Сандрелли. Совсем "свежие" открытия, сделанные не больше двух лет назад.
Я поймал себя на том, что бессмысленно улыбаюсь. Видел бы Патанэ. А
впрочем, чему я радуюсь? Я нашел косвенное доказательство того, что
Астахову удалось взобраться на вершину по крутизне дорог. Косвенное
доказательство - не более. И еще: если Игорь Константинович вовсе не был
неудачником, то что означает его гибель? Случайность?
- Изучаете историю? - сказал Патанэ. Он стоял за моей спиной и
рассматривал последний кадр: пятая смена после прибытия на станцию.
- Как будто... - неопределенно ответил я, попрощался и ушел. Патанэ
остался недоумевать - отчего это Яворский вдруг сник?
ПЛАНЕТА-ПАМЯТЬ
Было о чем подумать. На каком-то этапе рассуждений, еще вчера, я
перестал верить Астахову, верить в его талант. Слово "неудачник", сон,
версия самоубийства загипнотизировали меня, и я прошел мимо очевидных
фактов. Если случайной могла быть гибель человека, то нельзя объяснить
случаем, что _в_с_е_, кто работал на Ресте, делали впоследствии выдающиеся
открытия. Именно впоследствии, а не до.
Я плохой психолог, но даже мне известно о существовании трансверсии.
Любая мысль преобразовывается подсознанием по определенным законам.
Сначала вы интуитивно выворачиваете мысль наизнанку. Вам говорят "белое",
а вы начинаете думать о черном. Потом вступают в действие принципы
увеличения и уменьшения - вторые по силе.
Допустим теперь, что у меня есть отличная идея - открытие,
подсказанное интуицией или методикой, неважно. Я хочу, чтобы аналогичное
открытие сделал, например, Тюдор, и главное - чтобы он воспринял открытие
как свое. В разговорах с Тюдором я должен все время высказывать одну и ту
же бредовую - или тривиальную? - но хорошо продуманную мысль, высказывать
упорно, чтобы она вызвала у Тюдора внутреннее сопротивление, раздражение,
чтобы она засела в его сознании. Нужные ассоциации родятся непременно.
Настанет момент, и Тюдора осенит. Может быть, это случится уже на Земле.
Будет он знать, почему все время думал именно а этом направлении? Вряд ли.
Что ж, как рабочая гипотеза это сойдет. Понятно, почему не было идей
у Игина - он слишком мягкотел, трансверсия рассчитана на непременное
внутреннее сопротивление слушателя.
Верить Астахову! Вот, что я должен был делать с самого начала. Не
поддаваться словам-ярлыкам. Верить всему - людям и фактам! Но я знал, что
в чем-то и кому-то верить не должен. Мучительная мысль - я не знал, в чем
и кому. Сидел, думал, вспоминал - это было очень важно: вспомнить, в чем
противоречие.
Да, вот оно! Притчи. Если действительно верить Астахову - притчи
схватывают наиболее существенную сторону характера. Тюдор. Планета-память.
Он должен все замечать и помнить. Любую мелочь. "Как я мог пропустить этот
лишний сигнал?" Действительно - как?
- Прошу Тюдора, - сказал я в селектор. Вопрос придумал на ходу: -
Скажите, Рен, какая программа шла на Спицу... четырнадцатого декабря? -
это было полгода назад, но Тюдор сделал вид, что не удивился вопросу.
- Укладывали растяжные плиты на девятисотом километре, - медленно,
припоминая, сказал он. - Начали в одиннадцать, была смена Игина. В конце
дня заступил Борис.
- В полдень не произошло ничего интересного?
Тюдор смотрел на меня с экрана, будто хотел сквозь несколько стен
прочесть мои мысли.
- Нет... Работали циркулярные монтажники. Потом двадцатисекундная
заминка - смена программ. Евгений у себя в лаборатории. Борис наблюдал из
обсерватории. Астахов... Он плохо себя чувствовал, не выходил из своей
комнаты. Я был в пультовой вместе с Игиным. Что еще?
