Странно, но почему-то ее отпустили, записав адрес, и сказали: мол,
заедем завтра на дом для выяснения. Как бы там ни было, но тетка
возненавидела Бима лютой ненавистью, серого - тоже, но несколько меньше,
хотя он и подвел ее под монастырь.
В связи с такими двумя заявлениями через два дня в областной газете
появилось объявление:
"Есть основание полагать: собака, беспородный сеттер, ухо черное,
кусает прохожих. Знающих местопребывание таковой, а также укушенных просим
сообщить по адресу... На предмет изловления для анализа и ликвидации
возможных последствий. Граждане! Берегите свое здоровье и здоровье других
- не молчите"... И т. п.
В ближайшие дни немедленно посыпались письма читателей. В одном из
них сообщалось:
"...(Такого-то числа и месяца сего года)... Бежала собака в
направлении к вокзалу (беспородный сеттер, ухо черное), она не разбирала
ничего и перла напрямую, так здоровые духом собаки не бегают - напрямую
или наискосок через площадь, а обходя препятствия или предметы,
встречающиеся на пути следования. Хвост был опущен вниз, и морда была
действительно опущена вниз. Вышеупомянутая собака (беспородный сеттер,
черное ухо) вполне опасна, может укусить любого гражданина советского
союза и даже иностранного туриста, каковые есть, а потому ее следует
ловить и ликвидировать без никаких исследований, о каковых упомянуто в
объявлении вашей уважаемой нами газете".
Под петицией стояло двенадцать подписей.
Были и другие письма (всех не упомянешь). Ну, например, такое:
"...Точно такая же собака, но без черного уха, бежала тоже напрямую"...
Или: "Город забит собаками, а которая из них бешеная, понять невозможно
никак". Или: "И вовсе та собака не бешеная, сами вы бешеные, витинары".
Или: "Если облисполком не может поставить на широкую ногу организацию
планомерного, рассчитанного на год, уничтожения собак, то куда мы идем,
товарищ редактор? Где план? Где действенная критика и почему вы к ней не
прислушиваетесь? Хлебы-то мы умеем печь, а вот охранить здоровье
трудящегося гражданина - кишка тонка. Я - честный человек и говорю всегда
в глаза одну матку-правду. И не боюсь я никого, кстати. А вы подумайте над
теми моими словами. Мне уже терпеть нету мочи: пишешь, пишешь, а толку
ноль".
в общем, писем было так много, что развернулась дискуссия, следствием
чего явилась редакционная статья "Том в квартире", где приводились
выдержки из письма доцента пединститута. Тот доцент был явным
собаконенавистником. Почему это так, трудно догадаться, но воспитательное
значение для детей и юношества его высказывание имело огромное: если они
его поймут правильно, то с малых лет будут душить собак, заботясь о
здоровье трудящихся, а на человека, содержащего дома собаку, будут
коллективно и дружно кричать на улице: "Бездельник!" (таким словом доцент
обозвал людей, любящих собак), "грязнуля!" (тоже творчество того доцента).
Как уже сказано выше, всех писем перечислить не представляется
возможным, но одно приведем все таки, последнее. Оно было из двух строк.
Читатель просто задал вопрос: "А на обоих ухах по черному если - бить?" То
был читатель практик, далекий от абстрактного восприятия мира. Но тем не
менее это письмо не попало ни в статью, ни вообще на страницы печати и
даже осталось без ответа. Только подумать! Какое неуважение к запросам
человека, предлагающего свои услуги.
Есть, есть еще читатель отзывчивый, не перевелся, слава богу. Такой
читатель не пропустит возможности высказаться и заклеймить. Так вот и в
нашей истории: Бима искали уже по всему городу, опорочили добрую собаку. А
за что? Ладно: путь он укусил, скажем, - это правда, а обстоятельства при
укушении и то, что он бешеный, - это сущая неправда. Заботливый читатель
смешал все это вместе не по своей вине: он не подозревал клеветы, а у нее
хоть и короткие, но зато прочные ноги.
