Зажегся зеленый, и я, с толпой горожан, отягощенных сумками и мыслями
о том, где достать мыло, бросился на противоположную сторону улицы, к
метро. Часы на руки тоненько пискнули - девять часов.
И тут меня схватило опять.
Я лежал под козырьком автобусной остановки, надо мной стояли
несколько пенсионеров по старости и один по инвалидности, а также
пятьдесят шестого размера милиционер, смотревший на меня без всякого
участия. Обруч давил, но по сравнению с тем, что он вытворял со мной
минуту назад, это была ерунда. Я сосредоточился и раздвинул обруч
настолько, что между ним и черепом удалось просунуть палец. Старички
заохали, а милиционер сказал:
- Ну что, мужчина? Вызывать или сами?
- Сам, - сказал я. - Извините, со мной бывает. Голова.
- После Афгана? - с пониманием спросил старичок с огромными ушами,
похожий на помесь летучей мыши с Фантомасом.
- Расходитесь, - велел милиционер и первым покинул место
происшествия.
Похоже, что Патриот "работал" меня с интервалами в один час, он уже
"пристрелялся" крепко и безнаказанно. Ровно в десять он может запросто
убить меня, если воздействие окажется сильнее второго во столько же раз,
во сколько второе было сильнее первого.
За что? Впрочем, ответ я знал, и Патриот его знал, но это были разные
ответы, потому что истина у нас разная. Для него истина, в которой он не
сомневался, заключалась в том, что его родину - тысячелетнюю Россию -
погубили, довели до нищеты и духовного варварства пришельцы. Конечно, не с
других планет - есть кандидаты и поближе. Это - идеи, которые проникают в
души, ибо нет ничего хуже идей, возникающих не в твоей, а в чужой голове.
Идеи, а с ними и племя, их породившее, входят в твой дом смиренными
гостями, а потом присасываются ко всему. И пьют жизненные соки, и, как
кукушата, берут лучшее. Защита от вируса - вакцина, от грабителя - закон,
а от чуждой идеи - только ненависть к инородцу, в чьей голове, не
обремененной любовью к истинной красоте родной природы, эта идея возникла.
Я знал, что Патриот думает так, это была его истина. Так думал не он
один. Я ненавидел эти всплески атавизма и презирал свой народ, как и любой
другой, если он пытался возвысить себя над остальными.
Я не понимал людей, способных унизить, оскорбить, даже ударить и
убить человека потому только, что нос у него не той длины, а речь не
услаждает чей-то слух. Что ж, сейчас представилась возможность восполнить
этот пробел в моем образовании. Не возможность даже, а необходимость.
У меня оставалось пятьдесят две минуты.
Патриот вынуждал меня выйти в Мир.
Я знал, как это сделать. Впервые почувствовал в себе силу много лет
назад. А точное знание пришло в феврале восемьдесят четвертого. Запомнился
день потому, что моя неожиданная эйфория казалась всем неуместной -
хоронили Андропова, весь отдел собрался у телевизора, ждали момента, когда
начнут опускать гроб, и гадали: уронят, как Леонида Ильича, или нет. А я
метался по комнате, повторяя и запоминая вербальное решение, позволявшее
мне стать самим собой. Всего лишь - собой. Но до конца. Собой - настоящим.
Я знал, что вряд ли решусь произнести "заклинание" от начала до конца, как
не решаются истинно верующие произносить всуе имя Господа...
Я присел на скамейку в сквере. Ко мне тут же подпорхнули два жирных
пятнистых голубя и, расхаживая у моих ног, косили глазом и ждали подачки.
Есть ли иной путь? Найти Патриота необходимо. Никто из наших его,
скорее всего, не знает. Установленный вчера Патриотом канал связи
односторонний. Пройти по нему я не мог.
Сорок пять минут впереди. И нужно решаться.
Что я смогу? Чем стану? Кто я - там, в глубине?
С детства я умел чувствовать других: настроения желания. Мне
казалось, что так устроены все. Я не мог лгать. Мне казалось, что истинные
мои мысли всем понятны, что слова лишь формируют их, как коробка не дает
просыпаться яблокам, но не превращает их в груши.
