че! Почему они не должны получить свою долю всех богатств Америки?
- Тогда почему, черт побери, вы не готовите их к этому?- спросил Ри-
мо.- Научите их читать, ради Христа! Вы когда-нибудь оставляли ребенка
на второй год?
- Оставить на второй год? Что это означает?
- Ну, не перевести его в следующий класс, потому что он плохо учится.
- Мы полностью избавились от этих рудиментов расизма в процессе обуче-
ния. Тесты, интеллектуальные коэффициенты, экзамены, табели, переводы из
класса в класс. Каждый ребенок учится в своей группе, где он чувствует
себя в родном коллективе и где ему прививается вкус к общению ради пос-
тижения высшего смысла его собственного предначертания и в соответствии
с опытом его народа.
- Но они не умеют читать,- напомнил Римо.
- По-моему, вы несколько преувеличиваете значение этого факта,- сказал
Шокли с самодовольной улыбкой человека, пытающегося произвести впечатле-
ние на пьяного незнакомца, сидящего рядом за стойкой бара.
- Я только что видел парня, который в начале года выступал с при-
ветственной речью. Он не умеет даже раскрашивать.
- Шабазз - очень способный мальчик. У него врожденная нацеленность на
успех.
- Он вооруженный грабитель!
- Человеку свойственно ошибаться. Богу свойственно прощать,- заметил
Шокли.
- Так почему бы вам его не простить и не изменить дату выпуска?- спро-
сил Римо.
- Не могу. Я на днях уже перенес дату выпуска, и теперь никакие изме-
нения недопустимы.
- А почему вы перенесли дату?
- Иначе некому было бы выступить с прощальной речью.
- Так, а этого парня за что сажают?- поинтересовался Римо.
- Это не парень, а девушка, мистер Сахиб. Нет-нет, ее не отправляют в
тюрьму. Напротив, ей предстоит испытать великое счастье материнства.
- И вы перенесли дату выпуска, чтобы она но разродилась прямо на сце-
не?
- Как грубо!- сказал Шокли.
- А вам никогда не приходило в голову, мистер Шокли...
- Доктор Шокли. Доктор.
- Так вот, доктор Шокли, вам никогда не приходило в голову, что именно
ваши действия довели вас до этого?
- До чего?
- До того, что вы сидите, забаррикадировавшись в своем кабинете за ме-
таллической решеткой, с пистолетом в руках. Вам никогда не приходило в
голову, что если бы вы обращались с этими детьми, как с людьми, имеющими
свои права и обязанности, то они бы и вели себя, как люди?
- И вы полагаете, что лучшее средство - это "оставить их на второй
год", как вы изволили выразиться?
- Для начала - да. Может быть, если остальные увидят, что надо рабо-
тать, они начнут работать. Потребуйте от них хоть чего-нибудь.
- Оставив их на второй год? Хорошо, попробуем себе это представить.
Каждый год, в сентябре, мы набираем в первый класс сто детей. Теперь до-
пустим, я должен оставить на второй год их всех, потому что они учатся
неудовлетворительно и показали плохие результаты на каком-нибудь там
экзамене...
- Например, по умению пользоваться туалетом,- прервал его Римо.
- Если бы я оставил на второй год все сто человек, тогда в следующем
сентябре у меня было бы двести человек в первом классе, а на следующий
год - триста. Это никогда бы не кончилось, и спустя несколько лет у меня
была бы школа, в которой все дети учатся в первом классе.
Римо покачал головой.
- Вы исходите из того, что все они останутся на второй год. Вы на са-
мом деле не верите, что этих детей можно научить читать и писать, не так
ли?
- Они могут постичь красоту черной культуры, они могут узнать все бо-
гатство своего бытия в Америке, они могут узнать, как они сумели проти-
востоять деградации и вырваться из белого рабства, они могут
научиться...
- Вы не верите, что их можно чему бы то ни было научить,- повторил Ри-
мо и встал.- Шокли, вы расист, вы знаете это? Вы самый убежденный ра-
сист, какого мне когда-либо доводилось встречать. Вас устраивает все что
угодно, любая чушь, которую несут эти дети, поскольку вы уверены, что на
лучшее они не способны.
