объяснений, и сказал, что в самом деле желает уехать,
Постепенно, расспросив остальных, я выяснил, что произошло. Это было
странное происшествие: между Гурджиевым и нашими соседями, какими-то
латышами, вспыхнула бессмысленная ссора. Здесь же оказался 3. Гурджиеву не
понравились слова 3. или что-то другое, и с этого дня он совершенно изменил
свое отношение к 3., перестал с ним разговаривать и вообще поставил в такое
положение, что 3. вынужден был объявить о своем намерении уехать.
Я счел это чистым безумием. Ехать в такое время в Петербург казалось
мне крайней нелепостью. Там был уже настоящий голод, буйные толпы, воровство
- и ничего иного. Конечно, в то время никто не мог еще вообразить, что мы
никогда более не увидим Петербурга. Я рассчитывал вернуться туда весной,
полагая, что к весне что-то определится. Но ехать туда теперь, зимой, было
совершенно неразумно. Я мог бы понять это, если бы 3. интересовался
политикой, если бы он изучал текущие события; но поскольку дело было не в
этом, я не видел никаких мотивов к отъезду. И я стал уговаривать 3.
подождать, не решать сразу, поговорить с Гурджиевым и как-то выяснить
положение. 3. обещал мне не торопиться. Однако я видел, что он действительно
попал в какое-то странное положение: Гурджиев совершенно его игнорировал, и
это производило на 3. самое гнетущее впечатление. Так прошли две недели. Мои
доводы подействовали на 3., и он сказал, что останется, если Гурджиев
позволит ему остаться. Он пошел поговорить с ним, но очень скоро вернулся с
расстроенным лицом.
- Ну, и что же он вам сказал?
- Ничего особенного; сказал, что если уж я решил уезжать. то лучше не
медлить.
3. уехал. Этого я не мог понять - в то время я не отпустил бы в
Петербург даже собаку.
Гурджиев собирался прожить зиму в Уч-Дере. Мы жили в нескольких домах,
раскинувшихся на большом участке земли. Никакой "работы" в том смысле, в
каком это понималось в Ессентуках, не было. Мы рубили лес, заготавливали на
зиму дрова, собирали дикие груши. Нередко Гурджиев ездил в Сочи, где лежал в
больнице один из наших товарищей, заболевший брюшным тифом незадолго перед
моим прибытием из Петербурга.
Неожиданно Гурджиев решил переехать в другое место. Он нашел, что здесь
мы будем отрезаны от сообщения с остальной частью России и останемся без
провизии.
Гурджиев уехал с половиной нашей группы, а потом прислал доктора С. за
остальными. Мы опять собрались и Туапсе, а оттуда стали совершать экскурсии
на север по побережью, где не было железной дороги. Во время одной из таких
поездок С. встретил каких-то своих петербургских знакомых, у которых в
сорока верстах к северу от Туапсе была дача. Мы остались у них на ночь; а
наутро Гурджиев нанял дом в версте от дачи. Здесь снова собралась наша
небольшая компания; четверо уехали в Ессентуки.
Прошло два месяца. Это было очень интересное время. Гурджиев, доктор С.
и я еженедельно ездили в Туапсе за продуктами для нас и за кормом для
лошадей. Поездки навсегда останутся у меня в памяти. Они были полны самых
невероятных приключений и очень интересных бесед.. Наш дом стоял над морем в
пяти верстах от большого села Ольгинки. Я надеялся, что здесь мы проживем
подольше. Но во второй половине декабря поползли слухи, что часть кавказской
армии движется в Россию по берегу моря. Гурджиев сказал, что мы вернемся в
Ессентуки и снова начнем работу. Я уехал первым, привез в Пятигорск часть
нашего имущества и вернулся. Ездить еще было можно, хотя в Армавире уже
появились большевики.
