-- Жир тоже нужно съесть, -- приказала Филифьонка.
-- Почему бы нам не уйти на кухню? -- затянул опять Онкельскрут.
-- Иногда люди поступают, как им вздумается, -- отвечала Филифьонка,
-- берут еду с собой или просто не едят! Для разнообразия!
Обеденный стол стоял на неровном месте, и хемуль, боясь пролить суп,
держал свою тарелку двумя лапами.
-- Меня кое-что волнует, -- сказал он. -- Купол получается нехорошим.
Хомса выпилил неровные доски. А когда их начинаешь подравнивать, они по-
лучаются короче и падают вниз. Вы понимаете, что я имею в виду?
-- А почему бы не сделать просто крышу? -- предложил Снусмумрик.
-- Она тоже упадет, -- сказал хемуль.
-- Терпеть не могу жирную пленку на овсяном супе, -- не успокаивался
Онкельскрут.
-- Есть другой вариант, -- продолжал хемуль, -- можно вовсе не делать
крышу. Я вот тут сидел и думал, что папа, может быть, захочет смотреть
на звезды, а? Как вы думаете?
-- Это ты так думаешь! -- вдруг закричал Тофт. -- Откуда тебе знать,
что папа захочет?
Все разом перестали есть и уставились на хомсу.
Хомса вцепился в скатерть и закричал:
-- Ты делаешь только то, что тебе нравится! Зачем ты делаешь такие
громоздкие вещи?
-- Нет, вы только посмотрите, -- удивленно сказала Мюмла, -- хомса
показывает зубы.
Хомса так резко вскочил, что стул опрокинулся, и, сгорая от смущения,
хомса залез под стол.
-- Это хомса-то, такой славный, -- холодно сказала Филифьонка.
-- Послушай, Филифьонка, -- серьезно заявила Мюмла, -- я не думаю,
что можно стать Муми-мамой, если вынесешь кухонный стол во двор.
И Филифьонка вскипела.
-- Только и знаете: "Мама -- то, мама -- это"! -- кричала Филифьонка,
вскакивая из-за стола. -- И что в ней такого особенного? Разве это поря-
дочная семья? Даже в доме не хотят наводить чистоту, хотя и могут. И да-
же самой маленькой записочки не пожелали оставить, хотя знали, что мы...
-- Она беспомощно замолчала.
-- Записка! -- вспомнил Онкельскрут. -- Я видел письмо, но куда-то
его запрятал.
-- Куда? Куда ты его запрятал? -- спросил Снусмумрик.
Теперь уже все встали из-за стола.
-- Куда-то, -- пробормотал Онкельскрут. -- Я, пожалуй, пойду опять
ловить рыбу, ненадолго. Этот пикник мне не нравится. В нем нет ничего
веселого.
-- Ну вспомни же, -- просил хемуль. -- Подумай. Мы тебе поможем. Где
ты видел письмо в последний раз? Подумай, куда бы ты его спрятал, если
бы нашел сейчас?
-- Я в отпуске, -- упрямо ответил Онкельскрут, -- и я могу забывать
все что хочу. Забывать очень приятно. Я собираюсь забыть все, кроме не-
которых мелочей, которые очень важны. А сейчас я пойду и потолкую с моим
другом -- предком. Он-то знает. Вы только предполагаете, а мы знаем.
Предок выглядел так же, как и в прошлый раз, но сейчас у него на шее
была повязана салфетка.
-- Привет! -- сказал Онкельскрут, покачав головой и притопывая. -- Я
ужасно огорчен. Ты знаешь, что они мне сделали? -- Он немного помолчал.
Предок тоже покачивал головой и притопывал. -- Ты прав, -- продолжал Он-
кельскрут, -- они испортили мне отпуск. Я, понимаешь, горжусь тем, что
мне удалось так много всего забыть, а теперь вдруг, извольте, велят
вспомнить! У меня болит живот. Я так зол, что у меня заболел живот.
В первый раз Онкельскрут вспомнил про свои лекарства, но он забыл,
куда их подевал.
-- Они были в корзинке, -- повторил хемуль. -- Он говорил, что ле-
карства у него в корзинке. Но корзинки в гостиной нет.
-- Может быть, он забыл ее где-нибудь в саду, -- сказала Мюмла.
-- Он говорит, что это мы виноваты! -- закричала Филифьонка. -- При
чем тут я? А я-то еще угощала его горячим смородиновым соком, который
ему так нравится!
Она покосилась на Мюмлу и добавила:
-- Я знаю, что Муми-мама подогревала сок, когда кто-нибудь болел. Но
я все-таки сварила его на всякий случай.
