виском, стояла торчмя, и весь он походил на большого, сытого и доброго
щенка. "Ишь ты", - любовно подумал Левинсон и улыбнулся; после разговора с
Ме-чиком почему-то особенно приятно было смотреть на Бакланова.
Потом он, кряхтя, улегся рядом, и только закрыл глаза - закружил,
закачался, поплыл куда-то, не чувствуя своего тела, пока не ухнул сразу в
бездонную черную яму.
XIV
Разведка Метелицы
Отправляя Метелицу в разведку, Левинсон наказал ему во что бы то ни стало
вернуться этой же ночью. Но деревня, куда послан был взводный, на самом деле
лежала много дальше, чем предполагал Левинсон: Метелица покинул отряд около
четырех часов пополудни и на совесть гнал жеребца, согнувшись над ним, как
хищная птица, жестоко и весело раздувая тонкие ноздри, точно опьяненный этим
бешеным бегом после пяти медлительных и скучных дней, - но до самых сумерек
бежала вслед, не убывая, осенняя тайга - в шорохе трав, в холодном и
грустном свете умирающего дня. Уже совсем стемнело, когда он выбрался
наконец из тайги и придержал жеребца возле старого и гнилого, с
провалившейся крышей омшаника, как видно давным-давно заброшенного людьми.
Он привязал лошадь и, хватаясь за рыхлые, осыпающиеся под руками, края
сруба, взобрался на угол, рискуя провалиться в темную дыру, откуда
омерзительно и жутко пахло осклизлым деревом и задушенными травами.
Приподнявшись на цепких полусогнутых ногах, стоял он минут десять не
шелохнувшись, зорко вглядываясь и вслушиваясь в ночь, не видный на темном
фоне леса и еще более похожий на хищную птицу. Перед ним лежала хмурая
долина в темных стогах и рощах, зажатая двумя рядами сопок, густо черневших
на фоне неласкового звездного неба.
Метелица впрыгнул в седло и выехал на дорогу. Ее черные, давно не
езженные колеи едва проступали в траве. Тонкие стволы берез тихо белели во
тьме, как потушенные свечи.
Он поднялся на бугор: слева по-прежнему шла черная гряда сопок,
изогнувшаяся, как хребет гигантского зверя; шумела река. Верстах в двух,
должно быть возле самой реки, горел костер, - он напомнил Метелице о сиром
одиночестве пастушьей жизни; дальше, пересекая дорогу, тянулись желтые,
немигающие огни деревни. Линия сопок справа отворачивала в сторону, теряясь
в синей мгле; в этом направлении местность сильно понижалась. Как видно, там
пролегало старое речное русло; вдоль него чернел угрюмый лес.
"Болото там, не иначе", - подумал Метелица. Ему стало холодно: он был в
расстегнутой солдатской фуфайке поверх гимнастерки с оторванными пуговицами,
с распахнутым воротом. Он решил ехать сначала к костру. На всякий случай
вынул из кобуры револьвер и сунул за пояс под фуфайку, а кобуру спрятал в
сумку за седлом. Винтовки с ним не было. Теперь он походил на мужика с поля:
после германской войны многие ходили так, в солдатских фуфайках.
Он был уже совсем близко от костра, - вдруг конское тревожное ржание
раздалось во тьме. Жеребец рванулся и, вздрагивая могучим телом, прядая
ушами, завторил страстно и жалобно. В то же мгновение у огня качнулась тень.
Метелица с силой ударил плетью и взвился вместе с лошадью.
У костра, вытаращив испуганные глазенки, держась одной рукой за кнут, а
другую, в болтающемся рукаве, приподняв, точно защищаясь, стоял худенький
черноголовый мальчишка - в лаптях, в изорванных штанишках, в длинном, не по
росту, пиджаке, обернутом вокруг тела и подпоясанном пенькой. Метелица
свирепо осадил жеребца перед самым носом мальчишки, едва не задавив его, и
хотел уже крикнуть ему что-то повелительное и грубое, как вдруг увидел перед
собой эти испуганные глаза над болтающимся рукавом, штанишки с
просвечивающими голыми коленками и этот убогий, с хозяйского плеча, пиджак,
из которого так виновато и жалко смотрела тонкая и смешная детская шея... -
Чего же ты стоишь?.. Напужался? Ах ты воробей, воробей, - вот дурак-то тоже!
