несмотря на открытые новые возможности, мои эксперименты не давали материала для
точных выводов. Главный вопрос о взаимоотношениях субъективной и объективной
магии и об отношении их к мистике остался без ответа.
Но после этих экспериментов я стал по-новому смотреть на многие вещи. Я понял,
что многие философские и метафизические системы, совершенно разные по своему
содержанию, могли на самом деле быть попытками выразить именно то, что мне
довелось узнать и что я пытался описать. Я понял, что за многими научными
дисциплинами о мире и человеке, возможно, скрываются опыты и ощущения, сходные с
моими, даже идентичные им. Я понял, что в течение сотен и тысяч лет мысль
человека всё время кружила вокруг чего-то такого, что ей никак не удавалось
выразить.
Во всяком случае, мои эксперименты с неоспоримой ясностью установили для меня
возможность соприкосновения с реальным миром, пребывающим по ту сторону
колеблющегося миража видимого мира. Я понял, что познать этот реальный мир
можно; но во время экспериментов мне стало ясно, что для этого необходим иной
подход, иная подготовка.
Сопоставив всё, что я читал и слышал об этом, я не мог не увидеть, что многие до
меня пришли к тем же результатам; и весьма вероятно, что многие пошли
значительно дальше меня. Но все они неизбежно встречались с теми же самыми
трудностями, а именно, с невозможностью передать на мёртвом языке впечатления от
живого мира. Так было со всеми, кроме тех, кому известен другой подход. И я
пришёл к выводу, что без их помощи сделать что-либо невозможно.
1912 - 1929 гг.
ГЛАВА 9. В ПОИСКАХ ЧУДЕСНОГО
Собор Парижской Богоматери. - Египет и пирамиды. - Сфинкс. - Будда с сапфировыми
глазами. - Душа царицы Мумтаз-и-Махал. - Дервиши мевлеви.
1. Собор Парижской Богоматери.
Когда я смотрел вниз с башен Нотр-Дам, у меня возникало множество странных
мыслей. Сколько столетий прошло под этими башнями! Как много перемен - и как
мало что-либо изменилось!
Маленький средневековый городок, окружённый полями, виноградниками и лесом.
Затем растущий Париж, который несколько раз передвигал свои стены. Париж
последних столетий, который, как заметил Виктор Гюго, 'меняет своё лицо раз в
пятьдесят лет'. И люди... Они вечно куда-то идут мимо этих башен, вечно куда-то
торопятся - и всегда остаются там же, где были; они ничего не видят, ничего не
замечают; это одни и те же люди. И башни одни и те же, с теми же химерами,
которые смотрят на город, вечно меняющийся, вечно исчезающий и вечно остающийся
одним и тем же.
Здесь ясно видны две линии в жизни человечества. Одна - жизнь всех людей внизу;
другая - линия жизни тех, кто построил Нотр-Дам. Глядя вниз с этих башен,
чувствуешь, что подлинная история человечества, достойная упоминания, и есть
история строителей Нотр-Дам, а не тех, кто проходит мимо. И вы понимаете, что
две эти истории несовместимы.
Одна история проходит перед нашими глазами; строго говоря, это история
преступлений, ибо если бы не было преступлений, не было бы и истории. Все
важнейшие поворотные моменты и стадии этой истории отмечены преступлениями:
убийствами, актами насилия, грабежами, войнами, мятежами, избиениями, пытками,
казнями. Отцы убивают детей, а дети - отцов; братья убивают друг друга; мужья
убивают жён, жёны - мужей; короли убивают подданных, подданные - королей.
Это одна история - та история, которую знает каждый, история, которой учат в
школе.
Другая история - это история, которая известна очень немногим. Большинство людей
вообще не видит её за историей преступлений. Но то, что создаётся этой скрытой
историей, существует и много позже, иногда веками, как существует Нотр-Дам.
Видимая история, та, что протекает на поверхности, история преступлений,
приписывает себе то, что создала скрытая история. Но в действительности видимая
история всегда обманывается насчёт того, что создала скрытая история.