-- Прежде всего я прошу всех успокоиться, -- заявил хемуль, -- и я
скажу, что каждому нужно делать. Стало быть, речь идет о бутылочках с
лекарствами, бутылочке коньяка, письме и восьми парах очков. Мы разделим
сад и дом на квадраты, и каждый из нас...
-- Да, да, да, -- поддакнула Филифьонка. Она заглянула в гостиную и с
тревогой спросила: -- Как ты себя чувствуешь?
-- Неважно, -- отвечал Онкельскрут. -- Как можно себя чувствовать,
когда тебе предлагают суп с жирной пленкой и не дают ничего спокойно за-
бывать? -- Он лежал на диване, укрывшись целым ворохом одеял, на голове
у него была шляпа.
-- Сколько тебе лет, собственно говоря? -- осторожно спросила Фи-
лифьонка.
-- Умирать я пока не собираюсь, -- весело заявил он, -- а тебе-то са-
мой сколько лет?
Филифьонка исчезла. Повсюду в доме открывались и закрывались двери,
из сада доносились крики и беготня. Все думали только об Онкельскруте.
"Эта корзинка может оказаться где угодно", -- думал Онкельскрут бес-
печно. В животе у него больше не крутило.
Вошла Мюмла и примостилась к нему на край дивана.
-- Послушай, Онкельскрут, -- сказала она, -- ты такой же здоровый,
как я. Ничего у тебя не болит, сам знаешь.
-- Возможно, -- отвечал он. -- Но я не встану до тех пор, пока мне не
устроят праздник. Совсем маленький праздник для такого пожилого, как я,
и который справился с болезнью!
-- Или большой праздник для Мюмлы, которая хочет танцевать! -- так-
тично добавила Мюмла.
-- Ничего подобного! Огромный праздник для меня и предка! Он уже сто
лет ничего не праздновал. Сидит себе в шкафу и горюет.
-- Если ты веришь этому, значит, можешь верить чему угодно, -- сказа-
ла Мюмла, ухмыляясь.
-- Нашел, нашел! -- закричал за окном хемуль. Двери распахнулись, все
сбежались в гостиную, сгорая от любопытства. -- Корзина была под веран-
дой! -- радостно объяснил хемуль. -- А лекарство стояло на другом берегу
реки.
-- Ручья, -- поправил Онкельскрут. -- Сначала подайте мне лекарство.
Филифьонка налила ему капельку в стакан, и все внимательно следили за
тем, как он пьет.
-- Может, ты съешь по одной таблетке из каждого пакетика? -- спросила
Филифьонка.
-- И не собираюсь, -- ответил Онкельскрут и со вздохом откинулся на
подушки. -- Только не вздумайте говорить мне неприятные вещи. Я все рав-
но не смогу окончательно выздороветь, пока мне не устроят праздник...
-- Снимите с него ботинки, -- сказал хемуль. -- Тофт, сними с него
ботинки. Это первое, что нужно сделать, когда болит живот.
Хомса расшнуровал Онкельскруту ботинки и снял их. Из одного ботинка
от вытащил скомканную белую бумажку.
-- Письмо! -- закричал Снусмумрик. Он осторожно расправил бумажку и
прочитал: "Будьте добры, не топите кафельную печь, там живет предок. Му-
ми-мама". -==17==-
Филифьонка старалась не думать об удивительных существах, что жили в
шкафу, и пыталась отвлечься, забыться за делами. Но по ночам она слышала
слабые, еле различимые шорохи, а иногда слышалось, как кто-то нетерпели-
во скребется по плинтусу. А однажды у ее изголовья тикали часы, предве-
щавшие смерть.
Самый приятный момент за целый день наступал для нее, когда она уда-
ряла в гонг, созывая всех к столу, и когда выставляла в темноте на
крыльцо помойное ведро. Снусмумрик играл почти каждый вечер, и Филифьон-
ка хорошо запомнила все его мелодии. Однако она насвистывала их, лишь
когда была уверена, что ее никто не слышит.
Однажды вечером Филифьонка сидела на кровати и думала, какой бы ей
найти предлог, чтобы не ложиться спать.
-- Ты спишь? -- спросила Мюмла за дверью и, не дожидаясь ответа, вош-
ла в комнату.
-- Мне нужна дождевая вода, вымыть голову, -- сказала она.
-- Еще чего! -- ответила Филифьонка. -- По-моему, речной водой мыть
ничуть не хуже. Возьми из среднего ведра. А это вода из источника. Выпо-
лощешь дождевой. Да не лей на пол.
