они, сосредоточив свое внимание на посылках, поступающих в Москву,
сквозь пальцы смотрели на те, которые приходили в районные почтовые от-
деления.
Но как это все могло случиться? Деньги, деньги, деньги сейчас играют
роль всесильной идеологии.
Но я отвлекся и отвел душу. Пусть и тебе это послужит уроком. Я знаю,
что ты слишком много уделяешь внимания так называемым подающим надежды.
Они и тебе рано или поздно отомстят, если уже не отомстили. Молодой ав-
тор должен подавать талантливые рукописи, а не надежды.
Возвращаюсь к своей газетной молодости. Наконец, когда графоманы меня
совершенно загнали в угол, нужда заставила найти выход.
"Ваши стихи или рассказы гениальны, но их поймут только в следующем
веке", - говорил я или писал в ответ на присланные рукописи. И каждый
графоман, как бы воркуя, после этого замолкал. И только один, и то
весьма вежливо, сделал еще одну попытку напечататься.
"А нельзя ли все-таки попробовать в этом веке?" - деликатно спросил
он у меня в ответном письме.
"К сожалению, нельзя, - отвечал я ему, - для этого века они слишком
гениальны".
И он навсегда замолк, по крайней мере в этом веке. Но вот однажды ме-
ня вызвал к себе редактор и говорит:
- Наши собкоры о комсомольской работе на местах пишут очень скучно. А
у вас хорошее, легкое перо. Поезжайте в Вологодскую область. Мы вам выб-
рали большое, зажиточное село. Напишите, как там проходит комсомольская
жизнь.
Заодно можете прихватить и хозяйственную. Особенно обратите внимание
на кукурузу, она теперь царица полей! Это сейчас революция в сельском
хозяйстве! Покажите всем этим нашим замшелым собкорам, как крылато можно
писать о комсомольской жизни, когда за это берется настоящий поэт!
Я был юн и польщен оценкой редактора моей поэтической работы, хотя
именно он, кстати говоря, ни разу не опубликовал мои стихи.
- Пока не так поймут, - говорил он, возвращая мои стихи, чем натолк-
нул уже меня на формулу о следующем веке. Нет, до следующего века он ме-
ня не отсылал, это я сам придумал.
И вот я впервые приезжаю в это действительно большое село и действи-
тельно по тем временам достаточно зажиточное. В каждом доме водопровод и
электричество. Я поднялся в правление к председателю колхоза. Он выслу-
шал меня, не переставая покрикивать на бригадиров, собравшихся там, а
потом сказал:
- Зайдите в библиотеку. Библиотекарша - секретарь нашей комсомольской
организации. А потом приходите ко мне. Я вас повезу по полям.
Я зашел в библиотеку, которая находилась при клубе. Библиотекарша
оказалась молодой, худенькой, некрасивой и как бы вследствие всех этих
причин навсегда притихшей девушкой.
На все мои наводящие, бодрые вопросы о комсомольской работе она отве-
чала грустным отрицанием. Никакого молодежного кружка по изучению марк-
сизма, никакой оживленной дискуссии по поводу приближающегося коммуниз-
ма, обещанного Хрущевым, никакой театральной самодеятельности, никакой
хореографии, никаких литературных вечеров, ничего.
Кругом книги. Сидим одни в тихой библиотеке, и я как бы все время до-
могаюсь комсомольской работы, а она как бы на мои домогания, скромно
опуская глаза, тихо отвечает:
- Нет.
Кругом книги, тишина, мы с молодой девушкой одни в библиотеке, и я
все время слышу, как она, скромно потупившись, говорит:
- Нет.
При этом ни малейшего желания солгать или как-то оправдаться. Такая
беззащитная искренность порождала желание пожалеть ее. А тут книги, ти-
шина и мы вдвоем. Она была так некрасива, что возбуждала желание лечь с
ней и сделать ее красивой! Но это, конечно, было невозможно! Парадок-
сальный секс!
Я его открыл.
- Так что же бывает у вас в клубе? - спросил я, уже в полной безна-
дежности продолжая домогаться.
- Кино и танцы, - прошептала она, вздохнув, как бы наконец ответив на
мои домогания в очень неудобной позе.
- А к вам в библиотеку ходят комсомольцы? - сделал я еще одну нес-
колько извращенную попытку.