Вообще, на Северном Кавказе число большевиков все возрастало, и между
ними и казаками начались трения. В Минеральных Водах, через которые мы
проезжали, внешне все было спокойно, хотя многие люди, которые не нравились
большевикам, уже были убиты.
В Ессентуках Гурджиев нанял большой дом и послал циркулярное письмо,
датированное двенадцатым февраля (с моей подписью), всем членам наших
московских и петербургских групп, приглашая их приехать вместе со своими
близкими, чтобы жить и работать под его руководством.
В Петербурге и Москве уже был голод, а на Кавказе сохранилось изобилие.
Приехать было уже нелегко, и некоторым это не удалось, несмотря на их
желание; однако многие приехали. С ними был и 3., которому тоже послали
письмо. Он приехал совершенно больным.
Как-то в феврале, когда мы все еще чего-то ждали, Гурджиев. показывая
мне дом и все, что он устроил, сказал:
- Теперь вы понимаете, зачем мы собирали деньги в Москве и Петербурге?
Тогда вы говорили, что тысяча рублей - это слишком много. А разве теперь
даже этих денег будет достаточно? Платили всего полтора человека. Я истратил
уже больше, чем было собрано тогда.
Гурджиев намеревался нанять или купить участок земли, засадить огороды
и вообще организовать колонию. Но ему помешали события начала лета.
Когда наши люди собрались летом 1918 года, в доме были установлены
очень строгие правила: было запрещено покидать дом и участок, в течение дня
и ночи дежурили часовые и т.д. Началась самая разнообразная работа. В
организации дома и в нашей жизни было очень много интересного.
На этот раз упражнения оказались гораздо труднее и разнообразнее, чем
прошлым летом. Мы начали ритмические упражнения под музыку, пляски дервишей,
разноге рода умственные упражнения, изучение всевозможных способов дыхания и
т.д. Особенно интенсивными были упражнения по изучению разных методов
подражания психическим феноменам - чтению мыслей, ясновидению, медиумическим
явлениям и т.п. Прежде чем начались эти упражнения. Гурджиев объяснил, что
изучение этих, как он их называл. "фокусов" было обязательным предметом во
всех восточных школах, потому что, не изучив всевозможных подделок и
подражаний, нельзя было начинать изучение явлений сверхнормального
характера. Человек только тогда сумеет отличить в этой сфере действительное
от ложного, когда он будет знать все приемы обмана и сумеет воспроизводить
их самостоятельно. Гурджиев добавил, что практическое изучение этих
"психических фокусов" само по себе является упражнением, которое нельзя
ничем заменить, ибо оно прекрасно развивает некоторые свойства: остроту
наблюдения, внимательность, а также другие свойства, для обозначения которых
в обычной психологии нет терминов, но которые даются в развитии.
Однако главную часть начатой работы составляли ритмические движения под
музыку и тому подобные странные пляски, что впоследствии привело к
воспроизведению некоторых упражнений дервишей. Гурджиев не объяснял своих
целей: но, согласно тому, что он говорил ранее, можно было понять, что
результатом этих упражнений будет контроль над физическим телом.
В дополнение к упражнениям, пляскам, гимнастике, беседам, лекциям и
домашней работе был организован особый труд для лиц, не имевших средств к
существованию.
Помню, что когда мы уезжали из Александрополя. Гурджиев взял с собой
ящик шелковой пряжи: он сказал мне, что дешево купил этот шелк оптом. Шелк
путешествовал вместе с ним. Когда наши люди собрались в Ессентуках, Гурджиев
раздал шелк женщинам и детям, чтобы они наматывали его на звездообразные
картонки, которые изготовлялись также у нас в доме. Затем некоторые из наших
людей, обладавшие коммерческим талантом, продавали этот шелк лавочникам в
Пятигорске, Кисловодске и в самих Ессентуках. Надо помнить, что это было за
время. Никаких товаров совершенно не было: магазины стояли пустыми: и шелк
буквально рвали из рук, потому что достать такие вещи, как шелк. ситец и
тому подобное, было невероятно трудно. Эта работа продолжалась в течение
двух месяцев и давала нам надежный и регулярный доход, который не шел ни в
какое сравнение с первоначальной ценой шелка.
