поздно приходит к выводу, что его свобода - это иллюзия; и соглашается этой
иллюзией пожертвовать. Он добровольно становится рабом; он делает то, что
ему говорят, он говорит и думает так, как ему сказано. Он не боится потерять
что-то, потому что знает, что у него ничего нет. И в результате он
приобретает все. Все, что было в нем реального - в его понимании, в его
симпатиях, вкусах и желаниях, - все это возвращается к нему вместе с тем
новым, чего он прежде не имел и не мог иметь, вместе с чувством внутреннего
единства и воли. Но для того, чтобы прийти к этому пункту, человек должен
проделать трудный путь рабства и повиновения. И если он хочет достичь
результатов, он должен повиноваться не только внешне, но и внутренне. Это
требует большой решимости, а решимость требует ясного понимания того факта,
что иного пути нет, что человек не в состоянии что-то сделать
самостоятельно, -но в то же время делать что-то необходимо.
"Когда человек придет к заключению, что он не может и не хочет жить
так, как он жил до сих пор, когда он по-настоящему увидит все то, из чего
состоит его жизнь, когда он решит работать, он должен быть правдивым по
отношению к себе, чтобы не попасть в еще худшее положение. Нет ничего хуже,
чем начать работу над собой, а затем бросить ее и оказаться между двух
стульев; лучше уж и не начинать. И для того, чтобы не начинать напрасно,
чтобы не рисковать обмануться на свой счет, человек должен неоднократно
проверить свое решение. Прежде всего ему необходимо знать, как далеко он
желает идти, чем готов пожертвовать. Нет ничего проще, чем заявить: всем.
Человек никогда не сможет отказаться от всего, да от него этого и не
потребуют. Но ему надо точно определить, чем он намерен пожертвовать, и
впоследствии не торговаться. Или с ним случится то, что случилось с волком в
одной армянской сказке. Знаете армянскую сказку о волке и овцах?
"Жил как-то волк; он растерзал множество овец и поверг в смятение и
слезы многих людей.
"Наконец, не знаю почему, он почувствовал вдруг угрызения совести и
стал раскаиваться в своей жизни; он решил измениться и более не убивать
овец.
"Чтобы все было серьезным, он отправился к священнику и попросил его
отслужить благодарственный молебен.
"Священник начал службу, а волк стоял и плакал в церкви. Служба была
длинная. Волку случилось зарезать немало овец и у священника; поэтому
священник со всей серьезностью молился о том, чтобы волк изменился. Но вдруг
волк выглянул в окошко и увидел, что овец гонят домой. Он начал переминаться
с ноги на ногу; а священник все молится, и молитве не видно конца.
"Наконец волк не выдержал и зарычал:
"- Кончай, поп! А то всех овец домой загонят и оставят меня без ужина!
"Эта сказка очень хороша, потому что великолепно описывает человека. Он
готов пожертвовать всем; но вскоре выясняется, что сегодняшний обед-это
совсем другое дело. "Человек всегда желает начинать с чего-то большого. Но
это невозможно: выбирать не из чего; мы должны начинать с вещей и дел
сегодняшнего дня."
Приведу еще одну беседу, которая очень характерна для методов
Гурджиева. Мы шли по парку. Нас было пятеро, не считая Гурджиева. Один из
нас спросил, каково его мнение об астрологии, есть ли что-нибудь ценное в
более или менее известных астрологических теориях.
- Да, - сказал Гурджиев, - Но все зависит от того, как их понимать. Они
могут оказаться ценными, а могут и бесполезными. Астрология имеет дело лишь
с одной частью человека: с его типом, с сущностью, и не касается его
личности, приобретенных качеств. Если вы поймете это, вы поймете, в чем
заключается ценность астрологии.
Еще раньше в наших группах велись беседы о типах, и нам казалось, что
учение о типах -довольно трудная вещь, потому что Гурджиев дал нам очень
мало материала, требуя от нас собственных наблюдений за собой и другими. Мы
продолжали идти, а Гурджиев все говорил, стараясь объяснить, что в человеке
может зависеть от влияния планет, а что не может.
