Но подошел Хрисан Андреевич, взял его за хвост. Бим замер в своей
норе, будто неживой.
- Затосковал, Черноух? - спросил Хрисан Андреевич, легонько
подергивая за хвост, тем и приглашая Бима обратно.
Бим вылез. Что поделаешь, если тебя тянут за хвост!
- Что с тобой, Черноух?! - удивился Хрисан Андреевич и отстранился,
оторопев. - Уж не сбесился ли ты?
Глаза у Бима налились кровью, он нервно подергивался, водя носом из
стороны в сторону, часто часто дышал, будто только-только кончил
напряженную охоту. Он беспокойно забегал по двору и наконец стал
царапаться в калитку, оглядываясь на Хрисана Андреевича.
Тот, стоя посредине двора, глубоко задумался. Бим подошел к нему, сел
и говорил глазами совершенно отчетливо: "Мне надо туда, на простор. Пусти
меня, пусти!" Он просяще вытянулся на животе и заскулил так тихо и
жалобно, что Хрисан Андреевич нагнулся и стал его ласкать:
- Эх, Черноух, Черноух... И собака хочет воли. Куда-а там! - Затем
зазвал Бима в сени, уложил на сено, привязал на веревку и принес миску с
мясом.
Вот и все. Грустно. Сытая жизнь без свободы опротивела Биму.
К мясу он не притронулся.
12. НА ПРОСТОРЕ ПОЛЕЙ. НЕОБЫЧНАЯ ОХОТА. ПОБЕГ
Утром, как и ежедневно, в доме Хрисана Андреевича все повторилось по
заведенному порядку: пружина трудового дня начала распускаться с
последних, третьих петухов, потом промычала корова, Петровна подоила ее и
затопила печь. Алеша вышел поласкать своего, теперь уж любимого, Черноуха,
папаня задал корм корове и свиньям, посыпал зерноотходы курам, после чего
все сели за стол и позавтракали. Бим в то утро не прикоснулся даже к
ароматному молоку, хотя Алеша и просил его, и уговаривал. Потом, пока
родители хлопотали по дому, Алеша принес воды и вычистил котух коровы и
еще раз просил Бима поесть, совал его нос в миску, но увы, Черноух
неожиданно стал почти совсем чужим. Под конец сборов на работу Хрисан
Андреевич наточил огромный нож и засунул его над дверью.
С солнцем Петровна укуталась в свои толсты - Бим взвыл горько и
безнадежно.
И вот открылась дверь с улицы, вошел Хрисан Андреевич, отвязал Бима и
вывел на крыльцо, потом запер дверь снаружи, направился к стайке овец,
около которых стоял Алеша, передал ему из рук в руки Бима на веревке, сам
зашел впереди овец и крикнул:
- Пошли, пошли-и!
Овцы двинулись за ним вдоль улицы. Из каждого двора к ним
присоединялись то пяток, то десяток других, так что в конце села
образовалась порядочная отара. Впереди все так же шел Хрисан Андреевич,
позади Алеша с собакой.
День выдался морозный, сухой, земля под ногами твердая, почти такая
же, как асфальт в городе, но более корявая, даже запорхали густо снежинки,
заслонив на короткое время и без того холодное солнце, но тут же и
перестали. Это была уже не осень, но еще и не зима, а просто настороженное
межвременье, когда вот вот заявится белая зима, ожидаемая, но всегда
приходящая неожиданно.
Овцы бодро постукивали копытцами и блеяли, переговариваясь на своем
овечьем протяжном языке, понять который, ну, право же, совершенно
невозможно. Присматриваясь, Бим заметил: впереди отары, пятка в пятку за
Хрисаном Андреевичем, шел баран с кручеными рогами, а позади всех, прямо
перед Алешей, хроменькая маленькая овечка. Алеша изредка легонько
подталкивал ее крючком палки, чтобы не отставала, и тогда кричал:
- Папаня, осади малость! Хромушка не тянет!
Тот замедлял шаг не оборачиваясь, а вместе с ним сбавляло ход и все
стадо.
Бим шел на веревке. Он видел, как важно выступал папаня перед овцами,
как они подчинялись малейшему его движению, как Алеша по деловому,
сосредоточенно, следил за овцами, сзади и с боков. Вот одна из них
отделилась и, пощипывая желтоватую травку, потянула в сторону от стада.
Алеша побежал с Бимом и крикнул:
- Куда пошла-а?! - и бросил перед ней свою палку.
