другом о том, что добровольное молчание может оказаться самой суровой
дисциплиной, какой способен подчиниться человек. Но мы имели в виду
абсолютное молчание. Однако даже в этот вопрос Гурджиев внес тот
поразительный практический элемент, который отличал его системы и его методы
от всего, что я знал раньше.
- Полное молчание легче, - сказал он, когда я однажды начал излагать
ему свои идеи. - Полное молчание есть просто уход от жизни. Для этого
человеку нужно находиться в пустыне или в монастыре. А мы говорим о работе в
жизни. И человек должен хранить молчание таким образом, чтобы никто этого не
замечал. Все дело в том, что мы слишком много разговариваем. Если мы
ограничимся тем, что действительно необходимо, одно это будет означать, что
мы соблюдаем молчание. И то же самое во всем - в питании, в удовольствиях, в
продолжительности сна - во всем существует граница между необходимым и
излишним. После чего начинается "грех". Здесь необходимо разъяснение: "грех"
- это нечто такое, что не является необходимым.
- Но если люди будут воздерживаться от всего, что в данное время не
является необходимым, - сказал я, - на что станет похожа их жизнь? И как они
могут знать, что необходимо, а что нет?
- Опять вы заговорили на свой лад, - возразил Гурджиев. - Я вовсе не
говорю обо всех людях. Они никуда не идут, и для них грехов не существует.
Грехи - это то, что удерживает человека на месте, если он решил двигаться и
если он способен двигаться. Грехи существуют только для тех людей, которые
уже находятся на пути или приближаются к пути. И тогда грех - то, что
останавливает человека, помогает ему обманывать себя, думать, что он
работает, тогда как он просто спит. Грех - то, что погружает человека в сон,
когда он решил пробудиться. А что погружает человека в сон? Опять-таки все
ненужное, излишнее. Необходимое всегда дозволено; но за его пределами
начинается гипноз. Однако вы должны помнить, что это относится только к
людям, которые работают или считают, что они работают. Работа в том и
заключается, чтобы подвергать себя временным страданиям ради освобождения от
страдания вечного. Но люди боятся страдания. Они желают удовольствия сейчас
же, раз и навсегда. Они не хотят понять, что удовольствие есть
принадлежность рая, что его нужно заработать. И это так не в силу каких-то
случайных Или внутренних законов морали, а потому, что если человек получает
удовольствие, не заработав его, он не сумеет удержать его, и удовольствие
превратится в страдание. Но все дело как раз в том, чтобы получить
удовольствие и суметь удержать его. Тому, кто сумеет достичь этого, учиться
нечему. Но путь к этому лежит через страдание. А тот, кто думает, что,
оставаясь таким, каков он есть, он может доставить себе удовольствие, очень
сильно заблуждается. И если он искренен перед самим собой, то наступит
момент, когда он сам это увидит."
Но вернусь к физическим упражнениям, которые мы выполняли в то время.
Гурджиев показал нам различные методы, применявшиеся в школах. Очень
интересными, но невероятно трудными были упражнения, в которых выполнялась
серия последовательных движений в соединении с переключением внимания с
одной части тела на другую.
Например, человек сидит на полу, согнув колени и положив руки ладонями
одна к другой между ступнями. Затем он должен поднять одну ногу и считать:
"Ом, ом, ом, ом..." десять раз, затем повторить "ом" девять раз, восемь,
семь и так далее до одного раза; снова два раза, три раза и так далее - и в
это время чувствовать свой правый глаз. Затем отделить большой палец и
"чувствовать" левое ухо и так далее и тому подобное.
Необходимо было, во-первых, помнить порядок движений и "чувствований",
затем не ошибиться в счете, помнить счет движений и "чувствования": все это
было очень трудно, но на этом дело не кончалось. Когда человек осваивал
упражнение и мог выполнять его, скажем, в течение десяти-пятнадцати минут,
добавлялась особая форма дыхания, а именно: он должен был несколько раз
произнести "ом" при вдохе и несколько раз при выдохе; счет нужно было
произносить вслух. После этого упражнения все более и более усложнялись
вплоть до почти немыслимых вещей. Гурджиев говорил нам, что видел людей,
которые целыми днями выполняли подобные упражнения.
Кратковременный пост, о котором я упомянул, также сопровождался особыми
упражнениями. В самом начале поста Гурджиев объяснил, что его трудность
заключается в том,. чтобы не оставлять неиспользованными вещества, которые
образуются в организме для пищеварения.
- Эти вещества состоят из очень крепких растворов, - сказал он. - И
если их оставлять без внимания, они отравят организм. Их можно использовать.
Но как их использовать, если организм не получает пищи? Только посредством
увеличения потовыделения. Люди делают огромную ошибку, когда во время поста
стараются "беречь силы", производить меньше движений и т.д. Наоборот,
энергии нужно тратить как можно больше, тогда пост может быть
благодетельным.
И когда мы начали пост, мы не оставались в покое ни, на минуту.
Гурджиев заставлял нас бегать по жаре, делая круг в три версты, стоять с
вытянутыми руками, шагать на месте, выполнять серию необычных гимнастических
упражнений, которые он сам нам показал.
Он постоянно повторял, что выполняемые нами упражнения - не настоящие,
что они предварительные и служат для подготовки. Один опыт, связанный с тем,
что Гурджиев. говорил о дыхании и об утомлении, открыл и объяснил мне многое
- и главным образом то. почему достичь чего-либо в обычных условиях жизни
так трудно.