Когда мы выходили из парка, Гурджиев замолчал и зашагал в нескольких
шагах впереди нас. Мы впятером шли за ним, разговаривая друг с другом.
Обходя дерево, Гурджиев обронил трость, которую носил с собой, - палку
черного дерева с серебряным кавказским набалдашником. Один из нас
наклонился, поднял трость и подал ему. Пройдя еще несколько шагов, Гурджиев
повернулся к нам и сказал:
- Вот это и была астрология. Понимаете? Вы все видели, что я уронил
палку. Почему ее поднял только один из вас? Пусть каждый скажет о себе.
Один ответил, что не видел, как Гурджиев уронил трость, так как смотрел
в другую сторону. Второй объяснил, что заметил, что Гурджиев уронил трость
не случайно, как это бывает, когда она за что-то зацепится, а нарочно,
ослабив руку, чтобы трость упала: это вызвало у него любопытство, и он стал
ждать, что будет дальше. Третий сказал, что видел, как Гурджиев уронил
трость, но был поглощен мыслями об астрологии, стараясь припомнить все, что
Гурджиев говорил о ней раньше, и не обратил на трость внимания. Четвертый
видел, как падала трость и решил ее поднять; но другой человек сделал это
раньше его. Пятый сказал, что видел, как упала трость, а затем увидел, как
он поднимает ее и отдает Гурджиеву.
Выслушав нас, Гурджиев улыбнулся.
- Вот вам и астрология, - сказал он. - В одной и той же ситуации один
видит одно, другой - другое, третий - третье и т.д. И каждый действует в
соответствии со своим типом. Наблюдайте таким образом за собой и за другими;
потом мы сможем поговорить о разных видах астрологии.
Время шло быстро; короткое ессентукское лето приближалось к концу. Мы
начали думать о зиме и строить множество планов.
И вдруг все переменилось. По причине, показавшейся мне случайной, из-за
трений между некоторыми членами группы, Гурджиев объявил, что распускает всю
группу и прекращает всякую работу. Сначала мы просто не поверили ему, думая,
что он подвергает нас испытанию. И когда он сказал, что едет на побережье
Черного моря с одним лишь 3., все, кроме нескольких человек, которым нужно
было возвращаться в Москву или Петербург, заявили, что последуют за ним,
куда бы он ни отправился. Гурджиев согласился, но сказал, что нам придется
устраиваться самим, что более не будет никакой работы, сколь бы мы на нее ни
рассчитывали.
Все это очень удивило меня: я считал момент самым неподходящим для
"игры"; а если то, что говорил Гурджиев. говорилось всерьез, тогда зачем же
было все начинать? За весь этот период мы совершенно не изменились; и если
Гурджиев начал работу с нами, какими мы были, почему же он прекращает ее
теперь? В материальном отношении мне это было все равно, так как я в любом
случае решил провести зиму на Кавказе; но для некоторых других членов
группы, которые не вполне еще были уверены в будущем, такое решение меняло
все дело и создавало неразрешимые трудности. Должен признаться, что с этого
момента мое доверие к Гурджиеву начало колебаться. В чем здесь дело, что
именно вызвало во мне такое отношение - мне трудно определить даже теперь.
Но факт остается фактом: с этого момента я стал проводить разделение между
самим Гурджиевым и его идеями; а до сих пор я не отделял одно от другого. В
конце августа я последовал за Гурджиевым в Туапсе, а оттуда уехал в
Петербург, собираясь привезти оттуда кое-какие вещи. К несчастью, все книги
пришлось оставить, я считал рискованным брать их на Кавказ. В Петербурге,
естественно, все мои вещи пропали.