- Я? Расист?- Шокли рассмеялся и показал на стену.- Вот награда за
претворение в жизнь идеалов братства, равенства, за пропаганду совер-
шенства черной расы, врученная мне от благодарного сообщества Советом
чернокожих священников. Так что не надо о расизме.
- Что говорит компьютер, где сейчас Тайрон?
Шокли посмотрел на экран, потом нажал еще какую-то клавишу.
- Комната сто двадцать семь. Класс новейших методов общения.
- Хорошо,- сказал Римо.- Пойду на звуки хрюканья.
- Мне кажется, вы не вполне понимаете цели современной системы образо-
вания, мистер Сахиб.
- Давайте лучше кончим разговор, приятель,- сказал Римо.
- Но вы...
И вдруг Римо прорвало. Эта мучительная беседа с Шокли, глупость чело-
века, во власть которому отданы сотни молодых жизней, явное лицемерие
человека, который считал, что раз дети живут в сточной канаве, то
единственное, что надо сделать,- это освятить канаву благочестивыми ре-
чами,- все это переполнило Римо, как чересчур сытная пища, и он по-
чувствовал, как желчь подступает к горлу. Во второй раз меньше чем за
двадцать четыре часа он потерял контроль над собой.
Прежде чем Шокли успел среагировать, Римо выбросил вперед руку и прор-
вал дыру шириной в фут в стальной сетке. Шокли лихорадочно пытался нащу-
пать свой "Магнум-357", но его на месте не оказалось. Он был в руках
этого сумасшедшего белого, и Шокли с ужасом увидел, как Римо переломил
пистолет пополам, посмотрел на ставшие бесполезными обломки и швырнул их
на стол перед Шокли.
- Получай,- сказал он.
Лицо Шокли исказила гримаса страдания, словно кто-то впрыснул ему в
ноздри нашатырный спирт.
- Зачем вы так?
- Вставьте этот эпизод в свою новую книгу об этнических корнях белого
расизма в Америке,- посоветовал Римо.- Это название книги. Дарю.
Шокли взял в руки обе половинки пистолета и тупо уставился на них. Ри-
мо показалось, что он сейчас заплачет.
- Не надо было так делать,- произнес Шокли, мгновенно потеряв аристок-
ратический выговор, и перевел злобный взгляд на Римо.
Римо пожал плечами.
- Чего мне теперь делать?- возопил Шокли.
- Напишите еще одну книгу. Назовите ее "Разгул расизма".
- У меня родительское собрание сегодня днем, а что я теперь без "пуш-
ки"?
- Перестаньте прятаться за этой перегородкой, как полено в камине, вы-
йдите и поговорите с родителями. Может быть, они скажут вам, что они хо-
тели бы, чтобы их дети научились читать и писать. Пока!
Римо направился к двери, но, услышав бормотание Шокли, остановился.
- Они меня прикончат. Прикончат. О, Господи, они меня кокнут, а я без
"пушки".
- Да, плохи твои дела, дорогой,- сказал Римо на прощанье.
Когда Римо разыскал Тайрона Уокера, он не сразу понял, попал ли он в
комнату номер сто двадцать семь или на празднование шестой годовщины во-
ссоединения Семейства Мэнсона. Так называла себя банда последователей
Чарльза Мэнсона. Под его руководством банда совершила ряд убийств, пот-
рясших весь мир жестокостью и абсолютной бессмысленностью.
В классе было двадцать семь черных подростков - предельное число, ус-
тановленное законодательством штата, потому что большее число учеников
неблагоприятно сказалось бы на результатах обучения. Полдюжины из них
сгрудились у подоконника в дальнем углу класса и передавали из рук в ру-
ки самодельную сигаретку. В комнате витал сильный горьковатый запах ма-
рихуаны. Трое подростков забавлялись тем, что метали нож в портрет Мар-
тина Лютера Кинга, прикрепленный клейкой лентой к отделанной под орех
стене класса. Большинство учеников развалилось за столами и на столах,
закинув ноги на соседние парты. Транзистор на предельной громкости выда-
вал четыре самых популярных шлягера недели: "Любовь - это камень", "Ка-
мень любви", "Любовь меня обратила в камень" и "Не обращай в камень мою
любовь". Шум а классе стоял такой, словно полдюжины симфонических оркес-
тров настраивали свои инструменты одновременно. В тесном автобусе.