- Ничего, - сказал я. - Спасибо, Рен.
Отличная память! Если только четырнадцатое декабря не было выделено
каким-то памятным Тюдору событием. Вряд ли. Так что же? Две флуктуации
сразу - включаются гравитаторы (сами по себе?), а Лидер, отличающийся
редкой наблюдательностью и памятью, упускает экспресс-сигнал на ленте
программы. И то, и другое в принципе возможно, но поверить в это я не мог.
Не верилось уже в добровольную смерть Астахова...
Позвонил Игин. Он долго осматривал комнату, будто с вечера здесь
что-то могло измениться. Наконец сказал:
- Скоро сутки, как мы не виделись, Ким... - я успел отвыкнуть от его
тягучего голоса и мысленно опережал его фразы. Он начинал предложение, а я
уже додумывал, чем оно кончится. - Сутки - много или мало?
- Много вопросов, мало ответов, - сказал я, вздохнув. - Правда, мне
начинает казаться, что Игорь Константинович успел все же создать методику
поиска открытий. Я решил верить Астахову. Во всем. Даже в том, что
открытия можно предсказывать с помощью перебора вариантов, хотя и не
понимаю - как.
- Да... - протянул Игин и без видимой связи с предыдущим спросил: -
Вы говорили с Борисом?
- Нет, - сказал я. - Не успел.
- Да... - еще раз сказал Игин, и я только теперь заметил, что он
взволнован. Сильно взволнован - правда, это выражалось лишь в том, что
едва заметно дрожал его двойной подбородок, и пальцы перед камерой
стереовизора бесцельно сцеплялись и расцеплялись.
- Борис наблюдал интересное явление, - сказал Игин. - Сначала
метеорный поток - странный поток узкой направленности. А потом вспышки в
атмосфере Вольфа. В линиях кислорода... Там вроде бы нечему излучать в
этих линиях...
Я кивнул. Вспышки и метеоры меня сейчас не интересовали.
- Собственно, я позвонил вам, чтобы... - начал Игин и не закончил
фразу. Опять, как минуту назад, внимательно оглядел комнату, о чем-то
подумал, сказал: - Вы говорите - верить Астахову. Но тогда не забывайте
главного. Вспомните странника...
Он отключил аппарат, прежде чем я успел ответить. Несколько мгновений
я выбирался из его многоточии и недоговорок, и, когда выбрался, стало
ясно, что я с самого начала думал не о том и не так. Потому что сразу
решил - Астахов забыл о том, о чем мечтал когда-то. Тогда, в школе, он
думал об одном - пешком к звездам. На Ресту он явился обычным способом -
прилетел с экспедицией строителей. Понял, что мечта Нереальна, что нет в
ней ничего, кроме красивого сочетания слов. На этом я поставил точку,
будто отрезал, будто никогда и не было еще одной астаховской притчи -
притчи о страннике.
МЕТОДИКА
Жил-был странник. Он обошел всю Землю - в стоптанных башмаках, с
киноаппаратом на ремне. Он пил ледяную воду из горных ручьев, просеивал
сквозь пальцы жгучий песок Сахары, охотился на кальмаров в подводных лесах
Фиджи. Ему было мало. Что он видел - одну планету из мириад, заселяющих
космос!
И странник ушел к звездам. Так и ушел - в стоптанных ботинках, с
неизменным киноаппаратом. Серебристая лунная дорожка повела его в путь без
возврата. Он шел, и звезды улыбались ему, планеты давали ему приют, и
впереди его ждали неисчислимые и невероятные приключения, потому что был
он - Странник. Странный человек, не похожий на других...
Астахов остался прежним. Он не был сломлен неудачами - их не было,
потому что он создал методику открытий. Он не был язвителен по натуре - он
намеренно выбрал такую линию поведения. Тюдор и остальные путают причину
со следствием. Методика открытий вовсе не была для него самоцелью, - вот
