что её просмотрели или забыли. Причина, конечно, - в крайне 'варварском'
характере европейской толпы, которая попадает на Восток, в её глубоком презрении
ко всему, что не служит сиюминутной пользе или развлечению. Вероятно, иногда
этого Будду кто-то видел и даже описывал; а впоследствии о нём забывали.
Конечно, сингалезы знали о существовании Будды с сапфировыми глазами; но для них
он просто есть - так же, как есть горы или море.
Назавтра я вновь отправился в храм.
Я пошёл туда, опасаясь, что в этот раз не увижу и не почувствую того, что
пережил вчера, что Будда с сапфировыми глазами окажется всего-навсего ординарной
каменной статуей с раскрашенным лицом. Но мои опасения не подтвердились. Взор
Будды был таким же, как вчера: он проинкал в мою душу, освещал в ней всё и
приводил всё в порядок.
Через день или два я опять оказался в храме; теперь привратник встречал меня как
старого знакомого. И снова лицо Будды вызвало во мне нечто такое, чего я не мог
ни понять, ни выразить. Я собирался выяснить подробности истории Будды с
сапфировыми глазами. Но вышло так, что вскоре мне пришлось вернуться в Индию;
потом началась война, и лицо Будды осталось вдали от меня - нас разделила пучина
человеческого безумия.
Несомненно одно: этот Будда - исключительное произведение искусства. Я не знаю
ни одной работы христианского искусства, которая стоит на том же уровне, что и
Будда с сапфировыми глазами, иначе говоря, которая выражает идею христианства с
такой же полнотой, с какой лицо Будды выражает идею буддизма. Понять его лицо -
значит, понять буддизм.
И нет нужды читать толстые тома по буддизму, беседовать с профессорами восточных
религий или с учёными бхикшу. Нужно прийти сюда, стать перед Буддой - и пусть
взор его синих глаз проникнет в вашу душу. Тогда вы поймёте, что такое буддизм.
Часто, когда я думаю о Будде с сапфировыми глазами, я вспоминаю другое лицо,
лицо сфинкса, взгляд его глаз, не замечающий вас. Это два совершенно разных
лица; но в них есть нечто общее: оба говорят о другой жизни, о сознании, намного
превосходящем обычное человеческое сознание. Вот почему у нас нет слов, чтобы их
описать. Мы не знаем, когда, кем, с какой целью были созданы эти лица, но они
говорят нам о подлинном бытии, о реальной жизни, - а также о том, что есть люди,
которые что-то знают об этой жизни и могут передать нам своё знание при помощи
магии искусства!
1914 г.
5. Душа царицы Мумтаз-и-Махал.
Это было моё последнее лето в Индии. Уже начинался сезон дождей, когда я выехал
из Бомбея в Агру и Дели. За несколько недель до отъезда я собирал и читал всё,
что мог найти, об Агре, о дворце Великих Моголов и о Тадж-Махале, знаменитом
мавзолее царицы, умершей в начале XVI века.
Но всё, что я прочёл тогда и читал раньше, оставило во мне какое-то
неопределённое чувство: как будто бы все, кто брался описать Агру и Тадж-Махал,
упустили что-то самое важное.
Ни романтическая история Тадж-Махала, ни красота его архитектуры, ни роскошь и
богатство убранства и орнаментов не могли объяснить мне впечатление сказочной
нереальности, чего-то прекрасного, но бесконечно далёкого от жизни, впечатление,
которое угадывалось за всеми описаниями, но которое никто не сумел объяснить или
облечь в слова. Казалось, здесь скрыта какая-то тайна. У Тадж-Махала есть некий
секрет, который чувствуют все, но никто не может дать ему истолкования.
Фотографии ни о чём мне не говорили. Крупное массивное здание с четырьмя
высокими тонкими минаретами, по одному на каждом углу. Во всё этом я не видел
никакой особенной красоты, скорее уж нечто незавершённое. И эти четыре минарета,
стоящие отдельно, словно четыре свечи по углам стола, выглядели как-то странно,
почти неприятно.
В чём же тогда заключалась сила впечатления, производимого Тадж-Махалом? Откуда
проистекает непреодолимое воздействие на всех, кто его видит? Ни мраморные
кружева, ни тонкая резьба, покрывающая его стены, ни мозаичные цветы, ни судьба
прекрасной царицы - ничто из этого само по себе не могло произвести такого
впечатления. Должно быть, причина заключается в чём-то другом. Но в чём же? Я
старался не думать об этом, чтобы не создавать заранее определённого мнения.
