выпучил глаза и, постояв немного, вдруг ринулся с такой прытью, как будто
хотел поймать еще одного медведя.
Морозка впервые с любопытством посмотрел на Гончаренку и улыбнулся. -
Здоровый ты, холера, - сказал он, почувствовав какое-то удовлетворение от
того, что Гончаренко здоровый. - За что ты его? - спросил подрывник. - Да
как же... гадов таких!.. - снова заволновался Морозка. - Да его б надо... -
Ну-ну, - успокоительно перебил Гончаренко, - за дело, значит?.. Ну-ну... -
Собира-айсь! - кричал где-то Бакланов звонким, срывающимся с мужского на
мальчишеский голосом.
В это время из кустов высунулась мохнатая Мишкина голова. Мишка посмотрел
на людей умным зелено-карим глазом и тихо заржал. - Эх!.. - вырвалось у
Морозки. - Ладный конек... - Жизни не жалко! - Морозка восторженно хлопнул
жеребца по шее. - Жизнью ты лучше не кидайся - сгодится... - Гончаренко чуть
улыбнулся в темную курчавую бороду. - Мне еще коня поить, гуляй себе. - И он
крепким, размашистым шагом пошел к своей лошади.
Морозка снова с любопытством проводил его глазами, раздумывая, почему он
раньше не обращал внимания на такого удивительного человека.
Потом, когда становились взводы, он, сам того не замечая, пристроился
рядом с Гончаренкой и уж всю дорогу до Хаунихедзы не расставался с ним.
Варя, Сташинский и Харченко, зачисленные во взвод Куб-рака, ехали почти в
самом хвосте. На поворотах хребта виден был весь отряд, растянувшийся
длинной цепочкой: впереди, согнувшись, ехал Левинсон; за ним, бессознательно
перенимая его позу, Бакланов.
Где-то за спиной Варя все время чувствовала Мечика, и обида на его
вчерашнее поведение шевелилась в ней, заслоняя то большое и теплое чувство,
которое она постоянно испытывала к нему.
Со времени ухода Мечика из госпиталя она ни на минуту не забывала о его
существовании и жила одной мыслью о новой их встрече. С этим днем у нее
связаны были самые задушевные, затаенные - о которых никому нельзя
рассказывать, - но вместе с тем такие живые, земные, почти осязаемые мечты.
Она представляла себе, как он появится на опушке - в шагреневой рубахе,
красивый, стройный, белокурый, немножко робеющий, - она чувствовала на себе
его дыхание, мягкие курчавые волосы под рукой, слышала его нежный,
влюбленный говор. Она старалась не вспоминать о недоразумениях с ним, ей
казалось почему-то, что такое не может больше повториться. Одним словом, она
представляла себе будущие отношения к Мечику такими, какими они никогда не
были, но какими они были бы ей приятны, и старалась не думать о том, что
действительно могло случиться, но доставило бы ей огорчение.
Столкнувшись с Мечиком, она, по свойственной ей чуткости к людям, поняла,
что он слишком расстроен и возбужден, чтобы следить за своими поступками, и
что расстроившие его события много важнее всяких ее личных обид. Но именно
потому, что раньше эта встреча представлялась ей по-иному, нечаянная
грубость Мечика оскорбила и напугала ее.
Варя впервые почувствовала, что грубость эта не случайна, что Мечик,
может быть, совсем не тот, кого ждала она долгие дни и ночи, но что нет у
нее никого другого.
У нее не хватало мужества сразу сознаться в этом: не так легко было
выбросить все, чем долгие дни и ночи она жила - страдала, наслаждалась, - и
ощутить в душе внезапную, ничем не заполнимую пустоту. И она заставляла себя
думать так, будто ничего особенного не случилось, будто все дело в неудачной
смерти Фролова, будто все пойдет по-хорошему, но вместо того с самого утра
думала только о том, как Мечик обидел ее и как он не имел права обижать ее,
когда она подошла к нему со своими мечтами и со своей любовью.
Весь день она испытывала мучительное желание увидеть Ме-чика и поговорить
с ним, но ни разу не оглянулась и даже во время обеденного отдыха не подошла
к нему. "Что я буду бегать за ним, как девочка? - думала она. - Ежели он
вправду любит меня, как говорил, пущай подойдет первый, я ни словом не
попрекну его. А ежели не подойдет, все равно - одна останусь... так ничего и
не будет".