- смутившись, заговорил Метелица невольно с той ласковой грубостью, с
которой никогда не говорил с людьми, а только с лошадьми. - Стоит - и
крышка!.. А ежели б задавил тебя?.. Ах, вот дурак-то тоже! - повторил он,
размягчаясь вовсе, чувствуя, как при виде этого мальчишки и всей этой
убогости пробуждается в нем что-то - такое же жалкое, смешное, детское...
Мальчишка от испугу едва перевел дух и опустил руку. - А чего ж ты налетел,
как бузуй? - сказал он, стараясь говорить резонно и независимо, как
взрослый, но все еще робея. - Напужаиси - тут у меня кони... - Ко-они? -
насмешливо протянул Метелица. - Скажите на милость! - Он уперся в бока,
откинулся назад, рассматривая парнишку, прищурившись и чуть пошевеливая
атласными подвижными бровями, и вдруг засмеялся так откровенно громко, на
таких высоких добрых и веселых нотах, что даже сам удивился, как это выходят
из него такие звуки.
Парнишка смущенно, недоверчиво шмыгнул носом, но, поняв, что страшного
ничего нет, а все, наоборот, выходит ужасно весело, сморщился так, что нос
его вздернулся кверху, и тоже - совсем по-детски - залился озорно и
тоненько. От неожиданности Метелица прыснул еще громче, и оба они, невольно
подзадоривая друг друга, хохотали так несколько минут: один - раскачиваясь
на седле взад и вперед, поблескивая огненными от костра зубами, а другой -
упав на задницу, упершись в землю ладонями и откидываясь назад всем телом
при каждом новом взрыве. - Ну, и насмешил, хозяин! - сказал наконец
Метелица, выпрастывая ногу из стремени. - Чудак ты, право... - Он соскочил
на землю и протянул руку к огню.
Парнишка, перестав смеяться, смотрел на него с серьезным и радостным
изумлением, как будто ждал от него еще самых неожиданных чудачеств. - И
веселый же ты, дьявол, - выговорил он наконец раздельно и четко, словно
подвел окончательный итог своим убеждениям. - Я-то? - усмехнулся Метелица. -
Я, брат, веселый... - А я так напужался, - сознался парнишка. - Кони тут у
меня. А я картошку пеку... - Картошку? Это здорово!.. - Метелица уселся
рядом, не выпуская из руки уздечки. - Где ж ты берешь ее, картошку? - Вона,
где берешь... Да тут ее гибель! - И парнишка повел руками вокруг. - Воруешь,
значит? - Ворую... Давай я подержу коня-то... Или жеребец у тебя?.. Да я,
брат, не упущу, не бойся... Хороший жеребец, - сказал парнишка, опытным
взглядом окинув ладную, худую, с подтянутым животом, и мускулистую фигуру
жеребца. - А откуль сам? - Ничего жеребец, - согласился Метелица. - А ты
откуда? - А вон, - кивнул мальчишка в сторону огней. - Ханихеза - село
наше... Сто двадцать дворов, как одна копеечка, - повторил он чьи-то чужие
слова и сплюнул. - Так... А я с Воробьевки за хребтом. Может, слыхал? - С
Воробьевки? Не, не слыхал, - далеко, видать... - Далеко. - А к нам зачем? -
Да как сказать... Это, брат, долго рассказывать... Коней думаю у вас
куповать, коней, говорят, у вас тут много... Я, брат, их люблю, коней-то, -
проникновенно-хитро сказал Метелица, - сам всю жизнь пас, только чужих. - А
я, думаешь, своих? Хозяйские...
Парнишка выпростал из рукава худую грязную ручонку и кнутовищем стал
раскапывать золу, откуда заманчиво и ловко покатились черные картофелины. -
Может, ты ись хочешь? - спросил он. - У меня и хлеб е, ну - мало... -
Спасибо, я только что нажрался - вот! - соврал Метелица, показав по самую
шею и только теперь почувствовав, как сильно ему хочется есть.
