он был устремлен в момент сигнала, сохранять улыбку на лице, если она была,
держать рот открытым, если они разговаривали, сохранять в точности прежнее
выражение лица и положение всего тела, в каком их застал сигнал. В состоянии
"остановки" человек должен также приостановить поток мыслей и сосредоточить
свое внимание на том, чтобы сохранить напряжение мускулов в разных частях
тела в одном положении и непрерывно наблюдать за этим напряжением, переводя,
так сказать, свое внимание с одной части тела на другую. Он должен
оставаться в таком положении и в таком состоянии до тех пор, пока другой
заранее условленный сигнал не разрешит ему принять обычную позу или пока он
не упадет от утомления, неспособный сохранять такое положение. Но он не
имеет права ничего в нем менять - ни взгляда, ни точки опоры - ничего! Если
он не в состоянии удержаться стоя, он должен упасть, - но опять-таки упасть
как мешок, не стремясь предохранить себя от удара. Точно так же, если он
что-то держал в руках, он должен держать эту вещь так долго, как сможет,
пока руки не откажутся ему повиноваться и предмет не упадет, что не будет
поставлено ему в вину.
"Долг учителя - следить за тем, чтобы во время падения или непривычной
позы ученик не причинил себе повреждений, в связи с чем ученики должны
полностью довериться учителю и не думать ни о каких опасностях.
"Идея такого упражнения и его результаты могут быть весьма различны.
Прежде всего рассмотрим его с точки зрения изучения движений и поз. Это
упражнение позволяет человеку выйти из круга автоматизма; без него
невозможно обойтись, особенно в начале работы над собой.
"Свободное от механичности изучение самого себя возможно только с
помощью упражнения типа "стой!" под руководством понимающего его смысл
человека.
"Попытаемся проследить, что из этого получится. Человек идет, сидит или
работает и вдруг слышит сигнал. Начатое движение прервано этим неожиданным
сигналом, командой "стой!". Тело его делается неподвижным и замирает посреди
перехода от одной позы к другой в таком положении, в каком этот человек в
обычной жизни никогда долго не бывает. Почувствовав себя в этом положении,
т.е. в непривычной позе, человек невольно смотрит на себя с новой точки
зрения, видит и наблюдает себя по-иному. В этой непривычной позе он может
думать по-новому, по-новому чувствовать, по-новому узнавать себя. Таким
образом разбивается круг старого автоматизма. Тело напрасно старается
принять привычное удобное положение - воля человека, приведенная в действие
волей учителя, препятствует этому. Борьба идет не на жизнь, а на смерть, но
в данном случае воля способна победить. Это упражнение вместе со всем, что
было сказано, представляет собой упражнение вспоминания себя. Человек должен
помнить себя, чтобы не пропустить сигнал: он должен помнить себя, чтобы с
Первой же минуты не принять удобного положения; он должен помнить себя,
чтобы следить за напряжением мускулов в разных частях тела, за выражением
лица, за направлением взгляда и так далее. Он должен помнить себя и для
того, чтобы преодолеть боль от непривычного положения рук, ног и спины,
которая иногда может оказаться очень значительной, и не бояться упасть или
уронить себе на ноги что-нибудь тяжелое. Достаточно на мгновение забыть
себя, и тело само собой, почти незаметно примет более удобное положение -
перенесет вес с одной ноги на другую, ослабит напряжение некоторых мускулов
и тому подобное. Это упражнение является одновременно упражнением воли,
внимания, мыслей, чувств и двигательного центра.
"Нужно помнить, что для введения в действие достаточно сильной воли,
способной удержать человека в непривычном для него положении, необходим
внешний приказ, или команда "стой!". Человек не в состоянии сам дать себе
эту команду. Причина этого, как я уже сказал, в том, что соединение
непривычного мышления, чувств и поз, связанных с движением, сильнее
человеческой воли. Команда "стой!", которая по отношению к двигательным
позам исходит извне, становится на место поз, связанных с мышлением и
чувствами. Эти позы и их влияние устраняются, так сказать, командой "стой!"
- и в подобном случае позы, связанные с движением, повинуются воле."
Вскоре Гурджиев в самых разных обстоятельствах начал вводить в практику
"стой!" - как мы называли это упражнение.
Прежде всего Гурджиев показал нам, каким образом "замереть,
остановиться как вкопанному" по команде "стой!", стараясь не двигаться, не
глядеть по сторонам, что бы ни происходило, не отвечать ни на какие вопросы,
например, если у вас что-то просят или в чем-то несправедливо обвиняют.
- Упражнение "стой!" считалось в школах священным, говорил он. - Никто,
кроме учителя или назначенного им лица, не мог отдать команду "стой!", не
имел на это права. Упражнение "стой" не могло быть предметом игры или
упражнений среди учеников. Вам неизвестно, в какой позе может оказаться
человек. Если вы не способны чувствовать за него. вы не узнаете, какие
мускулы у него напряжены и насколько сильно; между тем, если не снять
трудное напряжение, это может вызвать разрыв какого-нибудь важного сосуда, а
иногда даже мгновенную смерть. Поэтому только человек, уверенный в том, что
он знает, что делает, может позволить себе дать команду "стой!".
"Вместе с тем, "стой!" требует безусловного повиновения без всяких
колебаний или сомнений, это превращает упражнение в непременную методику для
изучения школьной дисциплины. Школьная дисциплина есть нечто совершенно
отличное, например, от воинской дисциплины. Там все делается механически, и
чем механичнее, тем лучше. Здесь же все должно быть сознательным, ибо цель
заключается в пробуждении сознания. И для многих людей школьная дисциплина
гораздо труднее воинской. Там всегда одно и то же; здесь всякий раз нечто
другое.