Газетам я не верил. Взяв в руки лист, я знал уже, что эта заметка
врет о комбайнере, якобы собравшем две нормы, а здесь автор славит
дорогого Никиту Сергеевича, хотя на деле ему решительно все равно, кто
там, наверху. Прочитав о суде над Синявским и Даниэлем, я знал, что они
говорили правду, а судьи почему-то верили в то, что подсудимые - враги.
Представляю, как было трудно со мной. Впрочем, и мне было не легче. Есть у
Джанни Родари сказка "Джельсомино в стране лжецов". Так вот, я был тем
Джельсомино. Однако если итальянский мальчишка явился в сказочную страну
пешком и мог уйти, то мне уходить было некуда. Тут я жил, живу, тут и
умру. В дерьме, с лапшой на ушах, но при звуках фанфар, заменяющих
похоронный марш.
В конце концов я заставил себя врать. Тренировался и заставил. Но все
равно мне чудилось, что, едва я произнесу слово, не согласное с мыслью,
это становится известно всем. Вероятно, так оно и было, но никем не
воспринималось как отклонение от нормы.
Единственный раз я воспользовался своей способностью во зло. На
приеме у председателя райисполкома. Я работал тогда в подмосковном НИИ
коррозии, жил в общаге и, когда среди ночи в комнату ворвались пьяненькие
аспиранты, повалили моего соседа на кровать и по-петровски начали лить в
рот водяру, которую он не переносил, а меня просто избили, чтобы не вякал,
я решил - хватит. И пошел качать права. Взгляд у председателя был
оловянным, как у статуи в Пушкинском музее, но та была произведением
искусства, а этот - плод творчества аппарата. И я не сдержался - плюнул в
эти глаза, сказал все, что думал о нем, о его учреждении и о разнице между
социализмом и тем, что они тут построили, а потом потребовал ордер на
однокомнатную секцию. И получил. Отмывался потом месяц. Физически, с
мылом, будто пленку дерьма не мог отодрать от тела.
Именно в кабинете районного начальника, глядя в оловянные глаза,
которые наверняка издали бы глухой звук, если в них постучать, я впервые
на короткий миг, когда вся сила была собрана в кулак, осознал себя.
Богослов сказал бы, что мне явилось Откровение.
Хорошо бы иметь свидетеля, но поздно.
У меня похолодели ладони. Кто-нибудь и когда-нибудь умел это? Знал?
Наверно. Не я первый. Наверняка не я. Но не об этом сейчас. Я должен стать
собой. Я весь здесь. Весь.
Страшно. Почему? До сих пор я был, как все, лишь вершиной айсберга,
надводной частью. Не чувствовал глубины. Теперь почувствую. И это -
единственная возможность нащупать путь к Патриоту.
Я сидел на скамейке в сквере, у моих ног возились голуби, и еще я
чувствовал, что вижу себя со стороны. Нет, я не точен. Я не могу быть
точен, когда не хватает слов. Я видел то, чего нельзя увидеть, находясь в
привычном четырехмерии. Так плоское существо, живущее на поверхности
ленты, не может ни увидеть, ни ощутить высоту или глубине своего -
трехмерного! - мира.
Голуби распухли, заполнили Вселенную и исчезли, все стало
коричнево-серым, невидимым, хотя я по-прежнему знал, что сижу на скамейке,
и что голуби, выдрав друг у друга по перу, разлетелись в разные стороны, и
мимо скамейки прошла девушка в розовом платье, покосилась на меня, думая о
том, что левая туфля жмет, и я знал это, но не видел, потому что сознание
мое уже переместилось, упало в глубину моего "я" и оглядывалось здесь в
поисках нити, связывающей меня с Патриотом.
Все было не так просто. Нить оказалась прерывистой. И вела сначала
вовсе не к Патриоту, а в другую сторону, в подсознание иного человека.
Мне стало больно.
Потому что предстояло убить.
Невесомость. Питательный бульон - вкусно, сине-зелено, с проседью,
мелко. Не те слова. Нет, точные. Рассчитываю варианты. Темп? Никакого. То
есть, как пожелаю.
