убийственные глаза, улыбнулась и прошептала: "Можете проводить". Конс-
тантин Юрьевич пошатнулся, а Изабелла Барсовна, добивая глазами, сказа-
ла: "У меня есть бразильский кофе". Лямин покраснел и услышал, как гово-
рит: "Извините, не могу, у меня через полчаса свидание".
Без пяти восемь он был дома. Еще раз побрился, поправил перед зерка-
лом волосы и сел к приемнику.
Ровно в восемь знакомый голос сказал: "Камин! Камин! Как слышите?
Прием".
- Какой Камин? Что ты несешь?! - возмутился Константин Юрьевич. А го-
лос опять: "Камин! Камин! Я - ласточка! Как слышите? Прием". Лямин пок-
рутил ручку тембра, но женщина стояла на своем и пронзительно кричала:
"Камин! Камин!.."
- Ласточка моя! Голубушка! - непослушными губами шептал Лямин. - Что
с тобой сегодня?! Да не было у меня ничего с Изабеллой, честное слово!
Только пальто на нее надел, и все! Это же я, Лямин! Не узнаешь? Что с
тобой, родная?!
"Камин! Камин! "
- Не Ка-мин, а Ля-мин! Лямин! Что у тебя с дикцией?! Попробуй еще
раз!
"Камин! Камин!.." - отозвалась женщина.
Лямин в сердцах саданул кулаком по приемнику, что-то хрустнуло - и
стало тихо. Шкала погасла. Константин Юрьевич в ужасе оглядел опустевшую
комнату и заплакал, сморкаясь в галстук.
Спал он кошмарно. Метался по кровати, кричал:
- Я - Камин! Я - Камин! Ласточка, разжигай! Переходи ко мне на при-
ем!..
Утром комната показалась ему громадной, таким маленьким и ненужным
ощутил он себя, как пылинку в углу Вселенной.
Кто-то шагал по руке. Константин Юрьевич приоткрыл глаз. Голодный ко-
мар суетливо тыкался в кожу, и наконец, проколов, принялся пить кровь.
Лямин собрался прихлопнуть наглое насекомое, но уж больно здоров был ко-
мар. И Константин Юрьевич не тронул его.
Комар, наливаясь кровью, становился все больше и больше, а Лямин все
меньше и меньше...
Очки
У меня семь пар очков. На каждый день недели. В понедельник надеваю с
черными стеклами, чтобы после вчерашнего меня никто не видел. Целый день
меня никто не видит. Правда, и я ни черта не вижу.
Во вторник, обалдев от вчерашнего мрака, так хочется чего-то чистого,
яркого - синего неба хочется! Надеваю синие очки. И в любую погоду - си-
нее небо! Все синее. Трава синяя. Огурцы свежие синющие! Не ели синие
огурцы? Бр-р! Гадость!
Естественно, в среду хочется настоящих зеленых огурцов с весенним за-
пахом и без очереди! Зеленые очки! И все такое зеленое, молодое, что
скулы сводит! Какие огурцы, когда вокруг зелененькие женщины и, честное
слово, каждой семнадцать лет! "Простите, вас как зовут, зеленоволосая?"
И они не краснеют, а зеленеют, причем не от злости - от радости. Еще бы!
В этих очках сам зеленоглазый, кудрявый и кажется, все зубы во рту свои,
а морщины чужие или это оправа бросает ненужную тень. Можешь перевернуть
весь мир позеленевший.
В ночь с зеленого на четверг жутко чешутся руки. Утром бегу, не по-
завтракав, цепляя очки с дальнозоркими стеклами, чтобы определить фронт
работ!.. Через увеличительные стекла видишь всю линию фронта! Волосы
встают дыбом, руки перестают чесаться. Оказывается, многое сделано до
тебя и ты видишь - как... Но почему никак не увидеть все таким, как хо-
чется?!
Чтобы совпало, надеваю розовые очки. Надеваю в пятницу. Пятница -
жизнь в розовом цвете. Ах, эта розовая действительность! Надеваю носки с
розовой дырочкой. Жена орет, а глаза у самой добрые, розовые. Лезу в
карман, а там розовые, как червонцы, рубли! Вечером на симпатичных розо-
вых обоях давишь розовых тараканов и плывешь в розовый сон на розовых
новеньких простынях.
И суббота! Летишь по лестнице в очках с простыми стеклами, надеясь,
что дело вовсе не в стеклах! И спотыкаешься обо все нерозовое, столько
его кругом! Одна небритая рожа в зеркале чего стоит! Глаза жены накраше-
ны - точь-в-точь тараканы. В углу тараканы затаились, как глаза жены.