- Очень редко, - прошептала она после долгого молчания, видимо припо-
миная читателей. - В основном книги берут местный агроном и учителя.
Боже, какая печальная девушка и как мне хотелось приобнять ее и при-
ласкать!
А ведь мне предстояло по поводу слышанного написать гневную статью, в
основном направленную против нее.
Я удрученно поплелся к председателю колхоза. Как я потом узнал, у не-
го было прозвище Чапай. Он нервно набрасывался на всех, хотя, в сущнос-
ти, был незлым человеком.
Посадив в свою машину, он с гордостью провез меня возле цветущих пше-
ничных полей. А потом мы подъехали к огромному, уходящему за горизонт
кукурузному полю, где кукуруза, несмотря на середину августа, возвыша-
лась над землей на двадцать, в рекордных случаях на тридцать сантимет-
ров. Ждать от нее початков было бы все равно, что ждать ребенка от трех-
летней девочки. А у нас под Астраханью, еще до всякой кукурузной кампа-
нии, я видел могучие заросли ее, с лихими метелками и иногда с нес-
колькими початками на стебле.
- Нам приказали засеять под кукурузу лучшие земли! - кричал председа-
тель бесстрашно, как Чапаев, нападая на Хрущева. - А я не знаю, стоит ли
здесь косить или дешевле пустить скот, пока снег не выпал!
Потом он мне показал коровник, птицеферму и другие колхозные заведе-
ния.
Кстати, когда мы подъехали к птицеферме, десяток женщин, лузгавших
семечки у ее входа, вбежали в помещение, весело крича:
- Бабоньки, Чапай приехал!
После этого мы зашли в какую-то столовку, где обед плавно перешел в
ужин.
Председатель, ругая Хрущева, беспрерывно жаловался на кукурузу, кото-
рая не дает и не даст разбогатеть хозяйству. Я был польщен его доверчи-
вой руганью при мне в адрес высшего начальства, но позже убедился, что
люди чем дальше от центра, тем откровенней.
Потом он повез меня ночевать. Мы вышли из машины возле какой-то
скромной избы. Я с хищным восхищением решил отметить в будущей статье
простоту председательского жилья. Но он стал стучать в дверь, и ее вдруг
открыла та самая библиотекарша.
- Наташа, принимай гостя ночевать! - крикнул он и как бы для облегче-
ния ее участи добавил: - Он уже со мной поужинал!
Он попрощался, и мы с ней вошли в чистую, пустую избу с русской печ-
кой, на которой, оказывается, кто-то спал, но я этого не приметил. Сидя
за столом, мы еще с ней немного поговорили, и к скудной информации о ее
жизни прибавилось, что она заочно учится в каком-то институте. Изучает
немецкий язык. Мне стало ее совсем жалко. Зачем немецкий язык посреди
Вологодской области?
Наконец, не переставая грустить, она постелила мне постель, постелила
себе постель, разумеется в той же избе, а где ж еще, погасила свет, и мы
легли.
Мне ее было безумно жаль, тем более что мне неотвратимо предстояло
писать о развале комсомольской работы в этом селе. И в этом развале
главной виновницей должна была стать эта хрупкая, некрасивая, беззащит-
ная девушка. Я много раз мысленно пытался, отталкиваясь от реального во-
допровода и реального электричества, нарисовать пристойную картину ком-
сомольской жизни.
Но понимал, что не могу. Не за что было зацепиться. Думая обо всем
этом, я тяжело вздохнул.
Она, видимо, услышала мой тяжелый вздох и по-своему его поняла. Она
вдруг тихо встала, подошла к моей кровати и, как обиженный ребенок, ко-
торого до этого изгнали из игры, а сейчас он сам в нее вступает (дважды
обиженный!), грустно попросила:
- Подвиньтесь!
Я подвинулся, и она легла рядом со мной. Я обнял ее бедное тело. Было
жалко, стало жарко...
В темноте я был уверен, что она похорошела. Мы разговорились в посте-
ли, и теперь ее голос был добрый и нежный. Никакой грусти. Мы договори-
лись до того, что она после окончания института приедет ко мне. Я был в
восторге и забыл свойство собственного голоса. И она настолько забылась,
что не предупредила меня.
