магией. Воплощённый образ не только может в таком случае говорить то, что
сознательно или подсознательно известно воспроизводящему его человеку, он в
состоянии сообщать такие вещи, которые этот человек не знает, которые исходят из
самой его природы, из жизни, - иными словами, здесь раскрывается нечто,
происходившее в этой жизни и известное только ей.
Мои собственные наблюдения за способностью перевоплощения не шли далее
наблюдений за воспроизведением того, что я когда-то знал, слышал или видел, с
очень небольшими дополнениями.
Помню два случая, которые объяснили мне многое, относящееся как к происхождению
снов, так и к 'спиритическим сообщениям' из потустороннего мира.
Один случай произошёл уже после того, как я занимался проблемой снов, по пути в
Индию. За год до того умер мой друг С., с которым я раньше путешествовал по
Востоку и с которым собирался поехать в Индию; и сейчас я невольно, особенно в
начале пути, думал о нём и чувствовал его отсутствие.
И вот дважды - один раз на пароходе в Северном море, а второй раз в Индии - я
отчётливо услышал его голос, как если бы он вступил со мной во внутренний
разговор. Оба раза он говорил в особой, присущей только ему манере, и говорил
то, что мог сказать только он. Всё - его стиль, интонации, манера речи, общение
со мной - всё было заключено буквально в несколько фраз.
Оба раза это произошло по совершенно ничтожному поводу; оба раза он шутил со
мной в своей обычной манере. Конечно, я ни на мгновение не подумал, что
происходит нечто 'спиритическое'. Очевидно, он был во мне, в моей памяти о ней,
и нечто внутри меня воспроизвело его образ, 'воплотило' его.
Воплощения такого рода иногда случаются во время внутренних разговоров с
отсутствующими друзьями. В этих разговорах воплощённые образы могут сообщить
неизвестные нам вещи совершенно так же, как это делают умершие друзья.
Когда речь идёт о людях, которые ещё живы, подобные случаи объясняют телепатией,
тогда как 'сообщения' умерших объясняют существованием после смерти и
возможностью телепатического общения умерших с живыми.
Так обычно и истолковывают эти явления в сочинениях по спиритизму. Очень
интересно читать спиритические книги с точки зрения изучения снов. В описаниях
спиритических явлений я мог различить разные категории снов: бессознательные и
хаотические сны, сны придуманные, драматические сны и ещё одну очень важную
разновидность, которую я назвал бы 'подражательными снами'. Подражательные сны
любопытны во многих отношениях; несмотря на то, что в большинстве случаев
материал этих снов вполне очевиден, в состоянии бодрствовании мы не способны
воспользоваться им так искуссно, как это бывает во сне. Здесь вновь видна работа
'художника': иногда он выступает в роли поставщика, иногда - переводчика; иногда
- это явный плагиатор, который по-своему изменяет и приписывает себе то, что
прочёл или услышал.
Явления воплощения также были описаны в научной литературе, посвящённой
спиритизму. В своей книге 'Современный спиритизм' Ф. Подмор приводит интересный
случай, взятый из 'Сообщений Общества психических исследований'.
'С.Х. Таут, директор Бэклэндского колледжа в Ванкувере, описывает своё участие в
спиритических сеансах. Во время сеансов некоторые его участники испытали
спазматические судороги кистей, предплечий и другие непроизвольные движения. Сам
Таут в таких случаях ощущал сильное желание подражать этим движениям.
Впоследствии он поддавался порой сходному желанию стать чужой личностью. Так, он
сыграл роль умершей женщины, матери одного из присутствующих, его приятеля. Таут
обнял его и ласкал, как это могла бы сделать его мать; исполненная роль была
признана зрителями за подлинный случай 'управления духом'.
На другом сеансе Таут, который под воздействием музыки произвёл несколько таких
воплощений, был охвачен чувством холода и одиночества, как бы передавшегося ему
от недавно покинувшей тело души. Его горе и удручённость были ужасны, и он не
рухнул на пол лишь потому, что его поддержали несколько других участников
сеанса. В тот момент, - продолжает Таут, - один из участников заметил: 'Это отец
овладел им', - и тогда я как бы постиг, кто я такой и кого ищу. Я ощутил боль в
лёгких и упал бы, если бы меня не поддержали и не уложили осторожно на пол.
