нившись к Ниночке, шепнула: "Это не австрийское посольство, а венгерс-
кое!"
Ниночка качнулась от ужаса, лихорадочно соображая: что хуже,
австрийское или венгерское? И еще: международный это скандал или пока
нет?!
Зрители ждали. Надо было что-то петь.
Ниночка отчаянно всплеснула руками, и хор, стиснув зубы, запел "День
рожденья только раз в году". Ребята пели, стоя плечом к плечу, мужест-
венно вскинув головы, не мигая глядя в зал. Не знающему русский язык
могло показаться, что это осужденные на казнь поют последнюю песню.
Согласно утвержденному репертуару вторым шел "Светит месяц". Солиро-
вать с третьего такта должна была Чистякова, но когда Ниночка сквозь
взмах руки глянула на Иру, то поняла, что соло не будет! Чистякова стоя-
ла, закатив глаза, уронив набок голову, и не падала лишь потому, что с
двух сторон ее подперли плечами Сигаев и Фокин. Ниночку обожгло: "Вот
он, международный скандал!" Она продолжала машинально размахивать рука-
ми, и вдруг на двенадцатом такте песню повела Муханова, староста хора. В
другой тональности, не тем голосом, но кто тут считает!
"Господи, миленькая моя!" - подумала Ниночка, - непроизвольно загоняя
темп. Еще три песни - и, слава богу, концерт кончился. Раздались апло-
дисменты. На сцену поднялся австро-венгерский посол, вручил Ниночке вым-
пел и тяжелый альбом, на котором было написано "Будапешт".
- Выходит, все-таки Швеция! - мелькнуло у Ниночки в голове. Она с
ужасом смотрела, как дети спускаются со сцены и, зчачит, вот-вот рухнет
потерявшая сознание Чистякова. Но со сцены спустились все! Сигаев и Фо-
кин, зажав неживую Чистякову плечами, бодро снесли ее вниз и зашагали
дальше с таким видом, будто с детства так и ходили втроем плечом к пле-
чу.
- Фу! Обошлось! - имея в виду международный скандал, вздохнула Ниноч-
ка. Но оказалось, самое страшное - впереди. Гостей завели в зал, где был
накрыт стол. Но какой! Разноцветные бутылки с лимонадом, кока-колой, ва-
зочки с пирожными, конфетами, жвачками! И все пахло так вкусно, что сво-
дило челюсти! Потемкин чуть не проглотил свою пуговицу. Посол сделал ши-
рокий жест рукой. Мол, угощайтесь. Провокатор!
Ребят тянуло к столу, но они устояли на месте. Так как смотреть на
стол не было сил, все завели глаза к потолку и, сглатывая слюну, с инте-
ресом принялись разглядывать роспись потолка, где упитанные амуры цели-
лись из луков в полуголых бессовестных женщин. Посол, в это время расс-
казывая что-то смешное, налил Ниночке шампанского и предложил сигарету.
Учительница пения не курила, но ухватилась за сигарету и начала торопли-
во ее посасывать, тревожно обегая глазами маленьких сограждан, при этом
улыбаясь послу и непринужденно стряхивая пепел в карман его светлого
пиджака.
В это время Сигаев (ох, этот Сигаев, что значит "неблагополучная
семья"!) схватил бокал с лимонадом и опрокинул в рот. Это оказалось Ни-
ночкино шампанское. Наступила жуткая пауза. Все ждали последствий. И они
последовали буквально через две минуты. Алкоголь быстро впитался в кору
детского головного мозга, и пьяный Сигаев устроил дебош! Он развязно
взял из вазы пирожное и съел его! Потом взял второе и съел! Третье!
Съел! Сунул в рот четыре конфеты разом! Под влиянием алкоголя, очевидно,
забыв, что у него все это есть, Сигаев выпил два фужера шипяшей кока-ко-
лы и, потянув посла за рукав, спросил: "А где игрушки? Витька говорил, у
вас игрушки здоровские!"
Посол улыбнулся и распахнул дверь в соседнюю комнату. Да, игрушки бы-
ли, действительно, здоровские! Полкомнаты занимала настоящая железная
дорога. Поезда, вагончики, светофоры! Кто-то что-то включил, и красный
паровозик, присвистнув, припустил по узким рельсам. При виде этого чуда
Сигаев едва не протрезвел.
