убийцы Лаумера выдало "на гора" новый блестящий вариант операции, а
подсознание общества...
Я не хочу, не могу, слышите, это слишком сразу, помогите, Аэций,
монах, Алина!.. Господи, ты тоже, есть ты или нет тебя, - помоги!
Что сделаю я для людей? Что смогу?
СУДЬБА
Я сидел на корточках у газетного киоска, сердце билось о ребра, перед
глазами плыли разноцветные круги, но голова была ясной, будто кто-то
влажной тряпочкой протер все мои мозговые извилины, и мысль, едва
включившись, была четкой и последовательной.
Две минуты одиннадцатого.
Что дальше? - подумал я. Легче мне от того, что я знаю правду о самом
себе? Мне не нужен был теперь шнур, чтобы почувствовать, как в квартире на
Васильевском острове Зайцев смахнул со стола крошки, оставшиеся после
завтрака, и тоже вслушался в себя, не зная, как жить дальше.
Погоди, - сказал я. - Ты - это я. Не бойся. Ты ошибался. Теперь мы
справимся.
Я брел по переулку, ноги были ватными, тумбы, колонны, я был
памятником, сошедшим с постамента. Тяжело.
Что делать? Стать прорицателем, как Ванга? Я могу. Ванга не знает,
откуда в ней представление о будущем, она заглядывает в себя и видит
только часть реальности, смутные образы, потому что истинного знания в ней
все же нет. Я могу больше, но не хочу.
Я могу лечить, как Джуна, которая тоже ощутила лишь часть себя,
только часть, и не поняла истинной многомерной сути человека. Я могу
больше. Но не хочу.
Я шел мимо витрин продовольственного магазина, пустой витрины с
огромной колбасой из папье-маше - настоящей колбасы в этом магазине не
было уже несколько месяцев. Я шел мимо очереди, исчезавшей в дверях
магазина "Изумруд". "Как повысилось благосостояние наших людей, - подумал
я, - надо же, очередь за драгоценностями!" У меня никогда не возникало
этой проблемы, с моими ста восемьюдесятью в месяц я мог жить спокойно.
Что же делать мне в наше смутное время, когда на каждого ортодокса
приходится три реформатора, готовых сокрушить все и всех? Я не хочу
крушить, не хочу быть Патриотом, потому что никакой чужой народ не может
сделать с моим то, что способен он сам сотворить со своей судьбой. Не хочу
быть ни убийцей, ни следователем, ни даже обществом или Вселенной.
Я дошел до знакомого сквера, в аллее бегали малыши, две
воспитательницы неопределенного возраста тихо беседовали, сидя на
скамейке, не обращая внимания на ребятишек. Двое мальчиков бегали за
третьим, плачущим, и кричали: "Турка! Турка!"
Я остановился. Господи, кто же - мы? Ведь есть подсознание и у
нашего, потерявшего себя общества, и это подсознание тоже кому-то
принадлежит. Человеку? Неужели - человеку? Или монстру с иной планеты?
Динозавру из мезозоя? А может, наоборот - замечательно разумному созданию
из далекого будущего, и для него темные инстинкты - лишь возможность на
какое-то время ощутить себя не стерильно чистой мыслящей машиной, но
существом эмоциональным, глубоко чувствующим?
Я присел на край скамьи. "Каждый из нас, - подумал я, - приговорен
природой к высшей мере наказания, ответственности за весь Мир. Но жить с
ощущением приговора невозможно. Невозможно приговоренному улыбаться
рассветам".
Куда мы идем? Аэций, монах, Алина - знаете ли вы, куда мы все идем?
Пожалуй, свой путь я знаю. "Турка! Турка!" "Проклятый ниггер!" "Бей
жидов!" Не хочу. Не будет этого.
От волнения мне показалось, что я забыл формулу погружения. Слова
метались в пространстве мыслей, раскаленный обруч все теснее охватывал
голову, и я знал, что делаю это сам - в пространстве совести.
Аэций встретил меня радостным возгласом, он ждал меня.
- Я не могу так жить, - обратился я к римлянину. Я не мог представить
его себе целиком во всех измерениях, да это было и невозможно, Аэций
явился передо мной в доспехах и шлеме, будто стоял, расставив ноги, в
строе "свинья".