На главном становике тропа пошла шире, и рядом с Варей пристроился Чиж.
Вчера ему не удалось поймать ее, но он был настойчив в таких делах и не
терял надежды. Она чувствовала прикосновение его ноги, он дышал ей на ухо
какие-то стыдные слова, но, погруженная в свои мысли, она не слушала его. -
Ну как же вы, а? - приставал Чиж (он говорил "вы" всем лицам женского пола,
независимо от их возраста, положения и отношения к нему). - Согласны -
нет?..
"... Я все понимаю, разве я требую от него что-нибудь? - думала Варя. -
Но неужто ему трудно было уважить меня?.. А может, он сам теперь страдает -
думает, я на него в обиде. Что, ежели поговорить с ним? Как?! после того,
как он прогнал меня?.. Нет, нет, и пущай ничего не будет..." - Да что вы,
милая, оглохли, что ли? Согласны, говорю? - Чего согласны? - очнулась Варя.
- Да ну тебя ко всем! - Здравствуйте вам... - Чиж обиженно развел руками. -
Да что вы, милая, представляетесь, будто в первый раз или маленькая. - Он
принялся снова терпеливо нашептывать ей на ухо, убежденный, что она слышит и
понимает его, но ломается, чтобы, по бабьей привычке, набить себе цену.
Наступал вечер, овраги темнели, лошади устало фыркали, туман густел над
ключами и медленно полз в долины, а Мечик все не подъезжал к Варе и, как
видно, не собирался. И чем больше она убеждалась в том, что он так и не
подъедет к ней, тем сильнее она чувствовала бесплодную тоску и горечь
прежних своих мечтаний и тем труднее ей было расстаться с ними.
Отряд спускался в балку на ночлег, в сырой пугливой тьме копошились
лошади и люди. - Так вы не забудьте, миленькая, - с ласковой наглой
настойчивостью проговорил Чиж. - Да, огонек я в сторонке разложу. Имейте это
в виду... - Немного погодя он кричал кому-то: - То есть как - "куда лезешь"?
А ты чего стал на дороге? - А ты чего в чужой взвод прешься? - Как чужой?
Разуй глаза!..
После короткого молчания, во время которого оба, очевидно, разували
глаза, спрашивавший заговорил виноватым съехавшим голосом: - Тьфу, и правда
"кубраки"... А Метелица где? - И, как бы вполне загладив виноватым голосом
свою ошибку, он снова натужно закричал: - Мете-елица!
А внизу кто-то, до того раздраженный, что, казалось, не исполни его
требования - он или покончит с собой, или начнет убивать других, вопил: -
Огня-а давай! Огня-а-а дава-ай!..
Вдруг на самом дне балки полыхнуло бесшумное зарево костра и вырвало из
темноты мохнатые конские головы, усталые лица людей в холодном блеске
патронташей и винтовок.
Сташинский, Варя и Харченко отъехали в сторону и тоже спешились. -
Ничего, теперь отдохнем, ог-гонек запалим! - с нарочитой и никого не
веселящей бодростью говорил Харченко. - Ну-ка, за хворостом!.. - ... Всегда
вот так - вовремя не остановимся, а потом страдаем, - рассуждал он тем же
малоутешительным тоном, шаря руками в мокрой траве и действительно страдая -
от сырости, от темноты, от боязни, что его укусит змея, и от угрюмого
молчания Сташинского. - Помню, вот тоже с Сучана шли - давно б уж заночевать
пора, хоть глаз выколи, а мы...
"И зачем он говорит все это? - думала Варя. - Сучан... куда-то они шли...
глаза выкололи. Ну, кому все это нужно теперь? Ведь все, все уже кончилось,
и ничего не будет". Ей хотелось есть, и от этого как-то усиливалось другое
ощущение - немой и сдавленной пустоты, которую она теперь ничем не могла
заполнить. Она едва не расплакалась.
Однако, поев и отогревшись, все трое повеселели, и окружавший их
темно-синий, чужой и холодный мир показался уже своим, уютным и теплым. -
Эх, шинель ты моя, шинель, - сытым голосом говорил Харченко, развертывая
скатку. - На огне не горит и в воде не тонет. Вот бы мне бабу сюда!.. - Он
подмигнул и рассмеялся.