В обычные времена колония, подобная нашей, не смогла бы просуществовать
в Ессентуках, да, пожалуй, и нигде в России Мы возбудили бы любопытство,
привлекли бы к себе внимание, появилась бы полиция, несомненно, возникли бы
какие-нибудь скандалы; нам, разумеется, приписали бы политические или
какие-нибудь сектантские или аморальные тенденции. Так уж устроены люди: они
непременно осуждают то, что им непонятно. Но в 1918 году те, кто могли бы
нами заинтересоваться, были заняты спасением собственных шкур от
большевиков: а большевики не были еще настолько сильны, чтобы интересоваться
жизнью частных лиц или деятельностью частных организаций, не имевших прямого
политического характера. Понимая это, многие интеллигенты, уехавшие в то
время из столицы и волей судьбы оказавшиеся в Минеральных Водах,
организовали множество групп и рабочих объединений, так что никто не обращал
на нас никакого внимания.
Однажды, во время общей вечерней беседы Гурджиев сказал, что нам нужно
придумать какое-то название для нашей колонии и вообще как-то ее узаконить.
Дело происходило в период Пятигорского большевистского правительства.
- Придумайте что-нибудь вроде "содружества" - и в то же время "своим
трудом" и "интернациональный", - сказал Гурджиев. - В любом случае они
ничего не поймут; но им необходимо дать нам какое-нибудь название.
Мы принялись по очереди предлагать разные наименования.
Два раза в нашем доме устраивались публичные лекции, на которые
приходило довольно много народу. Один или два раза мы устроили демонстрацию
подражания психическим феноменам: эти демонстрации оказались не очень
успешными, так как наша публика довольно плохо подчинялась требованиям
опыта.
Но мое личное положение в работе Гурджиева начало меняться. За целый
год что-то накопилось, и я постепенно увидел, что есть много вещей, которые
я не могу понять, и что мне нужно уйти.
После всего, что я до сих пор написал, это может показаться странным и
неожиданным: но все накопилось постепенно. Я писал, что с некоторого времени
начал разделять Гурджиева и его идеи. В идеях я не сомневался. Наоборот, чем
больше я о них думал, чем глубже в них входил, тем более высоко ценил, тем
лучше понимал их значительность. Но я начал сильно сомневаться в том, что
мне или даже большинству членов нашей колонии возможно продолжать работу под
руководством Гурджиева. Я ни в коем случае не хочу сказать, что счел
какие-либо из методов или действий Гурджиева неправильными, что они не
оправдали моих ожиданий. Это было бы странно и совершенно неуместно по
отношению к руководителю работы, эзотерическую природу которой я признавал..
Одно исключает другое, в работе подобного рода не может быть никакого
критицизма, никакого "несогласия". Наоборот, вся работа в том и состоит.
чтобы выполнять то, что указывает руководитель, понимать в соответствии с
его мнениями даже такие вещи, о которых он прямо не говорит, помогать ему во
всем, что он делает. Другого отношения к работе быть не может. Сам Гурджиев
несколько раз повторял, что самое главное в работе - это помнить, что ты
пришел учиться, и не брать на себя никакой иной роли.
Однако это вовсе не значит, что человек лишен какого-либо выбора, что
он обязан следовать тому, что не соответствует его исканиям. Сам Гурджиев
сказал, что "общих" школ не существует, что каждый "гуру", или руководитель
школы, работает по своей специальности: один - скульптор, другой музыкант,
третий - кто-то еще, и все ученики такого гуру должны изучать его
специальность. Понятно, что здесь выбор возможен. Человек должен подождать,
пока он встретит гуру, чью специальность он может изучать, чвя специальность
соответствует его вкусам, склонностям и способностям.