А в это время иностранные девочки показывали нарядных, словно живых
кукол. Женская половина хора замерла в восхищении, и только староста Му-
ханова, не растерявшись, очень к месту сказала: "А по запасам железной
руды мы превосходим всю Европу, вместе взятую, между прочим!" И тут
Кравцова не выдержала: пойдя на поводу у материнского инстинкта, она
взяла куколку и сжала ее так, что та пискнула что-то похожее на "мама"!
Судя по вытарашенным глазам австро-венгров, до этого дня кукла молчала.
Сигаев выхватил из груды игрушек почти настоящий пистолет и с аппети-
том прицелился в Муханову. Черноглазый мальчик знаками объяснил, что
пистолет можно забрать насовсем. Муханова, презрительно усмехнувшись,
сказала: "Вот уж незачем. У нас в стране у всех есть пистолеты!"
- А железная дорога у вас есть? - спросил черноглазый через перевод-
чицу.
- Железная дорога? - Муханова на секунду задумалась, и, словно отве-
чая по английскому текст "Моя семья", протарахтела:
- У меня есть железная дорога. У меня есть брат и сестра. Мы живем в
пятикомнатной квартире с лужайкой. Имеем гараж и машину. По воскресеньям
имеем традиционный пудинг со взбитыми сливками. И на машине отправляемся
за город, где имеем уик-энд!
- А у тебя тоже есть железная дорога? - спросил назойливый черногла-
зый у Носова.
Носов чуть не проболтался, что у него есть настоящая железная дорога
под окном, и все время кажется, что паровоз влетит в дверь. Но взяв себя
в руки, четко повторил все, что говорила Муханова. Только вместо "взби-
тые" сливки, он сказал "избитые", а упомянув про традиционный пудинг,
поморщился, вспомнив, как отец в воскресенье, приняв "традиционный пу-
динг", гонялся за матерью с утюгом...
Оказалось, что еще у четверых опрошенных есть железные дороги, пяти-
комнатная квартира, воскресный пудинг, машина, брат, сестра и уик-энд.
Этот черноглазый, "зануда такая", еще спросил: "У вас на всех один
отец?"
- Отцы у нас разные! Но, несмотря на это, жизнь одинаковая! - гордо
ответила Муханова.
- Нам, наверно, пора, - заторопилась Ниночка, нетерпеливо переминаясь
с ноги на ногу, чуя близкое окончание дружеского визита.
- А я останусь! - сказал Сигаев, радостно целясь в товарищей из пис-
толета.
- Как "останусь"?! - воскликнула Ниночка, представив лицо директрисы,
когда та узнает, что Сигаев остался за границей.
- А что такого? - сказал Сигаев. - Поиграю и приду!
- Смотри, доиграешься! - сказала Муханова. - Мы бы все с удовольстви-
ем остались, товарищи, но надо подстригать лужайки у дома, пока не позд-
но! Сереженька, дай пистолетик!
Муханова схватила кисть сигаевской руки и стала ее выкручивать. Сига-
ев рванул пистолет на себя и грянул выстрел.
Резиновая пулька с присоской ударила в люстру, срезала белоснежный
плафон, и тот лихо напялился на голову посла, который уже падишахом
опустился на пол.
"Нарочно люстру над Сигаевым повесили, специально!" - бормотала Ни-
ночка, разорвав блузку и пытаясь силой перевязать посла, а тот отбивался
со словами: "Не стоит беспокоиться! Вот зараза!"
Кое-как посла из плафона вынули, голову перебинтовали, пол подмели,
потом долго жали друг другу руки и наконец выбрались из помещения вон.
Ребята быстренько влезли в автобус и оттуда с ужасом смотрели на посла с
перевязанной головой. Он помахивал рукой и, морщась, приглашал приезжать
еще.
И вот автобус выехал с территории посольства на родину. Ехали молча,
только всхлипывала пришедшая в себя Чистякова да чем-то вызывающе хрус-
тел Сигаев. И вдруг, словно по взмаху руки невидимого дирижера, весь хор
разом рванул песню "Ой, мороз, мороз..." Дети пели таким чистым, таким
наполненным, слаженным звуком, которого Ниночка от них добиться никогда
не могла! Особенной красотой и лихостью выделялся голос Потемкина. Как
потом выяснилось в больнице, он на радостях проглотил-таки пуговицу.
Жили-были два соседа
Толстой признавался: "До пяти лет я узнал больше, чем за всю жизнь".
К сожалению, писатель был прав. Более того, к пяти годам становишься
тем, кем остаешься до конца дней.