Пытаюсь понять, хотя это и не обязательно. Вкус, цвет, запах - тоже
не обязательно. Исчезли, можно без них. Нет собственных ощущений. Это
рудименты. Оттуда - из трехмерия. Знание осталось. Только оно.
Разобраться. Иначе не сдвинуться. Искать. Искать. Искать. Стоп -
зациклился.
Сначала. Я - подсознание Андрея Сергеевича Лаумера. Двадцать семь
лет. Бывший спортсмен, каратэ, семь призов, олимпийская медаль, нарушение,
дисквалификация, как жить, тренер, много вас таких, не заработать,
"Железо", кличка, большое дело, охрана, годишься, ствол винцера, такая
работа. Ясно - мысленно пробежал по цепи памяти, это не нужно для решения
задачи, только логика, никаких эмоций, за эмоции отвечает другой центр
мозга, не отвлекаться.
Зачем мне решать _е_г_о_ задачу? Что со временем? Не знаю. Решение не
отнимает времени. Время - свойство сознания, а я - глубже.
Итак, задача: убить. Оружие: вибрач. В теле не оставлять. Жертва:
Усманович. Кооператив "Ритм". Председатель. Отказывается платить. Наводит
ментов. Предупреждали. Смелый? Нет, дурак. Цена. Информация для решения не
важна. Но поступает непрерывно. Мешает. Сильный раздражитель, если
проникает в подсознание. Два с половиной куска, треть - зелеными. Много?
Мало? Не оценивается.
Сначала. Оценка вариантов. Накопление.
Вариант первый. Встретить у подъезда. Лампочка вывернута, инфор
задушен. Темно. Удар. Тело - в угол. До утра не найдут. Живет один. Жена с
дочкой на даче. С любовницей поссорился. Уходить спокойно, дворами...
Вариант второй. Дача. Вечер пятницы. Воздушка двадцать один
семнадцать с Савеловского. Дорога через подлесок, полкилометра. Ждать там.
Отход - воздушка от города, риск меньше. Пересадка на на станции...
Вариант третий. Выходит от друга - Гоголевский бульвар, игра в ланс,
полночь, к машине, удар, ключ в замке зажигания, машину оставить у метро
"Арбатская". Успеть на последний поезд. Дальше - такси, в Химки, к Жбану,
надежная хата...
Вариант четвертый.
Вариант пятый.
Вариант шестой.
..........................
Триста семьдесят второй...
Стоп. Варианты все меньше отличаются друг от друга. Сгруппировать.
Отбросить триста тридцать два - вероятность засыпки больше критической.
Остальные - на четыре группы. Кооператив. Дом. Дача. Друг. Проработка.
Возврат.
Сто шестьдесят третий. На ленч к другу. Проходной двор. Удар вибрачом
при входа под арку. Много вариантов отхода - хорошо.
Годится.
Кто же я? Лаумер? Лесницкий? Лесницкий в подсознании Лаумера? Почему
я (Лесницкий!) должен оценивать для этого подонка (эмоции все-таки
пробиваются?) вероятности вариантов убийства (за два с половиной куска -
только! - человеческая жизнь!)? Но я уже оценил. Мы. Два подсознания?
Вариант хорош: неожиданность, смелость, безопасность, риск - всего
понемногу. Игра! Вариант просчитан. Решено. Выдать в сознание. Я, Андрей
Лаумер, только что проснулся. Сознание заторможено, потому и просчет
вариантов так прост, действуют мозговые мощности всех порядков, а
подсознательное решение воспринимается сполохом, зарницей - радость,
азарт.
Выдать в сознание. Но что-то держит. Тормозит. Что? Или кто?
Багровый шнур, ржавый, весь в разрывах, появляется в решении как
пунктир, как многоточие. Я ждал его. Путь к Патриоту. Это не зрение - шнур
эмоций. Схватиться за него - и вперед!
Я стоял, прислонившись к шершавому и влажному стволу сосны, ощущая
спиной шероховатую упругость коры, руки безвольно висели, и со стороны я,
наверное, выглядел пьяненьким и замечательно влюбленным в утреннее
безделье. Два школьника пялили на меня глаза, сидя на скамейке. На часах
было девять восемнадцать, погружение длилось четыре минуты. Мне казалось -