ГЛАВА 18
Петербург в октябре 1917 года. - Большевистская революция. -
Возвращение к Гурджиеву на Кавказ. - Отношение Гурджиева к одному из
учеников. - Небольшая группа с Гурджиевым в Ессентуках. - Прибывают люди. -
Возобновление работы. - Упражнения, еще более трудные и разнообразные, чем
раньше. - Умственные и физические упражнения, пляски дервишей, изучение
психических "фокусов". - Продажа шелка. - Внутренняя борьба и решение. -
Выбор гуру. - Решение отделиться. - Гурджиев едет в Сочи. - Трудное время:
война и эпидемии. - Дальнейшее изучение энеаграммы. "События" и
необходимость покинуть Россию. - Конечная цель - Лондон. - Практические
результаты работы над собой: чувство нового "я", "странная уверенность". - В
Ростове собирается группа, излагается система Гурджиева. Гурджиев открывает
свой институт в Тифлисе. - Отъезд в Константинополь. - Собираются люди. -
Приезжает Гурджиев. - Гурджиеву представлена новая группа. - Перевод песни
дервишей. - Гурджиев как художник и поэт. - Институт начинает работу в
Константинополе. - Гурджиев разрешает написать и опубликовать книгу. -
Гурджиев едет в Германию. - Решение продолжать константинопольскую работу в
Лондоне. - Гурджиев организует свой институт в Фонтенбло. - Работа в замке
"Аббатства". - Беседа с Кэтрин Мэнсфилд. - Гурджиев говорит о разных типах
дыхания. "Дыхание при помощи движений". - Демонстрация в парижском театре на
Елисейских Полях. - Отъезд Гурджиева в Америку. - Решение продолжать
самостоятельную работу в Лондоне.
Я задержался в Петербурге дольше, чем предполагал. и уехал оттуда
только 15 октября, за неделю до большевистского переворота. Оставаться
дольше было совершенно невозможно. Приближалось что-то отвратительное и
липкое. Во всем можно было ощутить болезненное напряжение и ожидание чего-то
неизбежного. Ходили разные слухи, один глупее и бессмысленнее другого. Никто
ничего не понимал, никто не мог вообразить, что произойдет дальше.
"Временное правительство", разгромив Корнилова, вело самые настоящие
переговоры с большевиками, которые открыто, показывали, что им наплевать на
"министров-капиталистов", что они стараются только выиграть время. Немцы по
каким-то причинам не наступали на Петербург, хотя фронт был открыт. Теперь
люди видели в них спасителей как от "временного правительства", так и от
большевиков. Но я не разделял надежд на помощь немцев. На мой взгляд, то,
что происходило в России, в значительной степени вышло за пределы какого бы
то ни было контроля.
В Туапсе было еще сравнительно спокойно. На даче персидского хана
заседал какой-то совет. Но грабежи пока не начинались. Гурджиев устроился
довольно далеко к югу от Туапсе, в двадцати пяти верстах от Сочи. Он нанял
дачу с видом на море, купил пару лошадей - и жил там вместе с небольшой
группой, всего собралось около десяти человек
Поехал туда и я. Место было прекрасное, все в розах; с одной стороны
открывался вид на море, с другой - виднелась цепь гор, покрытых снегом. Я
очень сожалел о тех наших людях, которым пришлось остаться в Москве и
Петербурге.
Но уже на следующий день после приезда я заметил. что что-то не в
порядке. От ессентукской атмосферы не осталось и следа. Особенно меня
удивила перемена с 3. Когда в начале сентября я уезжал в Петербург, 3. был
полон энтузиазма и уговаривал меня не оставаться в Петербурге, откуда потом
может оказаться очень трудно выбраться.
- Так вы больше не собираетесь жить в Петербурге? - спросил я.
-Тот, кто бежит в горы, не возвращается, - отвечал 3.
И вот на следующий день после прибытия в Уч-Дере я услышал, что 3.
намерен вернуться в Петербург.
- Зачем ему возвращаться? Ведь он потерял службу; что он будет там
делать?
- Не знаю. - отвечал рассказывавший мне обо всем доктор С. - Гурджиев
им недоволен и говорит, что ему лучше уехать.
Мне нелегко было вызвать 3. на разговор. Он, очевидно, не желал