Зажмурившись, жду воскресного вечера. Надеваю выходную оправу без
стекол, чтобы не выбили. Иду в ресторан. Там смело мешаю цвета, и вроде
все приобретает желанный цвет, правда, затрудняюсь сказать, какой имен-
но... Кто дал по голове, не разглядел. Хорошо, что в оправе не было сте-
кол. Опять повезло...
В понедельник надеваю очки с черными стеклами, чтобы после вчерашнего
меня никто не видел. Мрак полный.
Но я знаю: дома лежат синие очки!
Стекло
Стекло, которое нес человек, было настолько прозрачное и тонкое, что
временами казалось, будто вообще в руках ничего не было. Человек шел по
солнечной стороне, стекло вспыхивало, а человек жмурился и чему-то улы-
бался.
Прохожие осторожно обходили улыбающегося человека, уступали дорогу и
сами невольно улыбались. Теплый ветер шевелил человеку волосы и тихонеч-
ко звенел на стекле.
Вдруг кто-то толкнул человека плечом.
Прохожие испуганно замерли, потому что человек застонал, пошатнулся -
и стекло выскользнуло из рук. Но никаких осколков на асфальте не было...
Контрабандист
Для несчастья, как и для счастья достаточно ерунды.
У кассирши Шурочки кончилась мелочь, и она часть зарплаты выдавала
лотерейными билетами. Все заработали по нескольку штук, в том числе
Долькин Николай - два.
Спустя месяц на работу притащили таблицу и билеты проверили. Все шло
нормально. Никто не выигрывал. Только Аверьяновой и Рыбину крупно повез-
ло - выиграли по рублю. Последними проверяли билеты Долькина. Первый ми-
мо. А вот второй совпал номером, причем все шесть цифр! Долькина броси-
лись поздравлять с рублем, но тут Ефимова взвизгнула: "Серия!" Все за-
тихли, боясь спугнуть выигрыш. Ефимова прошептала: "Зараза! "Жигули"!"
Долькин тут же потерял сознание. Когда очнулся, все было за него ре-
шено. Кто и когда поможет выбрать машину, устроит на курсы и прочее.
Долькин хотел сказать, что лучше бы взять выигрыш деньгами, потому что
кроме автомобиля в доме Долькина не хватало еще кое-чего. Но раз за него
все решили - автомобиль, он промолчал.
Долькин вообще помалкивал последние годы, потому что с детства гово-
рил невнятно, но тихо, и его понимали с трудом и не так. Если он в мага-
зине бормотал: "Кило яблок получше, мне в больницу", - продавщица, кив-
нув головой, швыряла на весы два кило гнилых помидоров.
Как-то он открыл дверь парадной и, пропуская женшину, бормотнул под
нос: "Прошу вас". И тут же получил пощечину со словами: "За кого вы меня
принимаете? "
Избегая неприятностей, Долькин стал молча соглашаться со всеми. И
оказалось, так удобнее. Не надо ни о чем думать, решать, - иди куда все,
делай что все - не ошибешься.
Нет, конечно же, завидно было смотреть, как роскошно выходят из маши-
ны автовладельцы. Разве с таким шиком вываливаются граждане из общест-
венного транспорта? Но одно дело тихонько мечтать, другое дело - вце-
питься в руль самому. Мечтать безопасней, чем жить...
Как Долькин сдавал на права - это отдельная история.
В автомобиле ему то не хватало рук и ног, то их оказывалось в три ра-
за больше, чем нужно. Трагизм был еще в том, что неверное движение дро-
жащей руки умножалось тысячекратно - и машина с ревом кидалась на бли-
жайший фонарный столб.
Сидевший рядом опытный инструктор, естественно, был убежден, что
Долькин все это вытворяет нарочно! И потому глядел на него с лютой нена-
вистью, отчего Долькин страдал еще больше и вместо ручки переключения
передач хватал колено инструктора, а потом, извиняясь, пытался погладить
колено. Инструктор брезгливо дергался и сквозь зубы шипел: "Кончай ла-
пать! "
Короче, шансов сдать на права не было никаких. Но кто-то позвонил ку-
да-то, и права-таки дали. При этом так долго жали руку, словно прощались
с Долькиным навсегда.
Сосед уговорил поставить сигнализацию. А то угонят! Старый жук в лоп-
нувших джинсах за сто десять рублей присобачил какую-то японскую схему с
гарантией: "Спите спокойно! Орет так, любого вора кондратий хватит!"