Однако что-то в Тадж-Махале меня очаровывало и приводило в волнение. Я не мог
сказать наверняка, в чём здесь дело, но мне казалось, что загадка Тадж-Махала
связана с тайной смерти, т.е. с той тайной, относительно которой, по выражению
одной из Упанишад, 'даже боги сначала были в сомнении'.
Создание Тадж-Махала восходит ко временам завоевания Индии мусульманами. Внук
падишаха Акбара Шах-Джехан был одним из тех завоевателей, которые изменили лицо
Индии. Воин и государственный деятель, Шах-Джехан был вместе с тем тонким
знатоком искусства и философии; его двор в Агре привлекал к себе самых
выдающихся учёных и художников Персии, которая в то время была центром культуры
всей Западной Азии.
Однако большую часть своей жизни Шах-Джехан провёл в походах и битвах. И во всех
походах его неизменно сопровождала любимая жена, прекрасная Арджуманд Бану, или,
как её называли, Мумтаз-и-Махал, 'сокровище дворца'. Арджуманд Бану была
постоянной советчицей Шах-Джехана в вопросах хитрой и запутанной восточной
дипломатии; кроме того, она разделяла его интерес к философии, которой
непобедимый падишах посвящал всё своё свободное время.
Во время одного из походов царица, по обыкновению сопровождавшая Шах-Джехана,
умерла. Перед смертью она попросила мужа построить ей гробницу - 'прекраснейшую
в мире'!
И Шах-Джехан задумал построить для погребения царицы на берегу Джамны огромный
мавзолей из белого мрамора; позже он собирался перекинуть через Джамну мост из
серебра и на противоположном берегу построить из чёрного мрамора мавзолей для
себя.
Его планам суждено было осуществиться лишь наполовину; через двадцать лет, когда
завершилось строительство мавзолея царицы, сын Шах-Джехана Ауренгзэб,
разрушивший впоследствии Варанаси, поднял против отца мятеж. Ауренгзэб обвинил
его в том, что он истратил на мавзолей все доходы государства за последние
двадцать лет. Ауренгзэб взял Шах-Джехана в плен и заточил его в подземную мечеть
в одном из внутренних дворов крепости-двоца Агры.
В этой подземной мечети Шах-Джехан прожил семь лет; почувствовав приближение
смерти, он попросил, чтобы его перенесли в так называемый Жасминовый павильон в
крепостной стене, в башню кружевного мрамора, где находилась любимая комната
царицы Арджуманд Бану. Там, на балконе Жасминового павильона с видом на Джамну,
откуда виден был стоящий поодаль Тадж-Махал, Шах-Джехан скончался.
Такова краткая история Тадж-Махала. С тех пор мавзолей царицы пережил много
превратностей. Во время войн, которые продолжались в Индии в XVII и XVIII
столетиях, Агра многократно переходила из рук в руки и часто оказывалась
разграбленной. Завоеватели сняли с Тадж-Махала большие серебряные двери, вынесли
драгоценные светильники и подсвечники, сорвали со стен орнаменты из драгоценных
камней. Однако само здание и большая часть убранства остались нетронутыми.
В 30-х годах XIX века ьританский генерал-губернатор предложил продать Тадж-Махал
на слом. Ныне Тадж-Махал восстановлен и тщательно охраняется.
Я приехал в Агру вечером и решил немедленно отправиться к Тадж-Махалу, чтобы
посмотреть на него в лунном свете. Полнолуние ещё не наступило, но света было
достаточно.
Выйдя из гостиницы, я долго ехал европейскими кварталами города по широким
улицам, тянувшимся среди садов. Наконец по какой-то длинной улице мы выбрались
из города; слева виднелась река. Мы проехали по площади, вымощенной плитами и
окружённой стенами из красного камня. Направо и налево в стенах виднелись ворота
с высокими башнями; ворота левой башни вели к Тадж-Махалу. Проводник объяснил,
что правая башня и ворота ведут в старый город, который был частной
собственностью царицы Арджуманд Бану; эти ворота сохранились почти в том же
состоянии, в каком содержались при её жизни.