Но редактор вовремя заметил, что дискуссия эта - стихийная,
вызванная, видимо, укушенным человеком, дискуссия вовсе не организованная,
а самотечная. И он поступил мудро - дал объявление нонпарелью (тем
шрифтом, какой никогда не пропустит устойчивый читатель): "Собака Черное
Ухо - поймана. Редакция прекращает дискуссию на эту тему. Рукописи не
возвращаются".
Редактор тот был юморист, чего "читатель-борец" терпеть не может.
Но то была неправда: Бима никто не изловил. Просто-напросто Толик,
узнав в школе про объявление, нашел перед вечером квартиру ветврача,
позвонил, а когда ему открыли, сказал:
- Я - от Черного Уха, от Бима.
Выяснился вопрос незамедлительно: на следующий день Толик поехал к
Биму и отвел его, трехногого, на ветеринарный пункт к врачу. Тот осмотрел,
сказал:
- Враки вся эта дискуссия. Собака не бешеная, а больная. Избитая и
изуродованная. Эх, люди! - Зато осмотрел больную лапу, послушал
внутренности, выписал мазь для ноги, дал микстуру для внутренностей и,
провожая друзей - мальчика и собаку, спросил на прощание:
- Тебя как же зовут, герой?
- Толик.
- Ты хороший мужик, Толик. Молодец!
Бим, уходя, тоже поблагодарил врача. От него пахло лекарствами, но он
вовсе не был больной, а, наоборот, высокий, мужественный человек с добрыми
глазами.
"Хороший человек, - сказал ему Бим хвостом и взглядом. - Очень
хороший человек!"
...Читатель друг! Не тот читатель, что мнит, будто без его клеймящих
писем собаки поедят всех граждан и гражданок, нет - не тот. Другой - мой
читатель, к тебе обращаюсь. Прости, что в лирическо-оптимистической
повести о собаке я иногда напишу одну две сатирические картины. Не обвиняй
в нарушении законов творчества, ибо у каждого писателя свои "законы". Не
обвиняй, дорогой, и в смешении жанров, ибо сама жизнь - смешение: добро и
зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь живут рядом, и так
близко друг к другу, что иногда трудно отличить одно от другого. Хуже мне
было бы, если б вдруг ты заметил у меня полуправду. Она похожа на
полупустую бочку. А ведь разницу между полупустой и полуполной бочкой
доказывать нет смысла.
Главное, я за то, чтобы писать обо всем, а не об одном и том же.
Последнее вредно. Ты подумай! Если писать только о добре, то для зла - это
находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть
несчастных и в конце концов не будут их замечать, если писать только о
серьезно-прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным.
Впрочем сказать, я ведь и пишу только о собаке. В подтверждение чему
следуют дальнейшие главы занимательных и, замечу кстати, не всегда веселых
историй с нашим добрым Бимом.
10. ЗА ДЕНЬГИ
Благодаря стараниям Толика и Степановны Бим поправлялся. А недели
через две лапа стала заживать, хотя и осталась разлапистой, широкой по
сравнению с остальными. Бим уже пробовал на нее наступить, но пока еще
так, немножко - только пробовал. Расчесанная Толиком шерсть придала Биму
вполне пристойный вид. А вот голова стала болеть не переставая: от ударов
серого что-то в ней будто сместилось. Иной раз Бим испытывал
головокружение, тогда он останавливался, ждал в удивлении, что же с ним
будет, но потом, слава богу, прекращалось до следующего раза. Или
ошеломленного несправедливостью, неожиданно, не сразу, а через некоторое
время, вдруг зашумит в ушах, закружится голова, заскочит не туда сердце, и
он, покачиваясь, останавливается и ждет в горестном удивлении, что же с
ним будет. Потом действительно проходит, а иногда даже и не повторяется.
Все бывает и все проходит. Человек - тоже животное, только более
чувствительное.
...Лишь поздней осенью, уже по устойчивым заморозкам, Бим пошел на
четырех ногах, но так-таки и прихрамывал - нога почему-то стала чуть
короче. Да, Бим остался калекой, хотя с головой дело будто бы и уладилось.
Истинно: все бывает и все проходит.
