как бесполезный и аморальный или, по крайней мере, опасный - как для
практикующего 'магию', так и для других людей, и даже для всего человечества.
Всё это преподносится в утвердительной форме, хотя удовлетворительные
доказательства реального существования и возможности объективной магии
отсутствуют.
Из всех необычных состояний сознания, свойственных человеку, можно
рассматривать, как полностью установленные, только мистические состояния
сознания и некоторые феномены субъективной магии, причём последние почти всё
сводятся к искусственному вызыванию желаемых видений.
Все установленные факты, относящиеся к необычным состояниям сознания и
необычным силам человека, как в области магии, хотя бы и субъективной, так и в
области мистики, связаны с чрезвычайно своеобразными состояниями эмоциональной
напряжённости и никогда не наблюдаются без них.
Значительная часть религиозной практики всех религий, а также разнообразные
ритуалы, церемонии и тому подобное имеют своей целью как раз создание таких
эмоциональных состояний; согласно первоначальному пониманию им приписывают
'магические' или 'мистические' силы.
Во многих случаях, когда имеет место намеренное вызывание мистических
состояний или производство магических феноменов, можно обнаружить применение
наркотических средств. Во всех религиях древнего происхождения, даже в их
современной форме, сохраняется применение благовоний, ароматов и мазей,
которые первоначально использовались, возможно, вместе с веществами, влияющими
на эмоциональные и интеллектуальные функции человека. Можно проследить, что
подобные вещества широко употреблялись в древних мистериях. Многие авторы
установили роль священных напитков, которые получали кандидаты в посвящение,
например, во время элевсинских мистерий; вероятно, они имели вполне реальный,
а вовсе не символический смысл. Легендарный священный напиток 'сома', играющий
очень важную роль в индийской мифологии и в описании разнообразных мистических
церемоний, возможно, действительно существовал как напиток, приводящий людей в
определённое состояние. В описаниях колдовства и волшебства у всех народов и
во все времена непременно упоминается применение наркотиков. Мази ведьм,
служившие для полёта на шабаш, различного вида колдовские и магические напитки
приготовлялись или из растений, обладающих возбуждающими, опьяняющими и
наркотическими свойствами, или из органических экстрактов того же характера,
или из растительных и животных веществ, которым приписывались такие же
свойства. Известно, что для подобных целей, как и в случаях колдовства,
пользовались беленой (белладонной), дурманом, экстрактом мака (опий) и
особенно индийской коноплёй (гашиш). Можно проследить и проверить случаи
употребления этих веществ, так что никакого сомнения в их значении не
остаётся. Африканские колдуны, интересные сведения о которых можно найти в
отчётах современных исследователей, широко применяют гашиш; сибирские шаманы
для приведения себя в особое возбуждённое состояние, при котором они могут
предсказывать будущее (действительное или воображаемое) и влиять на
окружающих, используют ядовитые грибы - мухоморы.
В книге У. Джеймса 'Многообразие религиозного опыта' можно найти интересные
наблюдения, относящиеся к значению мистических состояний сознания и той роли,
которую могут играть в вызывании таких состояний наркотики.
Различные упражнения йоги: дыхательные упражнения, необычные позы, движения,
'священные пляски' и т.п. преследуют ту же самую цель, т.е. создание мистических
состояний сознания. Но эти методы до сих пор мало известны.
Рассмотрев приведённые выше положения с точки зрения различных методов, я пришёл
к заключению, что необходима новая экспериментальная проверка возможных
результатов применения этих методов, и решил начать серию таких опытов.
Ниже следует описание тех результатов, которые я достиг, применив к самому себе
некоторые методики, детали которых я частью нашёл в литературе по данному
предмету, а частью вывел из всего сказанного выше.
Я не описываю сами эти применявшиеся мною методики, во-первых, потому что имеют
значение не методы, а результаты; во-вторых, описание методов отвлечёт внимание
от тех фактов, которые я намерен рассмотреть. Надеюсь, однако, когда-нибудь
специально к ним вернуться.
Моя задача в том виде, в каком я сформулировал её в начале опытов, заключалась в
том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а
также их обеих - к мистике.
Всё это приняло форму трёх вопросов:
Можно ли признать подлинным существование объективной магии?
Существует ли объективная магия без субъективной?
Существует ли объективная магия без мистики?
Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако, я сказал себе, что,
если бы удалось найти способы преднамеренного изменения сознания, сохраняя при
этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для
изучения самих себя. Мы всегда видим себя под одним и тем же углом. Если бы то,
что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увидеть себя в
совершенно новой перспективе.
Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой,
и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.
Изменения в состоянии сознания как результат моих опытов стали проявляться очень
скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал. Но главная трудность
заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового
и непредвиденного (причём новые и непредвиденные переживания появлялись и
исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог
подыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне
запомнить происходящее хотя бы для самого себя, не говоря уже о том, чтобы
сообщить о нём кому-то другому.
Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущение
странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой
опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти
автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения
было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно
сохранялось на протяжении даже самых фантастических переживаний. Всегда
существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог
вспомнить, что именно он наблюдал.
Изменения в состоянии психики, 'раздвоение личности' и многое другое, что было
связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента.
Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совершенно новом и
незнакомом мне мире, не имевшим ничего общего с тем миром, в котором мы живём;
новый мир был ещё менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть
продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.
Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо
от того, признаёмся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция
непознаваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть
мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же
рода, к которым мы привыкли, мир, который будет подчиняться тем же законам или,
по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в
состоянии вообразить нечто абсолютно новое, как не можем вообразить совершенно
новое животное, которое не непоминало бы ни одного из известных нам.
А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные
конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны. Неведомое не похоже ни на
что из того, что мы можем о нём предположить. Именно эта полная неожиданность
всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание.
Прежде всего, всё существует в единстве, всё связано друг с другом, всё здесь
чем-то объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного,
т.е. ничего, что можно было бы назвать или описать в отдельности. Чтобы передать
первые впечатления и ощущения, необходимо передать всё сразу. Этот новый мир, с
которым человек входит в соприкосновение, не имеет отдельных сторон, так что нет
возможности описывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден
сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях -
на этот вопрос я не мог дать ответа.
И тогда я понял, почему все описания мистических переживаний так бедны,
однообразны и явно искусственны. Человек теряется среди бесконечного множества
совершенно новых впечатлений, для выражения которых у него нет ни слов, ни
образов. Желая выразить эти впечатления или передать их кому-то другому, он
невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому
великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому невероятному, хотя
слова эти ни в малейшей степени не соответствуют тому, что он видит, узнаёт,
переживает. Факт остаётся фактом: других слов у него нет. Но в большинстве
случаев человек даже не сознаёт этой подмены, так как сами переживания в их
подлинном виде сохраняются в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро
они бледнеют, становятся плоскими и заменяются словами, поспешно и случайно
притянутыми к ним, чтобы хоть так удержать их в памяти. И вот не остаётся уже
ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические
переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами,
словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего
употребляют и которые для них особенно типичны и характерны. Таким образом
вполне может случиться, что разные люди по разному опишут и изложат одно и то же
переживание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей
религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и т.п.
Философ, попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для
него, и станет говорить о 'категориях', 'монадах' или, например, о
'трансцендентных качествах', или ещё о чём-то похожем. Теософ расскажет об
'астральном мире', о 'мыслеформах', об 'Учителях', тогда как спирит поведает о
душах умерших и общении с ними, а поэт облечёт свои переживания в язык сказок
или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.
Моё личное впечатление о мире, с которым я вошёл в соприкосновение, состояло в
том, что в нём не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые
я читал или о которых слышал.
Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего,
хотя бы отчасти напоминающего 'астральный мир' теософов или спиритов. Я говорю
об удивлении не потому, что я действительно верил в этот 'астральный мир', но
потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах 'астрального
мира'. В то время я ещё находился под влиянием теософии и теософской литературы,
по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не
формулируя свои мысли точно, что за всеми жтими конкретными описаниями
невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно всё-таки
существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что
'астральный мир', живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я
обнаружил, что не существует и многое другое.
Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.
С самого начала наряду с раздвоением я заметил, что взаимоотношения между
субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые,
непостижимые для нас формы. Но 'объективное' и 'субъективное' - это всего лтшь
слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать
то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить,
что я называю 'субъективным' и что - 'объективным'. Моя рука, перо, которым я
пишу, стол - всё это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины
