С глубоким изумлением я убедился в том, что лишь очень немногие идеи
соответствуют реальным фактам., т.е. существуют. Мы живём в совершенно
нереальном, фиктивном мире, спорим о несуществующих идеях, преследуем
несуществующие цели, изобретаем всё, даже самих себя.
Но, с другой стороны, в противоположность мёртвым идеям, которые не существовали
нигде, являлись и живые идеи, непрерывно встречающиеся вновь и вновь во всём, о
чём я в то время размышлял, что узнавал или понимал.
Во-первых, существовала идея триады, или троицы, которая входила во всё. Затем
весьма важное место занимала и многое могла объяснить идея четырёх элементов:
огня, воздуха, воды и земли. Эта идея была реальной, и во время экспериментов я
понимал, как она входит во всё и соединяется со всем благодаря триаде. Но в
обычном состоянии связь и значение этих двух идей от меня ускользали.
Далее, существовала идея причины и следствия. Как я уже упоминал, в иероглифах
эта идея выражалась весьма определённым образом; но она никоим образом не была
связана с идеей 'перевоплощения' и относилась исключительно к обычной земной
жизни.
Очень большое, пожалуй, главное место во всём, что я узнал, занимала идея 'я'.
Иначе говоря, чувство или ощущение 'я' каким-то непонятным образом менялось
внутри меня. Выразить это словами очень трудно. Обычно мы плохо понимаем, что в
разные моменты нашей жизни мы по-разному ощущаем своё 'я'. В этом случае, как и
во многих других, мне помогли мои же более ранние опыты и наблюдения снов. Я
знал, что во сне 'я' ощущается иначе, не так, как в состоянии бодрствования;
также по-иному, но совсем иначе ощущалось 'я' и в моих экспериментах. Чтобы
выразить это точнее, скажу, что всё, что обычно воспринималось как 'я', стало
'не-я'; а то, что воспринималось как 'не-я', стало 'я'. Но и это далеко от
точного описания того, что я ощущал и что узнавал. Думаю, что точная передача
здесь вообще невозможна. Необходимо только отметить, что насколько я могу
припомнить, новое ощущение 'я' во время первых экспериментов вызывало у меня
ужас. Я чувствовал, что исчезаю, теряюсь, превращаюсь в ничто. Это был всё тот
же ужас бесконечности, о котором я уже говорил; но только возник он с
противоположной стороны: в одном случае меня поглощало Всё, в другом - Ничто. Но
это не играло роли, ибо Всё оказывалось эквивалентным Ничто.
И вот что замечательно: позднее, в последующих экспериментах, то же самое
исчезновение 'я' вызывало уже во мне чувство необыкновенного спокойствия и
уверенности, которое нельзя сравнить ни с одним из обычных наших чувств и
ощущений. В то же время я как будто понимал, что все неприятности, заботы и
беспокойства связаны с обычным ощущением 'я', проистекают из него, а также
образуют его и поддерживают. Поэтому с исчезновением 'я' исчезали и все горести,
заботы и волнения. Когда я ощущал, что я не существую, всё остальное делалось
очень простым и лёгким. В эти мгновения я даже удивлялся по поводу того, что мы
взваливаем на себя такую ответственность, когда во всё вводим 'я' и во всём
начинаем с 'я'. В наших идеях и ощущениях 'я' есть какая-то ненормальность,
своеобразный фантастический самообман, граничащий с кощунством, как если бы
каждый из нас называл себя Богом. Я чувствовал, что только Бог мог называть Себя
'Я', что только Бог и есть Я. Но и мы называем себя 'я', не замечая скрытой в
этом иронии.
Как я уже сказал, необычные переживания, связанные с моими экспериментами,
начались с изменений в восприятии 'я'; вряд ли они были бы возможны в случае
сохранения обычного восприятия 'я'. Эти изменения - самое существенное в новом
состоянии сознания; от них зависело всё, что я чувствовал и чему мог научиться.
Что же касается того, что я узнал во время своих экспериментов (особенно того,
что относится к расширению познавательных способностей), то там оказалось много
необычного, что не входит ни в одну из известных мне теорий.
Сознание, общавшееся со мной при помощи движущихся иероглифов, придавало этому
вопросу особое значение; оно стремилось запечатлеть в моём уме всё, что было с
ним связано, делая, таким образом, главный упор на методах познания.
Я хочу сказать, что иероглифы объяснили мне, что, кроме обычного познания,
основанного на показаниях органов чувств, расчётах и логического мышления,
существуют три других вида познания, которые отличаются друг от друга и от
обычного способа познания не степенью, не формой, не качеством, а всей своей
природой, как отличаются друг от друга явления совершенно разных порядков, не
имеющих общих измерений. В нашем языке для таких явлений имеется лишь одно
название; если мы признаём их существование, мы называем их интенсивным,
усиленным познанием; т.е. признавая их отличие от обычного познания, мы не
понимаем их отличия друг от друга. Согласно иероглифам, именно это является
главным фактором, мешающим нам правильно понять взаимоотношение между нами и
миром.
Прежде чем попытаться дать определение 'трём видам познания', я должен сделать
одно замечание. Сообщениям о формах познания всегда предшествовал какой-нибудь
мой вопрос, не имевший определённой связи с проблемами познания, но, очевидно,
как-то противоречивший неизвестным мне законам познания. Так, например, эти
сообщения почти всегда возникали тогда, когда я пытался из области абстрактных
проблем перейти к конкретным явлениям и задавал вопросы, касавшиеся живых людей
или реальных предметов, или же меня самого в прошлом, настоящем или будущем.
В таких случаях я получал ответ: то, что ты хочешь узнать, можно узнать тремя
способами. Имелось в виду, что существует три способа познания, - не считая,
конечно, обычного, с помощью органов чувств, расчётов и логического мышления,
который при этом не рассматривался и возможности которого предполагались
известными.
Далее следовало описание характерных признаков и свойств каждого из трёх
способов. Казалось, кто-то старался передать мне правильные понятия о вещах,
считая особенно важным, чтобы именно это я понял как следует.
Попытаюсь по возможности точно сообщить читателю всё, что относится к данному
вопросу; сомневаюсь, однако, что мне удастся полностью выразить даже то, что
понял я сам.
Первое познание происходит необычным путём, как бы благодаря внутреннему зрению;
оно касается вещей и событий, с которыми я связан непосредственно и в которых
прямо и лично заинтересован: например, если я узнаю что-нибудь о событии,
которое должно произойти в ближайшем будущем со мной или с кем-то, кто мне
дорог, причём узнаю об этом не обычным способом, а при помощи внутреннего
зрения, это и будет познанием первого вида. Если я узнаю, что пароход, на
котором я собираюсь плыть, потерпит крушение или что в такой то день одному из
моих приятелей будет грозить серьёзная опасность, и что при помощи таких-то
шагов я смогу её предотвратить, - это будет познанием первого вида, или просто
первым познанием. Необходимое условие этого познания составляет личный интерес.
Личный интерес особым образом соединяет человека с предметами и событиями,
сообщая ему во взаимоотношениях с ними некую 'познавательную позицию'. Личный
интерес, т.е. присутствие заинтересованной личности, является едва ли не главным
условием 'угадывания судьбы', 'ясновидения', 'предсказания будущего'; без
личного интереса это познание почти невозможно.
Второе познание также имеет дело с вещами и событиями нашей жизни, для познания
которых, как и в первом случае, мы не располагаем обычными средствами, но при
втором познании ничто не связывает нас с объектом или событием лично. Если я
узнаю, что потерпит крушение парход, судьба которого меня лично не интересует,
на котором не плывут ни мои друзья, ни я сам; или что делается в соседнем доме,
не имеющем ко мне никакого отношения; или кем в действительности были личности,
признанные историческими загадками (такие как 'Железная Маска', Димитрий
Самозванец или граф Сен-Жермен); или опишу прошлое либо будущее какого-нибудь
человека, опять-таки не имеющего ко мне никакого отношения, - всё это будет
познанием второго вида. Познание второго вида является самым трудным, почти
невозможным: если человек специально или при помощи специальных методов узнаёт
больше, нежели это доступно другим людям, он, несомненно, приобретает это знание
первым способом.