О соборе Нотр-Дам написано очень много; на самом же деле о нём известно так
мало! Тот, кто не пробовал самостоятельно о нём что-то узнать, получить нечто из
доступного материала, никогда не поверит, как мало сведений имеется о постройке
этого собора. На строительство потребовалось много лет; известны имена
епископов, которые так или иначе способстовали сооружению собора, а также имена
королей и пап того времени. Но о самих строителях не осталось никаких сведений;
известны только их имена, да и то не все. * Не сохранилось никаких фактов о
школах, которые стояли за тем, что было создано в этот удивительный период,
начавшийся приблизительно в 1000 году и продолжавшийся около четырёх веков.
Известно, что в то время существовали школы строителей. Конечно, они должны были
существовать, поскольку каждый мастер обычно работал и жил вместе со своими
учениками. Так работали живописцы и скульпторы; естественно, так же работали и
архитекторы. Но за этими школами стояли другие объединения очень неясного
происхождения, и это были не просто школы архитекторов или каменщиков.
Строительство соборов было частью колоссального и умно задуманного плана,
который позволял существовать совершенно свободным философским и психологическим
школам в этот грубый, нелепый, жестокий, суеверный, ханжеский и схоластический
период средневековья. Школы оставили нам огромное наследство; но мы почти всё
утратили, ибо не поняли ни его смысла, ни ценности.
Школы, построившие готические соборы, были столь хорошо скрыты, что сейчас их
следы находят только те, кто уже знает, что эти школы должны были существовать.
Несомненно, Нотр-Дам построила не католическая церковь XI-XII веков, у которой
уже тогда были для еретиков пытки и костёр, пресекавшие свободную мысль. Нет ни
малейшего сомнения в том, что в то время церковь оказалась орудием сохранения и
распространения идей подлинного христианства, т.е. истинной религии и истинного
знания, абсолютно чуждых церкви.
Нет ничего невероятного в том, что план постройки соборов и организации школ под
покровом строительной деятельности возник вследствие усиления 'еретикомании' в
католической церкви, а также потому, что церковь быстро утрачивала качества,
которые делали её убежищем знания. К концу первого тысячелетия христианской эры
монастыри собрали всю науку, всё знание своего времени. Но узаконенная охота на
еретиков, их преследования, приближение эпохи инквизиции сделали невозможным
пребывание знания в монастырях.
Тогда для знания было найдено, вернее сказать, создано новое подходящее убежище.
Знание покинуло монастыри и перешло в школы строителей и каменщиков. Тот стиль,
который впоследствии назвали 'готическим' (его характерной чертой была
стрельчатая арка), в то время считался 'новым', 'современным' и был принят в
качестве отличительного знака школ. Внутреннее устройство шокл представляло
собой сложную организацию; они разделялись на разные ступени. А это значит, что
в каждой так называемой 'школе каменщиков', где преподавались все науки,
необходимые для архитектора, существовала и 'внутренняя школа', где объяснялось
истинное значение религиозных аллегорий и символов, где изучалась 'эзотерическая
философия', или наука об отношениях между Богом, человеком и вселенной, т.е.
'магия'; а ведь за одну только мысль об этом людей отправляли на дыбу и сжигали
на кострах. Школы продолжали существовать до Возрождения, когда стало возможным
возникновение 'мирской науки'. Новая наука, увлёкшись новизной свобоного
мышления и свободного исследования, очень скоро забыла и о своём происхождении,
и о роли 'готических' соборов в сохранении и передаче знания.
Но Собор Нотр-Дам остался; до наших дней хранит он идеи школ, идеи истинных
'франкмасонов' - и показывает их нам.
Известно, что Нотр-Дам, по крайней мере внешне, сейчас ближе к первоначальному
замыслу по сравнению с его обликом в течение последних трёх веков. После
бесчисленных благочестивых, но невежественных переделок, после урагана
революций, разрушевшего то, что избежало этих переделок, Нотр_Дам был
реставрирован во второй половине XIX века - и реставрирован человеком, глубоко
понимавшим его идеию. Тем не менее, трудно сказать, что здесь осталось от
древнего здания, а что является новым; и не вследствие недостатка исторических
данных, а потому что 'новое' зачастую на деле оказывается 'старым'.