Парнишка разломил картофелину, подул на нее, сунул в рот половину вместе
с кожурой, повернул на языке и с аппетитом стал жевать, пошевеливая острыми
ушками. Прожевав, он посмотрел на Метелицу и так же раздельно и четко, как
раньше определил его веселым человеком, сказал: - Сирота я, полгода уж как
сирота. Тятьку у меня казаки вбили, а мамку изнасилили и тоже вбили, а брата
тоже... - Казаки? - встрепенулся Метелица. - А как же? Вбили почем зря. И
двор весь попалили, да не у нас одних, а дворов двенадцать, не мене, и
каждый месяц наезжают, сейчас тоже человек сорок стоит. А волостное село за
нами, Ракитное, так там цельный полк все лето стоит. Ох, и лютуют! Бери
картошку-то... - Как же вы так - и не бежали?.. Вон лес у вас какой... -
Метелица даже привстал. - Что ж лес? Век в лесу не просидишь. Да и болота
там - не вылезешь - такое бучило...
"Как угадал", - подумал Метелица, вспомнив свои предположения. - Знаешь
что, - сказал он, подымаясь, - попаси-ка коня моего, а я в село пешком
схожу. У вас, я вижу, тут не то что купить, а и последнее отберут... - Что
ты скоро так? Сиди!.. - сказал пастушонок, сразу огорчившись, и тоже встал.
- Одному скушно тут, - пояснил он жалостным голосом, глядя на Метелицу
большими просящими | и влажными глазами. - Нельзя, брат, - Метелица развел
руками, - самое разведать, пока темно... Да я вернусь скоро, а жеребца
спутаем... Где у них там самый главный стоит?
Парнишка объяснил, как найти избу, где стоит начальник эскадрона, и как
лучше пройти задами. - А собак у вас много? - Собак - хватает, да они не
злые.
Метелица, спутав жеребца и попрощавшись, двинулся по тропинке вдоль реки.
Парнишка с грустью смотрел ему вслед, пока он не исчез во тьме. Через
полчаса Метелица был под самым селом. Тропинка отвернула вправо, но он, по
совету пастушонка, продолжал идти по скошенному лугу, пока не натолкнулся на
прясло, огибавшее мужицкие огороды, - дальше пошел задами. Село уже спало;
огни потухли; чуть видны были при свете звезд теплые соломенные крыши
хатенок в садах, пустых и тихих; с огородов шел запах вскопанной сырой
земли.
Метелица, миновав два переулка, свернул в третий. Собаки провожали его
неверным хриплым лаем, точно напуганные сами, но никто не вышел на улицу, не
окликнул его. Чувствовалось, что здесь привыкли ко всему, привыкли и к тому,
что незнакомые, чужие люди бродят по улицам, делают что хотят. Не видно было
даже обычных в осеннее время, когда по деревням справляют свадьбы,
шушукающихся парочек: в густой тени под плетнями никто не шептал о любви в
эту осень.
Руководствуясь приметами, которые дал ему пастушонок, он прошел еще
несколько переулков, кружа возле церкви, и наконец уперся в крашеный забор
поповского сада. (Начальник эскадрона стоял в доме попа.) Метелица заглянул
внутрь, пошарил глазами, прислушался и, не найдя ничего подозрительного,
бесшумно перемахнул через забор.
Сад был густой и ветвистый, но листья уже опали. Метелица, сдерживая
могучий трепет сердца, почти не дыша пробирался вглубь. Кусты вдруг
оборвались, пересеченные аллеей, и саженях в двадцати, налево от себя, он
увидел освещенное окно. Оно было открыто. Там сидели люди. Ровный мягкий
свет струился по опавшей листве, и яблони, отсвеченные по краям, стояли в
нем странные и золотые.
"Вот оно!" - подумал Метелица, нервно дрогнув щекой и вспыхнув, и
загораясь весь тем жутким, неотвратимым чувством бесстрашного отчаяния,
которое толкало его обычно на самые безрассудные подвиги: еще раздумывая,
нужно ли кому-нибудь, чтобы он подслушал разговор этих людей в освещенной
комнате, он знал, в сущности, что не уйдет отсюда до тех пор, пока не
сделает этого. Через несколько минут он стоял за яблоней под самым окном,
жадно вслушиваясь и запоминая все, что творилось там.
Их было четверо, они играли в карты за столом, в глубине комнаты. По
правую руку сидел маленький старый попик в прилизанных волосиках и юркий на
глаз, - он ловко сновал по столу худыми, маленькими ручками, неслышно
перебирая карты игрушечными пальцами и стараясь заскочить глазами под
каждую, так что сосед его, сидевший спиной к Метелице, принимая сдачу,