Второй вид познания содержит в себе нечто незаконное. Это и есть 'магия' в
полном смысле этого слова. По сравнению с ним первый и третий способы познания
представляются простыми и естественными, хотя первый путь, связанный с
эмоциональным подходом, предчувствиями и разного рода желаниями, выглядит
психологическим трюком, а третий вид познания кажется продолжением обычного
познания, но следующим новым линиям и новым принципам.
Третье познание основывается на знании механизма всего существующего. Зная весь
механизм и взаимоотношение отдельных его частей, легко найти мельчайшую деталь и
с абсолютной точностью предрешить всё, что с ней связано. Таким образом, третье
познание есть познание, основанное на расчёте. Рассчитать можно всё. Если
известен механизм всего существующего, можно вычислить, какая погода будет
стоять в течение месяца или целого года; вполне возможно определить день и час
любого случая. Можно будет рассчитать значение и смысл любого наблюдаемого
события, даже самого малого. Трудность познания третьего рода состоит,
во-первых, в необходимости знать весь механизм для познания мельчайшей вещи;
во-вторых, в необходимости привести в движение всю колоссальную машину знания
для того, чтобы узнать нечто совершенно незначительное и мелкое.
Вот приблизительно и всё, что я 'узнал' или 'понял' о трёх видах познания. Я
хорошо вижу, что идея выражена в этом описании неадекватно, так как многое,
возможно, самое важное, давно ускользнуло из моей памяти. Это справедливо по
отношению не только к вопросу о познании, но и ко всему, что я писал здесь о
своих экспериментах. К таким описаниям следует относится с большой
осторожностью, понимая, что в них утрачено девяносто девять процентов того, что
чувствовалось и понималось во время самих экспериментов.
Очень своеобразное место в моих экспериментах занимали попытки узнать что-либо
об умерших. Обычно такие вопросы оставались без ответа, и я смутно сознавал, что
в них самих скрывается какая-то приниципиальная ошибка. Но однажды я получил на
свой вопрос совершенно ясный ответ. Более того, этот ответ был связан с
ощущением смерти, которое я пережил за десять лет до описываемых экспериментов;
само ощущение было вызвано состоянием интенсивной эмоции.
Говоря об этих случаях, я вынужден коснуться чисто личных переживаний, связанных
со смертью одного близкого мне человека. В то время я был очень молод, и его
смерть произвела на меня совершенно угнетающее впечатление. Я не мог думать ни о
чём другом и старался понять загадку его исчезновения, как-то разрешить её; мне
хотелось также уяснить взаимные связи людей. И вдруг во мне поднялась волна
новых мыслей и чувств, оставившая после себя ощущение удивительного спокойствия.
На мгновение я увидел, почему мы не можем понять смерть, почему она так пугает
нас, почему мы не в состоянии найти ответы на вопросы, которые задаём себе в
связи с проблемой смерти. Этот умерший человек, о котором я думал, не мог
умереть уже потому, что он никогда не существовал. В этом и заключалось решение
вопроса. В обычных условиях я видел не его самого, а как бы его тень. Тень
исчезла; но реально существовавший человек исчезнуть не мог. Он был больше того,
каким я его видел, 'длиннее', как я сформулировал это для себя; и в этой 'длине'
неким образом скрывался ответ на все вопросы.
Внезапный и яркий поток мыслей исчез так же быстро, как и появился. Через
несколько секунд от него осталось только что-то вроде мысленного образа. Я
увидел перед собою две фигуры. Одна, совсем небольшая, напоминала неясный
человеческий силуэт. Она представляла собой этого человека, каким я его знал.
Другая фигура была подобна дороге в горах; видно было, как она петляет среди