Моему сыну четыре года шесть месяцев. В этом маленьком таракане я ви-
жу отчетливо взрослого таракана, похожего на меня, выполненного в масш-
табе один к пяти. Как уместились в крошечных генах мои серые глаза, раз-
лет ушей, прямой нос, будущие размеры которого не вызывают сомнений?!
Даже мизинец левой ноги согнулся, как у меня! Жена подолгу разглядывает
сына, хочет найти что-то свое, но ее гены рядом с моими всего лишь сви-
детели. Более того, в гене помимо внешности чудом уместился и мой харак-
тер, уместился целиком со всеми крупными недостатками. Дети играют, во-
зятся, - он стоит и внимательно смотрит. Заберут игрушку, - молчит. По-
бежали наперегонки, - он пошел. Ест все подряд, не пережевывая. Просыпа-
ется с трудом, одевается медленно и кое-как. Любит листать книжки с кар-
тинками, читать не хочет, хотя знает все буквы, кроме "ы". Слух у него
абсолютный. Как и у меня. Абсолютный ноль. Когда я запеваю, он подтяги-
вает, - жена плачет. А нам нравится петь так. Мы чувствуем, как врем ме-
лодию, но внутри нас она звучит правильно, и мы слушаем то, что внутри
нас.
Жена заявляет: "Это твой сын, моего там нет ничего. Если не хочешь,
чтобы вырос еще один бездарь, - займись им. Из тебя ничего путного не
выйдет. То, что не смог сделать с собой, - сделай с ним. Из него можно
лепить все что угодно. Но после пяти лет будет поздно!"
Я смотрю на него и думаю: "Что же из тебя вылепить, пластилин серог-
лазый? Мыслителя роденовского? Будешь ли ты тогда счастлив?" Если чест-
но, мне лень лепить. Я вообще лентяй. Работать не люблю. Ухаживать за
женщинами не люблю. Я все могу, но лень. Я люблю взять свежую газету,
налить стакан крепкого чая, положить три ложки сахара, сделать бутерброд
с сыром, причем масло - толсто. Сигареты и спички - рядом, чтобы, кончив
жевать, сразу закурить. При этом читать газету. Спорт и юмор. Спорт -
единственное, что меня волнует, а юмор кажется глупым, и по сравнению с
ним я кажусь себе умным. От жевания с чтением получаю удовольствие, хотя
оно однообразно, только сыр бывает то свежий, то несвежий. Вот и сын вы-
растает и будет получать удовольствие от сигареты с газетой и сыром. Но,
с другой стороны, он мой сын! И, черт знает почему, хочется, чтоб он был
лучше других детей! Это бьет по моему самолюбию! Когда бьют меня, - са-
молюбия нет, бьют его, - появляется самолюбие!
Когда в магазине радостно говорят: "А ваша очередь прошла!" - я молча
иду занимать снова. Я знаю, надо, багровея, заорать на их родном языке:
"Не твое дело! Второй раз занимать дураков нет!" - и, толкнув плечом,
влезть, взять без очереди. И они промолчат. Я знаю: они промолчат! У
очереди свои законы. Чем ты воспитанней, тем дольше стоишь, тем меньше
получишь, и наоборот, чем ты наглей, тем больше шансов. Когда-то в юнос-
ти окрики посторонних людей бесили меня. Но я старался подняться над
унижением, уговаривал себя: они не стоят того, чтобы связываться. Все
равно не докажешь, что я лучше, а они хуже! Унизить меня становилось с
годами все сложней и сложней. А чтобы успокоить себя, требовалось все
меньше времени. Потом я вообще перестал реагировать на оскорбления. Нау-
чился делатъ вид, будто оскорбляют-то не меня! И кажется, сегодня уни-
зить меня невозможно. Я стал выше любых унижений. Или ниже. Важно, что
мы оказались в разных плоскостях и не соприкасались. Но чем меньше заде-
вало плохое, тем реже трогало и хорошее. Внутри, очевидно, отмирали ка-
кие-то клетки, разрушались органы чувств.
Но когда отбирают игрушку у сына, и он, растерянно улыбаясь, смотрит,
как ватага мальчишек с криками раздирает его машинку на части, я с ужа-
сом понимаю, какая в его маленьком мозгу происходит лошадиная работа! Он
говорит себе: "Они поиграют и отдадут. А если не отдадут, - машина ста-
рая, я с ней наигрался..." Но мозг еще недостаточно гибок. Сын не верит
в то, что думает, - и на глазах выступают слезы обиды. И тут я взрыва-
