Солоха - и крыла кентавра разными словами. Половину из них я
процитировать вслух никогда бы не решилась. Зато другую половину
произнести не побоялась бы, потому что слыхом не слыхивала.
- Бегемот недотепистый, петух недоклеванный, чучело
нераспотрошенное! - визжала эксцентричная дама, - на кого же это меня
судьбинушка вывела; что же я, горемычная, делать дальше буду? Неужто
всю жизнь по концертам шляться выйдет?!!
Неожиданно она обернулась ко мне:
- Посудите сами, голубушка - то Карузо вдруг решил попеть на
годовщине своего неприезда в Киев; то Литольфа в парке исполняют
двойным составом симфонического оркестра; то в Купеческом саду духовые
ностальгически тоскуют по несбыточному. А личная жизнь когда же?! А
интим?
- Может, Вам бы стоило подыскать себе более подходящего суженого,
- неуверенно произнесла я.
- Лучшего нет! - отрезала Солоха.
После мальвазии мир для меня был слишком хорош, чтобы мне вдруг
захотелось что-то усложнять. Я жаждала любить всех подряд - даже
ведьму на помеле. Кстати, хвост у нее имелся, все честь по чести;
только вот соли на него сыпать не хотелось: ибо ведьма казалась милой,
хоть и какой-то неустроенной. И было мне ее искренне жаль.
У "Дома Ричарда" шлялся бесхозный кот бегемотского размера, и на
вежливые обращения в ус не дул, не откликался. На примитивное же
"кис-кис-кис" отреагировал как на оскорбление, уставившись на меня
зеленым злым глазом, и резко мяукнул. Не понравилось, видишь ли.
У "Гончаров" прилепились мы еще раз к камням мостовой, и, сидя на
них, совершили обильное возлияние в честь вечной дружбы народов:
гномского, человеческого, китоврасского, ведьминского, привиденческого
и всякого прочего, каковой сыщется и выразит желание примкнуть.
И выразили, и примкнули.
Запах мальвазии распространялся по спящему городу с пугающей
быстротой. Юный демоненок, бегущий в школу, располагающуюся на Лысой
горе, завернул поприветствовать Пфуффия и выхлебнуть пару глоточков.
Убредал он на четвереньках, напоминая маленького козлика. Я глупо
захихикала. Несколько варягов примаршировали побеседовать с Аскольдом,
а заодно и со всей компанией, по душам. Мальвазия пришлась им не по
вкусу, напомнив не то духи, не то одеколон. Из-под складок призрачных
плащей и пластин несуществующих уже доспехов они добыли добрый
варяжский эль и приложились к нему от души. Предложили и мне, но
Пфуффий и Аскольд, а также китоврас со своей зазнобой настрого и в
один голос запретили мне мешать божественную мальвазию с адским кислым
пойлом. Варяги обиделись конкретно на Аскольда, который при жизни
только эль и пил, даже от меда отказывался. Это уже позже летописи
немного приврали в сторону осветления его образа.
Пфуффий веселился от души. Он уже утратил надежду как следует
осмотреть Киев; зато искренне радовался возможности повидать старых
друзей. У меня хватило благоразумия не расспрашивать их всех о том,
как, где и когда они познакомились.
- Лика! - возгласил он в перерывах между двумя тостами. - Ты мне
должная одно обещание - город-то не показала.
- Выполню, - произнесла я, больше обеспокоенная четкостью
произношения, нежели смыслом сказанного - и зря. Но это выяснилось
немного позднее.
- Город ваш знаменит, а путеводителя для нас нету. Нам ведь ваши
людские интересы ни к чему - ни рестораны, ни кафе, ни метро...
Пфуффий оказался довольно-таки современным господином, и я
слушала его спокойно до тех пор, пока он не заговорил о метрополитене.
Почему-то именно за него стало мне обидно, хотя ничего особенного в
киевском метро нет.
- Чем оно тебе не угодило, Фуффи? - спросила я.
Ответил мне кентавр:
- Так ить их в смысле кобольды таких дырок и нор в земле
понаделают, что наши метростроевцы свихнутся, разбираясь. Чего гном
в подземке потерял, когда она - просто большая нора?