-- Я вижу, ты пришла в себя, -- заметила Мюмла, ставя воду на огонь.
-- Между прочим, такая ты намного симпатичнее. Я явлюсь на праздник с
распущенными волосами.
-- На какой это праздник? -- резко спросила Филифьонка.
-- В честь Онкельскрута, -- ответила Мюмла. -- Разве ты не знаешь,
что мы завтра устроим праздник в кухне?
-- Вот оно что! Это для меня новость! -- воскликнула Филифьонка. --
Спасибо, что сказала! Стало быть, праздник, который устраивают, оказав-
шись вместе, отрезанные от мира, сметенные ветром жизни в один стог. А в
самый разгар праздника гаснет свет, и когда его зажигают снова, видят,
что в доме одним гостем меньше...
Мюмла с любопытством уставилась на Филифьонку.
-- Иногда ты меня удивляешь. Недурно сказано. А потом исчезают один
за другим, и под конец остается лишь один кот, что сидит и умывает лапой
рот на их могиле!
Филифьонка вздрогнула:
-- Вода, должно быть, уже согрелась. А кота у нас нет.
-- Его нетрудно раздобыть, -- сказала, ухмыльнувшись, Мюмла. -- Стоит
только пофантазировать немного, и будет тебе кот. -- Она сняла кастрюлю
с огня и открыла дверь локтем. -Спокойной ночи, -- сказала она, -- и не
забудь уложить волосы. Хемуль сказал, что ты сумеешь украсить кухню, что
у тебя артистический вкус. -- Тут Мюмла ушла, проворно закрыв дверь но-
гой.
Сердце Филифьонки сильно стучало. У нее хороший вкус, хемуль сказал,
что у нее артистический вкус. Какое прекрасное слово! Она повторила его
много раз про себя.
Филифьонка взяла керосиновую лампу и отправилась в ночной тишине ис-
кать украшения в стенном шкафу над маминым гардеробом. Картонки с бумаж-
ными фонариками и лентами стояли на своем обычном месте на самом верху,
в правом углу. Они были нагромождены одна на другую и закапаны стеари-
ном. Пасхальные украшения, старые поздравительные открытки "С днем рож-
дения!". На них сохранились надписи: "Моему любимому папе", "Дорогой Хе-
муль, поздравляю тебя с днем рождения", "Мы крепко любим свою дорогую
крошку Мю", "Сердечно желаем тебе, Гафса, успехов в жизни". Видно, Гафсу
они не так сильно любили, как Мю. А вот и бумажные гирлянды. Филифьонка
снесла их вниз в кухню и разложила на столике для мытья посуды. Она смо-
чила волосы, накрутила их на бигуди. При этом она все время насвистывала
один мотив, очень точно и правильно, о чем сама не подозревала.
Хомса Тофт слышал, как они говорили о празднике, который хемуль назы-
вал вечеринкой. Он знал, что каждый должен будет выступить, и догадывал-
ся, что на вечеринке нужно быть общительным и приятным для всей компа-
нии. Он себя приятным не считал и хотел одного -- чтобы его оставили в
покое. Он пытался понять, отчего так разозлился тогда за воскресным обе-
дом. Тофта пугало, что в нем жил какой-то совсем другой хомса, вовсе ему
незнакомый, который может в один прекрасный день снова появиться и осра-
мить его перед всеми. После того воскресенья хемуль один строил свой дом
на дереве. Он больше не кричал на хомсу. И обоим им было неловко.
"Как это я мог так сильно разозлиться на него? -рассуждал Тофт. --
Злиться было вовсе не за что. Ведь раньше я ничего подобного за собой не
замечал. А тут злость поднялась во мне до краев и обрушилась водопадом.
А ведь я всегда был таким добрым".
И добрый хомса отправился к реке за водой. Он наполнил ведро и поста-
вил его у палатки. В палатке сидел Снусмумрик и мастерил деревянную лож-
ку, а может, и ничего не делал, просто молчал с умным видом. Все, что
Снусмумрик делал и говорил, казалось умным и рассудительным. Наедине с
собой Тофт признавал, что ему не всегда понятно сказанное Снусмумриком,
но идти к нему и спрашивать о чем-нибудь не решался. Ведь Снусмумрик
иной раз вовсе не отвечает на вопрос, знай, говорит себе про чай да про
погоду. А то прикусит трубку и издаст неприятный неопределенный звук, и
тебе начинает казаться, что ты сморозил какую-нибудь глупость.
"Не пойму, почему это они им восхищаются, -- думал хомса, направляясь
в сад. -- Конечно, то, что он курит трубку, выглядит внушительно. А мо-