И точно! Этот японский кондратий хватал Долькина почти каждый день.
То ли не так соединилось, то ли не в той последовательности отключал, но
когда он чуть ли не ползком приближался к машине или мчался от нее сломя
голову, сигнализация срабатывала и выла, как обезумевшая японка. Каза-
лось бы, сигнализация для того, чтобы спокойно спать, пока она помалки-
вает. Но Долькин не спал в ожидании, когда она заорет. Его швырял к окну
кошкин визг, чей-то свист, крик: "Ко мне, Тузик!". Частенько ночевал он
на ледяном подоконнике не сводя глаз с машины и, всхлипывая, грезил о
том, как было бы славно, если бы машину украли! Выспался бы наконец!
Однажды утром глаза Долькина резануло процарапанное на капоте нецен-
зурное слово. Правда, нацарапали наспех, не очень разборчиво, но при же-
лании можно было прочесть. Долькин перочинным ножом кинулся выскребать,
отчего буквы сверкнули на солнце отчетливо. Он добыл краску, замазал, но
колера не совпали, и, когда высохло, то и ребенок мог прочитать по сло-
гам крупные наглые буквы.
Прохожие опасливо поглядывали на хама-водителя с таким вот девизом, а
Долькин готов был от ужаса провалиться сквозь землю.
Долькина трясло до машины, в машине и после машины. А по ночам во сне
являлся большой такой милиционер, бил жезлом по попке и приговаривал:
"Не ездий, не ездий!" Тут Долькин орал, просыпаясь в слезах, и долго на
коже горели рубцы.
Все время казалось, что смотрят на его "Жигули" подозрительно.
Вот-вот подойдут, схватят за шиворот, спросят: "Откуда машина? Украл?
Убил? Угнал?" А как докажешь, что не украл? Ведь никто же не видел, как
он не крал!
В тот злополучный день, после обеда, к Долькину подошел Кислюков,
главный бухгалтер:
- Старик, ты у нас теперь гонщик! Ас! Комикадзе! Тут из Тбилиси прие-
хал Ванчадзе, земляк твой, гостинцев привез. Подбрось дары на машине, к
теще закинь по-соседски, а я тут с ним посидеть должен. Договорились?
- О чем разговор! - бодро сказал Долькин. - Давайте гостинцы.
Вдвоем они снесли вниз картонную коробку и полиэтиленовый мешок с
улыбающимся Вахтангом Кикабидзе. Причем Кислюков нес гостинцы в перчат-
ках.
- Чтобы не оставлять отпечатки пальцев! - пошутил он. - Видал пода-
рочки? Замша!
- А что в мешке? - спросил Долькин.
- Труп! - ответил Кислюков, и оба засмеялись.
- Труп так труп! - тихо сказал Долькин, но мурашки предчувствия по-
ползли по спине сверху вниз.
Оставшись один в машине, Долькин перекрестился, мысленно повторил,
где право, где лево, включил зажигание. Машина вдруг завелась с первого
раза и тронулась. Впервые Долькин ощутил, что он здесь хозяин. На радос-
тях даже сложил губы трубочкой, решив, что свистит.
Но милицейский свисток срезал чириканье.
Долькин обмяк, "Жигули" завизжали и кинулись на постового. Тот еле
успел увернуться. Долькину безумно захотелось признаться во всем, но в
чем, он понятия не имел. Ох этот жуткий комплекс вины! Возможно, прапра-
дед Долькиных не там перешел Куликово поле, и виноватость сквозь века
тянула к милиционеру. Сколько раз Долькин, сидя в машине, сам себя при-
водил в отделение, задавал каверзные вопросы, ловко на них отвечал, пу-
тал следствие, прижимал себя к стенке, юлил - и все это за рулем в пото-
ке машин! В таком состоянии, действительно, можно было нарушить все что
угодно.
Есть люди, которые много знают, но и под пытками будут молчать.
Долькин, напротив, не знал ничего, но и без пыток готов был признаться в
чем скажут!
Постовой чеканным шагом обошел машину и, отдав честь, сказал:
- Лейтенант Игнатьев! Попрошу права!
Долькин читал про гаишников много хорошего и слышал много плохого.
"Сейчас как даст по попе!" - вздрогнул бедняга, и неведомая сила по-
волокла к подножию милиционера. Он отстегнул ремень безопасности, но ос-
тался пристегнутым.
- Попрошу права! - повторил милиционер, отводя в сторону висевший на