Я признала справедливость этих слов, и мир был моментально
восстановлен, а также отмечен парой глоточков. Только не говорите
никому, что спаивали меня ведьмы, привидения и гномы - все равно не
поверят. Пусть это лучше останется великой гномской тайной.
- Так вот, - возгласил Фуффи. - Я требую, чтобы ты, Ликерья,
написала подробный и обстоятельный путеводитель для гномов, кобольдов
там всяких; можешь и для эльфов, коли охота выйдет. Обещаешь?
Наверное, тогда я и подписала себе бессрочный приговор.
- Обещаю!
- Герой ты, - сочувственно-восхищенно отметил какой-то из
варягов, наслаждавшихся нашим обществом. - Для гномов писать - это все
одно, что Рим взять приступом.
Я задумалась, но было уже поздно.
На концерт мы, конечно, припозднились. Вывалившись шумной толпой
на Сагайдачного, увидели молоденького милиционера, который никак не
мог для себя решить: снимся мы ему или нет. Неизвестно, что бы ему
пришло в голову на этот счет, и как бы в связи с этим закончилась ночь
для меня (я-то была реальной и уязвимой), но тут пронесся мимо экипаж
Фундуклеева, сопровождаемый двумя вестовыми, и милиционер лихо отдал
честь, весь подтянувшись и засияв в ночи. После он ошалело стал
соображать, привиделся ли ему еще и экипаж, но мы не дожидались
результатов - прошмыгнули себе в сторону Контрактовой площади.
Великий венгр уже привел публику в восторг и собирался уезжать.
Странное дело, я даже не была слишком расстроена; а варяги - те
откровенно ликовали за компанию с ведьмой. До музыки они были не
слишком охочи. Из Контрактового дома валила музыкально-удволетворенная
толпа разнообразнейших существ.
- Ты, Пфуффий, пропустил удивительное слышище, - сказал маленький
мохнатый человечек в золотом пенсне и фетровой шляпке.
- Может, поздравствуемся, Парфеноний? - спросил гном, надуваясь
торжественностью.
- Здравствовать тебе еще тыщу лет, - церемонно поклонилось
существо, обозванное Парфенонием. - Представь даме, невежа.
- Знакомься, Лика, - широко повел Фуффи ручкой. - Это самый
страшный зануда не только в вашем городе, но и на всей планете. Зато
он же - самый надежный и верный друг, с которым мы пережили волнующие
приключения, домовой Парфеноний!
- Имею честь увлекаться греческой стариной, - раскланялся
домовичок.
- Почему именно греческой? - спросила я с огромным интересом.
- Случилось около двух сотен лет служить храмовым домовым в
обиталище совоокой Афины, - пояснил мохнатик. - Меня тогда звали
как-то иначе, но теперь я и сам не помню, как. С гордостью ношу новое
имя Парфеноний...
- Пошел излагать, - сказал Аскольд. - Не остановишь. Но яичницу
делает знатнейшую, особенно, если с ветчиной.
- Яичница - это дело, - радостно согласился китоврас. Пока мы
беседовали с домовым, он целовался со своей ведьмой; она моментально
подобрела и смотрела на него счастливыми, молодыми глазами.
- Онисимушка, поедем, я тебе завтрак приготовлю, - пропела, тая
от нахлынувших чувств.
- Повременим, радость моя. Скоро рассвет, полюбуемся еще
городом...
Я осмотрелась по сторонам.
- Но ведь этого все равно не может быть? - кажется голос мой
звучал жалобно и даже просительно: рассудок отчаянно сопротивлялся
органам чувств, пытаясь убедить их в том, что им грезится.
- Понедельник, - охотно разъяснил Пфуффий, - тринадцатое число.
Мы находимся под тринадцатым созвездием загадочного Змееносца; к тому
же повстречались на его территории. Отчего же не может?
Гном говорил абсолютную правду - Владимирская горка находится в
знаке Змееносца, тринадцатом и исключительном. Вот и не верь после
этого в чудеса...