Таков, например, высокий, тонкий и острый шпиль над восточной частью собора, с
которого двенадцать апостолов, возглавляемых апокалиптическими зверями как бы
спускаются по четырём сторонам света. Старый шпиль был разрушен в 1787 году. То,
что мы видим сейчас, построено в XIX веке, это работа Виолет-Ледюка,
реставрировавшего собор во времена Второй Империи.
Но даже Виолет-Ледюк не мог воссоздать тот вид, который открывался с башен на
город, не сумел вызвать тот сценический эффект, который, несомненно, был
составной частью замысла строителей; шпиль с апостолами - неотъемлемая часть
этого вида. Вы стоите на верхушке одной из башен и смотрите на восток. Город,
дома, река, мосты, крохотные фигурки людей... И никто из этих людей не видит
шпиля, не видит Учителей, которые нисходят на землю, следуя за апокалиптическими
зверями. Это вполне естественно, ибо оттуда, с земли, различить их трудно. Если
вы спуститесь на набережную Сены, к мосту, апостолы покажутся оттуда почти
такими же крохотными, как люди отсюда. К тому же они теряются в деталях крыши
собора. Их можно увидеть только в том случае, если заранее знаешь о них, как это
бывает во многих случаях в жизни. Но кто хочет знать?
А химеры? Их принимают или просто за орнаменты, или за произведения разных
художников, созданные в разное время. На самом же деле они - один из важнейших
элементов замысла всего собора.
Этот замысел был очень сложным. Точнее, не существовало единого проекта, а было
несколько, дополняющих друг друга. Строители решили вложить в Нот-Дам всё своё
знание, все свои идеи. Вы обнаруживаете здесь и математику и астрономию;
некоторые необычные идеи биологии (или 'эволюции') запечатлены в каменных
кустах, на которых растут человеческие головы; они расположены на баллюстраде,
под летящими контрфорсами.
Химеры и другие фигуры Нотр-Дам передают нам психологические идеи его
строителей, главным образом, идею сложного характера души. Эти фигуры
представляют собой душу Нотр-Дам, его различные 'я': задумчивые, меланхоличные,
наблюдающие, насмешливые, злобные, погруженные в себя, что-то пожирающие,
напряжённо вглядывающиеся в невидимую для нас даль, - как это делает, например,
женщина в головном уборе монахини, которую видно над капителями колонн небольшой
башенки, высоко на южной стороне собора.
Химеры и все фигуры Нотр-Дам обладают удивительным свойством: около них нельзя
рисовать, писать или фотографировать - рядом с ними люди кажутся мёртвыми,
невыразительными каменными изваяниями.
Объяснить эти 'я' Нотр-Дам трудно, их надо почувствовать - но почувствовать их
можно. Только для этого следует выбрать время, когда Париж спокоен, а такое
бывает перед рассветом, когда в полумраке можно различить некоторых из
загадочных существ, которые расположились наверху.
Помню одну такую ночь незадолго перед войной. По пути в Индию я сделал краткую
остановку в Париже и последний раз бродил по городу. Рассветало, воздух делался
холодным; меж облаков быстро скользила луна. Я обошёл вокруг собора. Огромные
массивные башни стояли, как бы насторожившись. Но я уже постиг их тайну; я обрёл
твёрдое убеждение, которое ничто не могло изменить или поколебать: что это
существует, что помимо истории преступлений есть и другая история, что возможно
иное мышление - то, которое создало Нотр-Дам и его фигуры. Я хотел отыскать
другие следы этого мышления - и был уверен, что найду их.
Прошло восемь лет, прежде чем я снова увидел Нотр-Дам. Это были годы
беспрецедентных потрясений и разрушений. И вот мне показалось: что-то изменилось
и в Нотр-Дам, как будто он почувствовал приближение конца. В течение всех этих
лет, вписавших блистательные страницы в историю преступлений, на Нотр-Дам падали