"Но бывают и очень трудные моменты. Расскажу вам об одном случае из
моей собственной жизни. Это произошло много лет назад в Средней Азии. Мы
разбили палатку возле арыка, т.е. оросительного канала, и трое из нас
перетаскивали вещи с одного берега арыка на другой, где находилась палатка.
Вода в арыке доходила нам до пояса. Я и еще один человек только что вылезли
на берег с вещами и собирались одеваться, а третий еще оставался в воде, так
как что-то уронил (позднее мы узнали, что топор), и ощупывал дно палкой. В
этот момент мы услышали из палатки крик: "Стой!" Оба мы замерли, как
вкопанные, на берегу. Наш товарищ как раз оказался в поле нашего зрения. Он
стоял, нагнувшись к воде, и когда услыхал команду "стой!", так и остался в
этой позе. Прошла одна или две минуты, и вдруг мы увидели, что вода в арыке
поднимается: кто-то, находившийся, быть может, за полторы версты от нас,
открыл шлюз, чтобы пустить воду по арыкам. Вода поднималась очень быстро и
скоро дошла стоявшему в арыке до подбородка. Мы не знали, известно ли
человеку в палатке, что вода прибывает; мы не могли крикнуть ему, не могли
повернуть головы, чтобы посмотреть, где он находится, не могли взглянуть
друг на друга. Я только слышал, как дышит мой товарищ. Вода поднималась
очень быстро, и скоро голова человека, стоявшего в воде, оказалась полностью
покрыта ею. Видна была только поднятая рука, которая опиралась на длинный
посох. Мне показалось, что прошло невероятно много времени. Наконец мы
услышали: "Довольно!" Мы прыгнули вдвоем в ручей и вытащили оттуда нашего
друга, который почти задохнулся."
Очень скоро мы убедились, что упражнение "стой!" вовсе не шутка. Прежде
всего, оно требовало, чтобы мы постоянно были бдительны, готовы прервать то,
что говорим или делаем; во-вторых, иногда от нас требовалась выносливость и
особого рода решимость.
Восклицание "стой!" раздавалось в любое время дня. Однажды мы пили чай,
и сидевший напротив меня П. поднес к губам стакан только что налитого
горячего чая и дул на него. В это мгновенье мы услышали из соседней комнаты:
"Стой!" Лицо П. и его рука, державшая стакан, находились как раз у меня
перед глазами. Я видел, как он побагровел, а маленький мускул около глаза
задрожал. Но П. продолжал держать стакан. Впоследствии он сказал, что пальцы
у него болели только в течение первой минуты; потом главное затруднение
состояло в неудобно согнутой в локте руке, движение которой прервалось на
полпути. Но на пальцах у него вздулись пузыри, и потом они долго болели.
В другой раз команда "стой!" застала 3., который только что затянулся
папиросой. Позже он рассказывал, что никогда в жизни не испытывал ничего
столь неприятного. Он не мог выдохнуть дым и сидел с глазами, полными слез,
а дым медленно выходил из его рта.
Упражнение "стой!" оказало огромное влияние на всю нашу жизнь, на
понимание работы и отношение к ней. Во-первых, отношение каждого человека к
упражнению очень точно показывало его отношение к работе. Люди, пытавшиеся
ускользнуть от работы, избегали и упражнения "стой!". Выходило так, что они
или не слышали команды, или утверждали, что она относилась не к ним. Или же,
наоборот, они всегда были к ней готовы - не делали неосторожных движений, не
брали в руки стаканы горячего чая, очень быстро садились и вставали и тому
подобное. С этим упражнением можно было даже до известной степени схитрить.
Но, разумеется, все сразу было видно и показывало, кто способен не жалеть
себя, принимая работу всерьез, а кто щадит себя и стремится применить к
работе обычные методы, избегнуть трудностей, "приспособиться". Кроме того,
упражнение "стой!" выявило людей, которые неспособны были подчиняться
школьной дисциплине, не желали ее, не принимали всерьез. Со всей
очевидностью мы увидели, что без упражнения "стой!" и других сопровождавших
его упражнений, чисто психологическими способами ничего не достичь.
Но последующая работа открыла нам и методы психологического порядка.
Для большинства людей главной трудностью, как это вскоре выяснилось,
оказалась привычка разговаривать. Никто не замечал этой привычки у себя,
никто не мог с ней бороться, потому что всегда связывал ее с какой-нибудь
характерной чертой, которую он считал в себе положительной. То ему хотелось
быть "искренним", то он желал узнать, что думает другой человек, то нужно
было помочь кому-то, рассказывая о себе или о других, - и так далее и тому
подобное.
Очень скоро я увидел, что борьба с привычкой разговаривать, с привычкой
говорить больше, чем необходимо, может стать центром тяжести работы над
собой, ибо эта привычка затрагивает все, проникает во все, и многие ее почти
не замечают. Было очень любопытно наблюдать, как эта привычка (я пользуюсь
этим словом за неимением другого; было бы лучше и правильнее сказать: "грех"
или "несчастье") овладевает всем, что человек начинает делать.
В то время в Ессентуках Гурджиев заставлял нас среди прочего проводить
и небольшие опыты поста. Я и раньше проводил эксперименты подобного рода,
так что многое было мне знакомо. Но для большинства других членов группы
ощущение бесконечно длинных дней, полной пустоты, особого рода тщетности
существования было новым.
- Ну, теперь я понимаю, для чего мы живем, - сказал один из наших
людей, - и какое место в нашей жизни занимает еда!
Лично мне особенно интересно было наблюдать за тем, какое место в нашей
жизни занимают разговоры. На мой взгляд, наш первый пост состоял в том, что
все безостановочно на протяжении нескольких дней рассказывали о постах, т.е.
каждый говорил о себе. В этом отношении я помню беседы с одним московским