"И чего я взъелась на него? - думала Варя, чувствуя, как от веселого
костра, от съеденной каши, от домашних разговоров Харченки к ней
возвращаются обычная ее мягкость и доброта. - И ничего ведь не было, с чего
я так расстроилась? И парень сидит да скучает из-за моей дурости... А ведь
стоит только пойти к нему, и все, все пойдет, как сначала..."
И ей вдруг так не захотелось носить в себе что-то обидное и злое и
страдать от этого, когда всем вокруг так хорошо и бездумно и когда ей тоже
может быть бездумно хорошо, что она тут же решила выбросить все из головы и
пойти к Мечику, и не было уже в этом ничего зазорного для нее или плохого.
"Мне ничего, ничего не нужно, - думала она, сразу повеселев, - лишь бы он
только хотел и любил меня, лишь бы он возле был... нет, я бы все отдала,
ежели бы он всегда ездил, говорил, спал со мною, такой красивый и
молоденький..."
Мечик и Чиж развели отдельный костер на отлете. Они поленились сварить
себе ужин, пожарили над огнем сало и, так как налегали на него больше, чем
на хлеб, истратив все, оба сидели голодные.
Мечик еще не пришел в себя после смерти Фролова и исчезновения Пики. Весь
день он будто плыл в тумане, сотканном из чужих и строгих, отделяющих его от
остальных людей мыслей об одиночестве и смерти. К вечеру эта пелена спала,
но он никого не хотел видеть и всех боялся.
Варя с трудом отыскала их костер. Вся балка жила в таких же кострах и
дымных песнях. - Вот вы куда запрятались? - сказала она, выходя из кустов с
бьющимся сердцем. - Здравствуйте.
Мечик вздрогнул и, чуждо-испуганно посмотрев на нее, отвернулся к огню. -
А-а!.. - приятно осклабился Чиж... - Вас только и не хватало. Садитесь,
милая, садитесь...
Он засуетился, распахнул шинель и показал ей место рядом. Но она не села
с ним. Его обычная пошлость - качество, которое она сразу почувствовала в
нем, хотя и не знала, что это такое, - теперь особенно неприятно резнула ее.
- Пришла проведать тебя, а то ты нас совсем забыл, - заговорила она певучим,
волнующимся голосом, обращаясь к Ме-чику и не скрывая, что пришла
исключительно из-за него. - Там уж и Харченко справлялся, как, мол,
здоровье, шибко, мол, раненный парень был, а теперь будто и ничего, о себе
уж я не говорю...
Мечик молча пожал плечами. - Скажите, живем прекрасно - что за вопрос! -
воскликнул Чиж, охотно принимая все на себя. - Да вы садитесь рядом, чего
стесняетесь? - Ничего, я ненадолго, - сказала она, - так только, проходом...
- Ей стало вдруг обидно, что она пришла из-за Мечика, а он пожимает плечами.
Она добавила: - А вы, видать, ничего и не кушали - котелок чистый... - Чего
там не кушали? Если бы продукты хорошие давали, а то черт знает что!.. - Чиж
брезгливо поморщился. - Да вы садитесь рядом! - с отчаянным радушием
повторил он снова и, схватив ее за руку, притянул к себе. - Садитесь же!..
Она опустилась возле на шинель. - Уговор-то наш помните? - Чиж интимно
подмигнул. - Какой уговор? - спросила она, с испугом припоминая что-то. "Ах,
не надо, не надо было приходить", - вдруг подумала она, и что-то большое и
тревожное оборвалось в ней. - То есть как - какой?.. А вот обождите... - Чиж
быстро перегнулся к Мечику. - Хоть в обществе секретов и не полагается, -
сказал он, обняв его за плечо и оборачиваясь к ней, - но... - Какие там
секреты?.. - сказала она с неестественной улыбкой и, быстро мигая, начала
зачем-то поправлять волосы дрожащими, непослушными пальцами. - Какого ты
черта сидишь, как тюлень? - быстро зашептал Чиж на ухо Мечику. - Тут все уже
сговорено, а ты...
Мечик отпрянул от Чижа, мельком взглянул на Варю и густо покраснел. "Ну
что, дождался? Видишь теперь, что делается", - с укором сказал ему ее
плывущий взгляд. - Нет, нет, я пойду... нет, нет, - забормотала она, как