- Как - так? - удивился Аэций, и от его движения в одной из галактик
местного скопления взорвалось сверхмассивное ядро.
- Люди убивают друг друга, - сказал я. - Люди! Убивают! Друг друга!
Я видел Мир своими глазами, и глазами Патриота Зайцева, и еще
чьими-то, о ком прежде не имел представления; я должен был отыскать
существо, чьим измерением совести стал мой мир, я должен был сказать, что
я о нем думаю.
- Попробуй, - пробормотал Аэций, - но не советую. Мало ли кто это
может...
Я не слушал. Видел: сосед бросается на соседа, в руке нож, в мыслях
злоба - вчера они вместе пили чай и играли в нарды, сегодня они враги,
потому что разная кровь течет в их жилах, разные общественные подсознания
гонят их. Видел: толпа, руки воздеты, крики "Прочь!", и оратор, молодой,
красивый, усики, горящий взгляд, напряженный голос: "Масоны! Из-за них в
стране исчезло самое необходимое, стоят поезда, бастуют шахтеры, из-за них
погибло крестьянство, ату!"
Я съежился и отступил перед этой волной ненависти, направленной прямо
на меня - в лицо, в разум. Аэций поддержал меня, я падал на его сильные
ладони, он говорил что-то, я не слушал. Вот еще: пыльная дорога, печет
солнце, толпа, молодые ребята, в руках камни, палки, железные прутья.
Крики. Что? Не пойму. Впереди на дороге - автомобиль, за рулем мужчина,
смотрит на нас, в глазах ужас, руки стиснули баранку, ехать нельзя - куда?
в толпу? Рядом с ним - женщина, глаза закрыты, рот зажат ладонью, чтобы не
рвался крик. Вот - ближе. Удары. Мнется тонкий сплав. Нет!
Я вывалился на асфальт, в пыль, которая мгновенно забила мне ноздри,
дыхание прервалось. Жара, духота, я - я, Лесницкий? - стоял, прижавшись к
капоту, и слышал только хриплое дыхание множества людей. Закричал:
- Стойте! Аллах не простит! Это - люди! Не убивайте себя!
Вокруг меня образовалось свободное пространство. От меня отшатнулись,
как от прокаженного, и я смог заглянуть в покореженную кабину. Поздно.
Ничего не сделать. Меня мутило, но я смотрел, обязан был смотреть, чтобы
знать, что могут сделать с человеком.
Подошел высокий парень, пряди спутанных волос спадали на глаза, я не
видел их выражения, но это было неважно. Я знал, что в глазах ничего нет.
Ничего. Пусто.
- Ты, - сказал он. - Ты - из этих? Как сюда попал?
Я протянул вперед руки и почувствовал, что мне пытаются помочь все
существа и идеи, которые были частью меня.
- Люди! - сказал я и...
И где-то в созвездии Лисички, на расстоянии трехсот световых лет от
Земли, вспыхнула Новая звезда. Закричал Зайцев от душевной боли, от
неожиданной картины, которую он увидел. Замерло подсознание убийцы
Лаумера. В полночь на развалинах дома, где нашел смерть Петр Саввич,
появился блеклый призрак, подносящий к глазам окровавленные ладони. В
подсознании общества двадцать первого века родился новый инстинкт, а в
самом обществе - люди, желающие странного, и ход истории чуть изменился.
Аэций поддержал меня, отвел часть боли, иначе мог бы погибнуть целый
мир на планете Альтаир-2, - теряя часть себя, среди боли, проникшей сквозь
все мои измерения, я осознал и эту свою глубину, и поразился ей. Подобно
маятнику, сознание мое раскачивалось от измерения к измерению, от прошлого
к будущему, и вынырнуло опять в страшное утро шестнадцатого мая тысяча
девятьсот восемьдесят девятого года, и я на мгновение увидел себя на
пустынной уже дороге в Ферганской долине, я лежал и смотрел в небо, и
глаза мои были пусты, потому что меня больше не было в этом теле - так
уходит жизнь из руки, отделенной от туловища.