Однажды я удалился в комнату, где никто не мог меня видеть, и начал
шагать на месте, стараясь дышать по особому счету, т.е. делать вдох и выдох
за определенное число шагов. Спустя некоторое время, когда я начал уставать,
я заметил, точнее, ясно ощутил, что мое дыхание стало искусственным и
ненадежным. Я почувствовал, что вскоре не смогу дышать в соответствии с
шагами, что у меня установится обычное дыхание, конечно, ускоренное, но без
всякого счета.
Мне становилось все труднее и труднее дышать и отмечать время, наблюдая
за количеством дыханий и шагами. Я обливался потом, голова начала кружиться,
и я подумал, что сейчас упаду. Я уже начал отчаиваться в достижении
каких-либо результатов и был готов прекратить упражнение, как вдруг внутри у
меня как будто что-то внезапно лопнуло или сдвинулось - и дыхание стало
правильным и ровным, соответствующим тому темпу, которого я добивался,
причем без всяких усилий с моей стороны, и я стал получать достаточное
количество воздуха. Ощущение было необычайно приятным. Я закрыл глаза и
продолжал, шагая на месте, легко и свободно дышать, чувствуя, будто во мне
увеличивается сила. будто я становлюсь легче и сильнее. По-моему, если бы я
смог еще некоторое время продолжать это упражнение, я получил бы еще более
интересные результаты, потому что через мое тело уже начали проходить особые
волны радостной дрожи; а из предыдущих опытов я знал, что это явление
предшествует раскрытию внутреннего сознания.
Но тут кто-то вошел в комнату, и я прекратил упражнение.
После этого мое сердце долго еще билось в ускоренном темпе; ощущение
это не было неприятным. Я шагал на месте и дышал около получаса. Лицам со
слабым сердцем такое упражнение не рекомендую.
Этот эксперимент с особой достоверностью показал мне, что данное
упражнение можно перенести в двигательный центр, т.е. заставить двигательный
центр работать по-новому. Вместе с тем я убедился, что условием для такого
перехода является предельная усталость. Человек начинает любое упражнение
умом: и только когда достигнута предельная степень утомления, контроль может
перейти к двигательному центру. Это объясняло слова Гурджиева о
"сверхусилии"; стали понятны и многие из последних его требований.
Но впоследствии, сколько ни пробовал я повторить эксперимент, мне не
удалось получить тот же результат, т.е. вызвать то же самое ощущение.
Правда, пост закончился. а успех моего эксперимента был до некоторой степени
связан с ним.
Когда я рассказал об эксперименте Гурджиеву, он заметил, что без работы
общего характера, т.е. над всем организмом, такие вещи могут удаваться разве
что случайно.
Впоследствии я несколько раз слышал описания опытов, напоминающих мои,
от лиц, изучающих с Гурджиевым пляски и движения дервишей.
Чем более мы видели и уясняли сложность и разнообразие методов работы
над собой, тем яснее становились трудности пути. Мы понимали, что здесь
необходимо огромное знание, нужны колоссальные усилия и такая помощь, на
которую никто из нас не мог и не имел права рассчитывать. Мы обнаружили, что
даже начало работы над собой в более или менее серьезной форме представляет
собой исключительное явление, для которого необходимы тысячи благоприятных
внутренних и внешних условий. И начало еще не гарантировало будущего. Каждый
новый шаг требовал усилий; на каждом шагу нужна была помощь. Возможность
чего-то достичь казалась столь незначительной по сравнению с- трудностями,
что многие из нас вообще утратили желание совершать какие бы то ни было
усилия.
Это был неизбежный этап, через который проходит каждый человек, пока не
научится понимать, что бесполезно думать о возможности или невозможности
великих достижений в будущем, что человеку надо ценить то, что он имеет
сегодня, не думая о завтрашних приобретениях.
Но, конечно, идея трудности пути, его исключительного характера была
верной. И из нее вытекали вопросы, которые в разное время задавали
Гурджиеву:
"Существует ли какая-то разница между нами и людьми, не имеющими
понятия о системе?"
"Следует ли понимать дело так, что люди, которые не идут по одному из
путей, обречены на вечное движение по кругу, что они представляют собой
только "пищу для Луны", что для них нет никакого спасения, никаких
возможностей?"
"Верно ли, что нет никаких путей вне путей? И как случилось, что многие
люди, возможно, гораздо лучшие, чем мы, не встретились с путем, тогда как
другие, слабые и незначительные, соприкоснулись с его возможностями?"
Как-то, беседуя на эти темы, к которым мы постоянно возвращались,
Гурджиев начал говорить несколько по-иному, нежели раньше, ибо раньше он
всегда настаивал на том, что вне путей ничего нет.
- Нет и не может быть никакого выбора людей, вошедших в соприкосновение
с путем. Иными словами, никто их не выбирает; они выбирают себя сами,
частично благодаря тому, что испытывают голод, частично при помощи случая.
Тому, кто не чувствует этого голода, не поможет и случай. А тот, кто ощущает
голод, может оказаться в начале пути, невзирая на все неблагоприятные
обстоятельства.
- А как же с теми, кто были убиты или умерли от болезни, например,
погибли на войне? - спросил кто-то. - Разве некоторые из них не испытывали
такой голод? И каким образом помочь этому голоду?
- Это совсем другое, - сказал Гурджиев. - Такие люди подпадают под
действие общего закона. Мы о них говорить не можем. Мы будем говорить только
о тех, кто, благодаря случаю, судьбе или собственному уму, не подпадает под
действие общего закона, т.е. о тех, кто стоит за пределами общего закона
разрушения. Известны, например, данные статистики, что за год в Москве
определенное число людей должно попасть под трамвай. Если человек, даже
испытывающий сильный голод, попадет под трамвай и трамвай его задавит, мы не