Даже петуха они где-то умудрились раздобыть; для порядка - как
пояснили мне педантичные варяги. Это было тем более удивительно, что
их я всегда представляла волосатыми разгильдяями, но действительность
оказалась иной. Какой-то из призраков смылся незаметно на время, и
вернулся с ослепительно-белым петухом, замотанным в клочья
предутреннего тумана, как в авоську. Птица вертела головой с
любопытством, но без малейших признаков тревоги.
- Привычный он, - пояснил Аскольд, - мы его часто заимствуем на
пирушки там, юбилеи всякие; чтобы не прозевать урочный час.
Петух поглядел мне прямо в глаза и кивнул утвердительно...
- Ну, - молвил Пфуффий, - хорошая вышла поездка. Я постараюсь еще
наведаться, ты жди, Лика; только обязательно жди и не считай меня
видением. И путеводитель пиши, очень тебя прошу.
Мы крепко обнялись, для чего мне пришлось поднять гнома на руки.
Я чмокнула его в курносый нос, и Фуффи заалел щеками.
Аскольд приглашал на могилу - в гости. Я оставила адрес и
телефон, понимая, что какие-то границы безумия уже перешагнула.
Варяги щедро одарили безделушками, лихо отрывая их от своих
призрачных одеяний. Любопытно, что бронзовые и серебряные колечки и
серьги становились осязаемыми, как только переходили в мои руки.
Китоврас преподнес подкову на счастье, а ведьма шепнула на ухо,
что попозже сама меня сыщет. Я на всякий случай произнесла формулу
приглашения.
Домовой о чем-то долго переговаривался с Пфуффием, затем быстро
распрощался со всеми и, сославшись на безмерную занятость, исчез. На
меня он почти не обратил внимания, откланявшись напоследок, и я вдруг
отметила, что мне это не безразлично; и даже, напротив, обидно. Ничего
никому говорить не стала. Однако в груди моментально образовалась
крохотная такая пустота; даже не пустота - так себе, пустотка. Просто
трудно в одну ночь обрести и снова потерять настоящего, взаправдашнего
домового.
Неотвратимо приближался рассвет, отнимая у меня вымечтанную,
выстраданную сказку, не успела я в нее поверить.
Печалиться было неприлично. Все целовались и обнимались до упаду;
гном от меня более не отходил и на самом-самом последнем этапе
прощания вручил мне бутыль из-под мальвазии. С окончанием волшебной
ночи она утратила свои небывалые свойства и обратилась пустой
бутылкой, но и так оставалась редкостью - темного, густого зеленого
цвета, пропыленная, испещренная незнакомыми рунами (Господи! Будто
руны бывают мне знакомы). Я бережно засунула ее во внутренний карман
куртки.
Пфуффий запер свой чемоданчик, звонко защелкнув замочки; помахал
мне рукой. Я стояла, опираясь на широкую спину китовраса, а позади
нас, на помеле, висела в воздухе китоврасья возлюбленная.
И тут заорал петух.
Заорал, сказала бы я, немузыкально. Но зато по существу и
конкретно. Так что все сразу закончилось - и гном, и призраки, и
кентавр. Зато образовался рассеянный утренний свет, молодой
милиционер, осуждающе на меня глядящий из-под козырька холодной не по
сезону фуражки; да независимый петух, который бодро шагал вверх по
улице.
Позади что-то зашаркало и заскребло асфальт. Я обернулась на
звук. Китоврасья ведьма в сером зипунчике отчаянно подметала улицу
своим заговоренным помелом. Лицо ее было свирепо, углы рта опущены,
поза называлась "Не подходи - убью". Я разглядывала ее несколько
секунд, и тут она подняла голову и озорно мне подмигнула:
- Ступай домой! Навещу на днях!
Я медленно закрыла оба глаза и так же медленно их открыла. Это
обозначало полную солидарность, а заодно давало мне возможность
убедиться, что я не грежу.
Город стал проявлять первые признаки жизни: зашумел транспорт,
заголосили полусонные птицы, погасли фонари, и, как альтернатива,
зажглись окна в домах. В моей квартире тоже было светло, и это привело
меня в состояние усталого негодования: я с ног валюсь, хочу спать, а