И возник туннель, и свет в его далеком, почти невидимом конце, и я
увидел всю свою жизнь, и поразился, и услышал голоса умерших родителей и
даже бабки с дедом, погибших много лет назад в печах Аушвица.
Я крепко держался за Аэция, который говорил мне что-то ласковое, чего
я не понимал сейчас, потому что не хотел уходить из этого жестокого, но
моего, все равно моего мира.
Однако, эта смерть, видимо, задела жизненно важные функции, и вместе
с Лесницким, страдая, будто насаженная на иглу бабочка, уходил из жизни
Патриот - раскаленный шнур прошел сквозь сердце. И был еще один туннель, и
еще свет в его конце, и еще одна моя жизнь...
Не удержал. Не смог.
- Аэций, - сказал я. - Как же без них? Не сумею.
- Придется, - отозвался римлянин. - Ты только сейчас и начинаешь
жить, понимая себя.
- Нас слишком мало, - прошептал я.
- С тобой - пятеро. А будут миллионы.
- Ждать?
- Что предлагаешь ты?
Я протянул перед собой руки - две отрубленные руки.
- Я вернусь. Ничего еще не сделано.
Вздох. Смех.
- Я вернусь! - крикнул я.
И вернулся. Вы знаете, как и куда.
П.АМНУЭЛЬ
ИЗ ВСЕХ ВРЕМЕН И СТРАН...
История, о которой пойдет речь, не имеет документального
подтверждения. Все доказательства косвенные. Наверняка в Сохнуте и полиции
сохранились соответствующие архивы. Но в силу своей исключительной
секретности сведения не стали достоянием публики.
Совершенно напрасно, кстати. Опубликование точных данных пресекло бы
слухи. Вы ведь тоже наверняка хотя бы краем уха слышали о том, что
председатель Сохнута Реувен Поллак был снят с должности в 2021 году вовсе
не за растрату общественных денег. Что до истинных причин, то мне самому
пришлось слышать такую совершенно фантастическую байку: якобы явился к
Поллаку пророк Иеремия и рассказал, в каком именно месте Торы можно
прочитать через неравные буквенные интервалы о том, сколько денег,
награбленных в XVIII веке пиратами еврейского происхождения, можно
прикарманить без вреда для репутации. Представляете? Во-первых, ясно, что
придумал эту нелепость человек, начисто лишенный религиозности. Во-вторых,
еще со времен Ильи Рипса известно, что найти в Торе можно лишь те слова,
которые ищешь. И в-третьих, выключите на полчаса телевизор, отправьте сына
играть в роллербол, и послушайте, что я расскажу. Повторяю, документальных
подтверждений нет и у меня. Но от прочих моя реконструкция событий
отличается тем, что она впервые сводит воедино все косвенные
обстоятельства, каждое из которых, кстати, всем известно.
Во всяком случае, я убежден, что моя версия правильна и намерен
включить ее в "Историю Государства Израиль в 2001-2030 годах", которую
готовлю к выпуску в издательстве "Тарбут".
Чиновники Сохнута не отличаются богатым воображением. Максимум, на
что способна их фантазия - это представить, что каждый еврей на земном
шаре мечтает репатриироваться в Израиль. Идею можно было бы счесть
совершенно фантастичной, если бы она еще тысячи лет назад не была записана
в Торе.
Что до Моше Барака, то он воспринял указание Книги слишком буквально
- говорит это о его фантазии или, наоборот, об отсутствии творческого
подхода, не знаю.
Моше Барак, уроженец Хайфы, 43, холостой, выходец из Марокко, был
выпускником Техниона. Сам он, впрочем, предпочитал об этом не вспоминать,
поскольку, получив в 1998 году вторую степень, не поступил в аспирантуру,
не нашел работу по специальности (физика высоких энергий) и устроился
работать в Хайфское отделение Сохнута, поскольку там именно в то время
требовался человек, владеющий минимум тремя языками, кроме иврита. Барак
хорошо знал французский (говорил с детства), неплохо - английский (выучил
в школе), но дело решило то, что он умел изъясняться и по-русски - в
пределах олимовского словаря, что для Сохнута было вполне достаточно.