Уже темнело, но в свете широкого месяца все линии зданий отчётливо
вырисовывались на бледном небосводе. Я зашагал к высоким тёмно-красным башням
ворот и горизонтальным рядам характерных белых индийских куполов, оканчивающихся
заострёнными шпилями. Несколько широких ступеней вели с площади ко входу, под
арку. Там было совсем темно. Мои шаги по мозаичной мостовой гулко отдавались в
боковых нишах, откуда шли лестницы к площадке на верху башни и ко внутреннему
музею.
Сквозь арку виднелся сад - обширное зелёное пространство; в отдалении маячили
какие-то белые очертания, напоминающие белое облако, которое, опустившись,
приняло симметричную форму. Это были стены, купола и минареты Тадж-Махала.
Я прошёл под аркой, поднялся на широкую каменную платформу и остановился, чтобы
оглядеться. Прямо передо мной начиналась длинная и широкая аллея густых
кипарисов; она шла напрво через сад; посреди её пересекала полоса воды с рядами
фонтанов, напоминающих простёртые руки. Дальний конец аллеи был закрыт белым
облаком Тадж-Махала. По обеим его сторонам и немного ниже под деревьями,
виднелись купола двух больших мечетей.
Я медленно направился по аллее к большому зданию, миновал полоску воды с её
фонтанами. Первое, что поразило меня и чего я не ожидал, - это огромные размеры
Тадж-Махала. Фактически это очень широкое строение; оно кажется ещё шире, чем на
самом деле, благодаря искуссному замыслу строителей, которые окружили его садом
и так расположили ворота и аллеи, что с этой стороны здание видно не сразу; оно
открывается постепенно, по мере того, как вы к нему приближаетесь. Я понял, что
всё вокруг подчинено единому плану и с точностью вычислено, что всё задумано с
таким расчётом, чтобы дополнить и усилить главное впечатление. Мне стало ясно,
почему на фотографиях Тадж-Махал выглядит незаконченным, почти плоским. Его
нельзя отделять от сада и мечетей, которые оказываются его продолжением. Кроме
того, я понял, почему минареты по углам мраморной платформы, где стоит главное
здание, произвели на меня впечатление дефекта: на фотографиях я видел, что
очертания Тадж-Махала заканчиваются с обеих сторон этими минаретами. На самом же
деле это ещё не конец, ибо Тадж-Махал незаметно переходит в сад и примыкающие
здания. И опять-таки минареты в действительности не видны во всю свою высоту,
как на фотографиях. С аллеи, по которой я шёл, над деревьями возвышаются только
их верхушки.
Белое здание мавзолея было ещё далеко, и по мере моего приближения к нему, оно
поднималось передо мной всё выше и выше. Хотя в смутном и изменчивом свете
месяца я не мог различить деталей, странное чувство ожидания заставляло меня
напряжённо всматриваться в полумрак, как будто там должно было что-то открыться.
В тени кипарисов царил полумрак; сад наполняли запахи цветов, явственнее всего
ощущался аромат жасмина. Кричали павлины. Их голоса странно гармонировали со
всем окружением и как-то усиливали охватившее меня чувство ожидания.
Я уже видел прямо перед собой сверкающие очертания центральной части
Тадж-Махала, поднимающейся с высокой мраморной платформы. В дверях мерцал
огонёк.
Я дошёл до середины аллеи, ведущей от входа под аркой к мавзолею. Здесь, в
центре аллеи, находился четырёхугольный водоём с лотосами; на одной его стороне
стояли мраморные скамейки.
В слабом свете месяца Тадж-Махал казался сверкающим. На бледном фоне неба были
видны белые купола и минареты, изумительно мягкие, но в то же время вполне
отчётливые; от них как будто струился собственный свет.
Я сел на одну из мраморных скамеек и стал смотреть на Тадж-Махал, стараясь
ухватить и запечатлеть в памяти все детали здания, каким я его вижу, а также
всё, что меня окружает. Я не мог сказать, что происходило в моём уме в это
время; не уверен, что вообще о чём-то думал. Но постепенно во мне возникло
непонятное чувство, которое невозможно описать никакими словами.
Реальность, та повседневная реальность, в которой мы живём, казалось, куда-то
исчезла, ушла, увяла, отлетела, вернее, не исчезла, а преобразилась, утратив