Когда моя голова коснулась ковра, я почувствовал ужасную боль в лёгких, и
дыхание моё прервалось. Я стал делать знаки, чтобы мне положили что-нибудь под
голову. Принесли диванную подушку, но её оказалось недостаточно, и мне под
голову подложили ещё одну подушку. Я совершенно отчётливо вспоминаю вздох
облегчения, который испустил, опускаясь на прохладную подушку, подобно
обессилевшему, больному человеку. Но я в определённой степени сознавал свои
действия, хотя и не осознавал окружающего. Помню, что видел себя в роли моего
умирающего отца, который лежал на смертном одре. Переживание было чрезвычайно
любопытным. Я видел его исхудавшие руки и провалившиеся щёки, снова пережил его
предсмертные минуты, но теперь я был каким-то непонятным образом и самим собой,
и отцом с его чувствами и внешним обликом.'
Мне вспомнился один любопытный случай из этой категории снов с
псевдо-авторством; это было, должно быть, лет тридцать назад.
Я проснулся, удерживая в памяти длинную и, как мне казалось, очень интересную
повесть, которую я, по-видимому, написал во сне. Я помнил её во всех
подробностях и решил записать в первую же свободную минуту, как образчик
'творческого' сна, но и в расчёте на то, что когда-нибудь могу воспользоваться
этой темой, хотя повесть не имела ничего общего с моими обчными сочинениями и по
своей теме и стилю резко от них отличалась. Часа через два, когда я принялся её
записывать, я обнаружил что-то очень знакомое; к великому моему изумлению, я
понял, что это повесть Поля Бурже, которую я недавно прочёл. Сюжет был
любопытным образом изменён. Действие, которое в книге Бурже развёртывалось с
одного конца, в моём сне начиналось с другого. Оно происходило в России, все
действующие лица носили русские имена, а для усиления русского духа был добавлен
новый персонаж. Теперь мне как-то жаль, что я так и не записал этой повести в
том виде, в каком воссоздал её во сне. Она, несомненно, содержала в себе много
интересного. Прежде всего, она была сочинена с невероятной быстротой. В обычных
условиях бодрственного состояния переработка чужой повести с сохранением объёма,
перенесением действия в другую страну и добавлением нового персонажа, который
появляется почти во всех сценах, потребовала бы, по моим подсчётам, самое малое
недельной работы. Во сне же она была проделана без каких-либо затрат времени, не
считая времени протекания самого действия.
Эта небывалая быстрота умственной работы во сне неоднократно привлекала внимание
исследователей; на их наблюдения опираются многие неверные выводы.
Хорошо известен один сон, который не раз упоминали, но так по-настоящему и не
поняли. Он описан Мори в его книге 'Сон и сновидения' и, по мнению Мори,
доказывает, что для очень долгог сна достаточно одного мгновения.
'Я был слегка нездоров и лежал в своей комнате; мать сидела около моей кровати.
И вот мне приснилась эпоха Террора. Я присутствовал при сценах убийств, затем я
появляюсь перед революционным трибуналом; вижу Робеспьера, Марата,
Фукье-Тенвилля и прочие мерзкие фигуры этой ужасной эпохи; спорю с ними; и вот
наконец после множества событий, которые я смутно припоминаю, меня предают суду.
Суд приговаривает меня к смертной казни. В окружении вопящей толпы меня везут в
повозке на площадь Революции; я поднимаюсь на эшафот; палач привязывает меня к
роковой доске, толкает её - нож падает, и я чувствую, как моя голова отделяется
от тела. Я просыпаюсь, охваченный отчаянным страхом - и чувствую на шее прут
кровати, который неожиданно отломился и, подобно ножу гильотины, упал мне на
шею. Это случилось в одно мгновение, уверяла меня мать; тем не менее, удар прута
был воспринят мной как исходная точка сна с целой серией последующих эпизодов. В
момент удара в моей голове пронеслись воспоминания об ужасной машине, действие
которой так хорошо воспроизвело падение прута из балдахина над кроватью; оно-то
и пробудило во мне все образы той ужасной эпохи, символом которой была
гильотина.'