Оказывается, это ее бабушка лежала на печке. И вдруг оттуда донеслось
всхлипывание, переходящее в громкий плач. Я оцепенел от стыда и ужаса.
- Моя внучка блядь, моя внучка блядь! - доносилось сквозь рыданье
старушки.
- Ну ладно, хватит, хватит, бабушка! - крикнула Наташа и ушла к себе
в постель.
Старушка постепенно замолкла. Я лежал ни жив ни мертв! Как я утром
встречусь с ней глазами! Уйти сейчас - но идет дождь, и куда? Не буду
спать, подумал я, а на рассвете, пока они спят, уйду. Приняв твердое ре-
шение не спать до рассвета, именно из-за этого твердого решения я тут же
уснул. Но на рассвете в самом деле проснулся. Я тихо встал, оделся и
вдруг увидел на столе кружку молока и горбушку хлеба. А вечером на столе
ничего не было. Значит, Наташа поднялась раньше меня и, поняв, что я не
могу увидеться с ее бабушкой, оставила мне завтрак. Милая, чуткая девуш-
ка, кто бы кроме тебя догадался обо всем этом и позаботился обо мне! Я
решил, что есть хлеб в этом доме и запивать его молоком после всего, что
случилось, было бы слишком нахально.
Но одно из двух - можно! Я одним махом выпил кружку молока и, взяв с
собой хлеб, съел его на улице.
Не буду говорить о том, как я добирался до Москвы. Теперь после того,
что случилось ночью, я тем более не мог написать горькую правду о комсо-
мольской работе на селе. Но и дохлая полуправда меня не устраивала. Я
понял, что меня спасет только вдохновенная фантазия.
И я написал! Я написал, что в этом селе, сияющем от электричества,
как Москва, хоть по ночам иголки ищи по улицам (непонятно, кто и зачем
их разбрасывал), жизнь прекрасна и удивительна. Повсюду, вплоть до авто-
поилок на фермах, щедро льется водопроводная вода. Местные комсомолки из
литературного кружка неожиданно спросили у вашего корреспондента, как
понимать строчки Пушкина:
Спой мне песню, как девица За водой поутру шла.
Они с хохотом поинтересовались:
- Как это так? Впереди идет вода, а за нею девушка?
Возможно, это была шутка. Но даже если это была шутка - то характер-
ная.
Каково же было мое изумление, когда я, слегка углубившись в этот воп-
рос, узнал, что никто из них не понимает значения слова "коромысло", они
дружно назвали его иностранным словом. И тут уже было не до шуток. Пра-
вильный ответ дал только один старик. Прости, бабушка, наворачивалось у
меня на язык, может быть, и ты дала бы правильный ответ, но я этого не
написал.
Вина перед бабушкой не давала мне покоя и постоянно просилась в
текст, куда я ее не впускал, и оттого утолить это чувство никак не мог.
Колхозные поля цветут, писал я. А бесконечная кукурузная плантация -
это настоящие джунгли, готовые с головой укрыть всадника, если, конечно,
ему удастся вогнать туда коня, что сомнительно. Прости, бабуля!
Я написал, что каждый кукурузный стебель держит на своей груди пять,
шесть, семь початков. Я написал, что некоторые кукурузные стебли не вы-
держивают этой тяжести плодов и иногда опасно накреняются, но им не дают
упасть мощные братские стволы рядом растущей кукурузы.
Эти кукурузные джунгли стали причиной, слава Богу временного, нес-
частья на селе. Оказывается, двенадцатилетний мальчик заблудился в них и
не нашел дороги домой. И только на пятый день его отыскали работники ра-
йонной милиции с собакой-ищейкой. Перед походом в кукурузные джунгли со-
баке дали понюхать его личную любимую книгу "Как закалялась сталь" Ост-
ровского. И собака взяла след и нашла мальчика в этих джунглях. Она наш-
ла мальчика, мирно спавшего у подножия особенно рослого стебля кукурузы.
Мальчик безмятежно спал, обняв недоеденный початок кукурузы, так он был
велик. Оказывается, все эти четыре дня мальчик питался кукурузой молоч-
но-восковой спелости, и у него даже не испортился желудок.
Как выяснилось впоследствии, мальчик, срывая эти початки, вскарабки-
вался на мощный стебель кукурузы. Даже если бы он захотел, он был не в