У стены стояли три сильно беременные девицы. Они болтали, хихикали и
распивали пинту муската прямо из бутылки. Римо поискал глазами Тайрона и
нашел - парень сладко спал, распластавшись на двух столах.
Появление Римо вызвало несколько любопытных взглядов, но школьники не
сочли его достойным особого внимания и с презрением отвернулись.
Во главе класса, за столом, склонявшись над кипой бумаг, восседала же-
нщина с отливающими стальным блеском волосами, мужскими часами на запяс-
тье и в строгом черном платье. К учительскому столу была прикручена таб-
личка: "Мисс Фельдман".
Учительница не взглянула на Римо, и он встал рядом со столом, наблюдая
за ее действиями.
Перед ней лежала стопка линованных листков бумаги. Наверху на каждом
листе имелся штамп с именем ученика. Большинство из листков, которые она
просматривала, были девственно-чистыми, если не считать имени вверху
страницы. На таких листах, в правом верхнем углу, мисс Фельдман аккурат-
но выводила оценку "4".
На отдельных листках были карандашом нацарапаны какие-то каракули. На
этих мисс Фельдман ставила оценку "5", трижды подчеркивала ее для пущей
выразительности, а вдобавок старательно приклеивала золотую звезду ввер-
ху страницы.
Она просмотрела с дюжину листов, прежде чем осознала, что кто-то стоит
возле ее стола. Она вздрогнула, но, увидев Римо, вздохнула с облегче-
нием.
- Что вы делаете?- спросил он.
Она улыбнулась, но ничего не ответила.
- Что вы делаете?- повторил Римо.
Мисс Фельдман продолжала улыбаться. Ничего странного, подумал Римо.
Видимо, учительница с придурью. Может, даже повреждена в уме. Потом он
понял, в чем причина. В ушах мисс Фельдман торчали затычки из ваты.
Римо наклонился и вытащил их. Она поморщилась, когда вой и рев класса
ударили по ее барабанным перепонкам.
- Я спросил, что вы делаете?
- Проверяю контрольную работу.
- Чистый лист - четверка, каракули - пятерка?!
- Надо поощрять усердие,- пояснила мисс Фельдман. Ей пришлось приг-
нуться - мимо ее головы просвистела книга, брошенная из дальнего конца
класса.
- А что за контрольная?- полюбопытствовал Римо.
- Основы языкового искусства,- ответила мисс Фельдман.
- Что это означает?
- Алфавит.
- Итак, вы проверили, как они знают алфавит. И большинство из них сда-
ли чистые листы. И получили четыре балла.
Мисс Фельдман улыбнулась. Она посмотрела назад через плечо, как бы
опасаясь, что кто-нибудь протиснется в пространство шириной в три дюйма
между ее спиной и стеной.
- И сколько лет вы этим занимаетесь?- спросил Римо.
- Я работаю учителем тридцать лет.
- Вы никогда не были учителем,- сказал Римо.
Учитель! Учителем была сестра Мария-Маргарита, знавшая, что дорога в
ад вымощена добрыми намерениями, но дорога в рай - добрыми делами, тяже-
лым трудом, дисциплиной и требованием полной отдачи от каждого ученика.
Она работала в сиротском приюте в Ньюарке, где вырос Римо, и каждый раз,
когда он вспоминал о ней, он почти физически ощущал боль в костяшках
пальцев от ударов ее линейки, которыми она награждала его, когда счита-
ла, что он проявляет недостаточно усердия.
- И сколько вы тут получаете?- спросил Римо.
- Двадцать одну тысячу триста двенадцать долларов,- ответила мисс
Фельдман.
Сестре Марии-Маргарите за всю ее жизнь не довелось увидеть сто долла-
ров сразу.
- Почему бы вам не попытаться чему-нибудь научить этих детей?- спросил
Римо.
- Вы из местного совета по школьному образованию?- с подозрением спро-
сила мисс Фельдман.
- Нет.
- Из городского совета?
- Нет.
- Из налогового управления?
- Нет.
- Из службы суперинтенданта штата?
- Нет.
- Из федерального министерства образования?
- Нет. Я ниоткуда. Я сам по себе. И я не понимаю, почему вы ничему не
учите этих детей.
- Сам по себе?
- Да.
- Так вот, мистер Сам-По-Себе. Я работаю в этой школе восемь лет. В