Итак, Мори объясняет свой сон чрезвычайной быстротой работы воображения во сне;
по его словам, за какие-то десятые или сотые доли секунды, которые прошли между
моментом, когда прут ударил его по шее, и пробуждением, произошло воссоздание
всего сна, полного движения и драматического действия и длившегося, как будто,
довольно долго.
Но объяснение Мори недостаточно и, в сущности, ошибочно. Мори упускает из виду
одно, самое важное обстоятельство: в действительности, его сон продолжался
несколько дольше, чем он думает, возможно, всего на несколько секунд дольше; но
для психических процессов это весьма продолжительный промежуток времени. Вместе
с тем, его матери пробуждение Мори могло показаться мгновенным или очень
быстрым.
На самом же деле произошло следующее. Падение прута привело Мори в 'состояние
полусна', и в этом состоянии главным переживанием был страх. Он боялся
проснуться, боялся объяснить себе, что с ним произошло. Весь его сон и был
создан вопросом 'Что со мной случилось?' Пауза, неуверенность, постепенное
изчезновение надежды - очень хорошо выражены в его рассказе. Во сне Мори есть
ещё одна очень характерная черта, которую он не заметил: события в нём следовали
не в том порядке, в каком он их описывает, а от конца к началу.
В придуманных снах это случается довольно часто и представляет собой одну из
самых любопытных их особенностей; возможно, оно уже было отмечено кем-нибудь в
специальной литературе. К несчастью, важность и значение этого свойства не были
подчёркнуты, и данная идея не вошла в обиход обычного мышления, хотя способность
сна развиваться в обратном направлении объясняет очень многое.
Обратное развитие сна означает, что, когда мы просыпаемся в момент начала сна и
припоминаем его как начавшийся с этого мгновения, т.е. в нормальной
последовательности событий. Первым впечатлением Мори было: 'Господи, что со мной
случилось?' Ответ: 'Меня гильотинировали.' Его воображение тут же рисует картину
казни, эшафот, гильотину, палача. После чего возникает вопрос: 'Как всё
случилось? Как я попал на эшафот?' И в ответ снова картины - парижские улицы,
толпы времён революции, телега, в которой осуждённых везли на эшафот. Новый
вопрос с тем же горестным сжатием сердца и чувством чего-то ужасного и
непоправимого. В ответ появляются картины трибунала, фигуры Робеспьера, Марата,
сцены убийств, общие картины террора, которые объясняют происшедшее. В это
мгновение Мори проснулся - точнее говоря, он открыл глаза. В действительности,
он проснулся уже давно, возможно, несколько секунд назад. Но, открыв глаза и
вспомнив последний момент своего сна, сцены террора и убийств, он тут же
принимается реконструировать сон в уме, начиная с этого мгновения;
реконструированный сон развёртывается в обычном порядке, от начала событий к их
концу, от сцены в трибунале до падения ножа, т.е. до падения прута. Позднее,
записывая или рассказывая свой сон, Мори ни на минуту не усомнился в том, что
видел его именно в таком порядке; иначе говоря, он никогда не представлял себе,
что можно увидеть сон в одном порядке событий, а припомнить его в другом. Перед
ним возникла ещё одна проблема: как такой длинный и сложный сон смог
промелькнуть перед сознанием за одного мгновение? Ведь он был уверен, что
проснулся сразу же; а состояния 'полусна' он не запомнил. И вот он объясняет всё
невероятной быстротой развития сновидений, тогда как на самом деле для
объяснения этого случая необходимо понять, во-первых, 'состояние полусна';
во-вторых то, что сны могут развиваться в обратном порядке, от конца к началу, а
вспоминаться в правильном порядке, от начала к концу.
Развитие сна от конца к началу случается довольно часто, но вспоминаем мы его в
обычном порядке, потому что он заканчивается таким моментом, с которого должен