Это еще ничего бы, но хозяина-то нет и нет. И листок письма давно уже
ничем не пахнет, а лежит в углу как обыкновенная, всегда бесполезная
бумага. Бим уже мог бы снова искать друга, но Толик не спускал с поводка,
когда с ним гулял. Толик все еще боялся и тогда объявления в газете, и
серого дядьку, да и прохожие иногда спрашивали: "А не ты ли это собака,
бешеная, с черным ухом?" Толик не отвечал и быстро уходил, оглядываясь. Он
мог бы сказать: "Нет, не та собака" - и делу конец. Но он не умел лгать и
скрывать свои чувства - страх, опасение, сомнение и прочее даже наоборот,
все это проявлялось открыто и прямо: ложь он называл ложью, правду -
правдой. Более того, в нем зарождалось чувство юмора, как одного из
способов выражения справедливости, настоящего юмора, при котором смешное
говорится без тени улыбки хотя обладатель этого чувства может внутренне
почти плакать. Первым проявлением этого было то самое сочинение, сути
которого он сам еще не понимал. Он еще не понимал как следует, он только
смутно начинал догадываться кое о чем.
Итак, мальчик в спортивных осенних брючках и желтых ботиночках, в
светло-коричневом пиджачке и осенней ворсовой фуражечке каждый день, перед
вечером, шел с хромой собакой по одному и тому же маршруту. Он всегда был
такой чистенький и опрятный, что любой встречный думал: "Сразу видно - из
культурной семьи мальчишка". К нему уже стали привыкать ближайшие к его
маршруту жители, а некоторые из них спрашивали друг друга: "Чей же это
такой хороший и смирный мальчик?"
С внучкой Степановны, Люсей, беленькой ровесницей, тихой и скромной,
Толик подружился крепко, хотя почему-то и стеснялся брать ее на прогулки.
Зато в квартире Иван Иваныча, они, бывало, забавлялись с Бимом, а тот
платил им преданной любовью и неотступным вниманием. Степановна тут-же
сидела с вязаньем и радовалась, глядя на детей.
Однажды они разравнивали Биму очесы на ногах и подвесок на хвосте, а
Люся спросила:
- Твой папа тут, в городе?
- Тут. Только его утром увозят на работу, а вечером привозят обратно,
совсем уж поздно. Страшно устает! Говорит, "нервы напружинились до
отказа".
- А мама?
- Маме всегда некогда. Всегда. То прачка приходит, то полотеры, то
портниха, то телефон звонит без конца - никогда ей нету покоя. Даже на
родительское собрание вырваться не может.
- Трудно, - вздохнув, подтвердила Люся чистосердечно, с грустинкой в
глазах. Она ведь и задала Толику вопрос лишь потому, что всегда думала о
своих папе и маме. Потому-то и сказала: - А мои папа и мама далеко.
Самолетом улетели. Мы с бабушкой вдвоем... - и совсем весело добавила: - У
нас два рубля в день, вот сколько!
- Хватает, слава богу, - поддержала Степановна. - Десять буханок
белого хлеба купить можно. Куда там, а бывало-то давно-то - вспомнишь...
Да что там! Аж муторно: сапоги мужнины, твоего дедушки, Люся, отдала за
буханку...
- А когда это было? - спросил Толик, удивленно вздернув бровки.
- В гражданскую войну. Давно. Вас и на свете не было. Не дай бог вам
такого.
Толик с удивлением смотрел на Люсю и на Степановну: для него было
совсем непонятно, как это так, чтобы папы и мамы не жили с детьми и чтобы
когда-то хлеб покупали за сапоги.
Степановна угадала его мысли по взгляду:
- Да и уехать нельзя: квартиру-то надо оберегать... А то отнимут...
Теперь вот и эту тоже надо оберегать, пока приедет _И_в_а_н_ И_в_а_н_ы_ч_.
А как же! Само собой: мы ж - соседы с _И_в_а_н_ И_в_а_н_ы_ч_е_м_.
Бим присмотрелся к Степановне и догадался: Иван Иваныч есть! Но где
он? Искать, надо искать. И он стал просить, чтобы его выпустили. Желание