Овца вернулась. Слева сразу три пожелали проявить самостоятельность и
побрели себе к зеленоватому пятну, но Алеша так же побежал и так же
поставил их на свое место. Бим очень быстро сообразил, что ни одна овца не
должна отлучаться от сообщества, а в очередной пробежке с Алешей он уже
гавкнул на ту овцу, что нарушала порядок и дисциплину. "Гав-гав-гав!" -
Так же беззлобно, как и Алеша, предупредил он нарушительницу, то есть:
"Куда пошла?!"
- Папаня! Слышишь? - крикнул Алеша.
Хрисан Андреевич обернулся и прокричал одобрительно:
- Молодец, Черноух!
На склоне яра он поднял над головой палку и еще прокричал так же
громко:
- Распуска-ай! - а замедлив шаг, двигался теперь поперек хода отары.
Алеша стал делать то же самое, как и отец, но здесь, позади, он шагал
торопливо, иногда перебежкой, прижимая овец к Хрисану Андреевичу. И тогда
отара мало-помалу расходилась все шире и шире и наконец, не переставая
щипать травку, выстроилась в одну линию, не гуще, чем в три четыре овцы.
Теперь Хрисан Андреевич остановился лицом к овцам, окинул взором строй, а
рядом с ним пристроился и баран вожак. Пастух достал из сумки буханку
хлеба, отрезал корку и отдал ее почему-то тому барану. Бим не мог знать,
что баран вожак обязательно должен не только не бояться, а любить пастуха,
поэтому, по своему неведению, он просто видел подтверждение того, что
папаня - человек добрый, и только. А папаня, если по совести, был еще и
человек хитрый - баран ходил за ним иногда собакой и всегда отзывался на
голос. Не Биму, конечно, постичь всю премудрость пастуха. А Хрисан
Андреевич знал отлично, что глупый, отбившийся баран небольшой отары, да
еще если без собаки, уведет стадо невесть куда - только проморгай, засни
от усталости и от размора солнцепеком. Нет, тут баран вожак был особый,
дрессированный баран, потому и Бима он принял с дорогой душой.
Хрисан Андреевич закурил трубочку и сказал Алеше:
- Ты не нажимай, не нажимай - тут кормок хороший.
...А что ты думаешь, дорогой мой читатель? Накормить овцу поздней
осенью - дело действительно премудро хитрое: не умеючи если, то через
неделю полстада подохнет и на хорошем корму - затопчут его, и вся недолга,
а с толком если, то и на посредственном выпасе овца будет сытая и жирная.
Ухитряется же Хрисан Андреевич накормить стадо по пустырям, да по
окрайкам, да перед носом у тракторов, когда они пашут зябь, а для этого
требуется определенный талант, и призвание, и любовь к животным. Огромный
труд - пасти овец, а в общем-то, и красивый труд, потому что человек
пастух, иногда даже и не задумываясь над тем, чувствует себя неотъемлемой
частицей природы и ее хозяином и добродеем. Вот в чем соль. Читатель
простит, что я на время забыл о нашем Биме и заговорил о человеке на
просторе поздней осенью.
Итак, овцы с дружным перетреском щипали короткую травку и хрумтели
так согласно, что все это сливалось в один сплошной звук, спокойный,
ровный, умиротворяющий. Теперь папаня и Алеша были близко друг от друга и
говорили уже тихо, не крича, как раньше, издали.
Алеша спросил:
- Папаня, спустить Черноуха?
- Давай пробовать. Не должон бы убечь сейчас: от воли не бегут.
Спущай. Но сперва отстань, поиграй с ним - не колготи овцу.
Алеша подождал, пока отара отошла подальше, отвязал веревку и весело
крикнул:
- Черноух! Побежали! - тут он кинулся с горы в яр, топоча сапогами и
подпрыгивая.
Бим обрадовался неимоверно. Он тоже подпрыгивал, стараясь на бегу
лизнуть Алешу в щеку, отбегал в сторону и стрелой возвращался в восхищении
полной свободой потом схватил какую-то палку, помчался к Алеше, сел перед
ним. Алеша взял ту палку, бросил в сторону и сказал:
- Подай, Черноух!
Бим принес ее и отдал. Алеша еще раз бросил, но теперь не взял изо
рта Бима, а пошел вверх из яра к отаре, приказав:
- Черноух, держи. Неси!
Бим пошел за ним с поноской. Когда поднялись вверх, вместо палки
Алеша вложил в рот Бима свою шапку. Бим понес и ее с удовольствием. Алеша
же бежал вприпрыжку и повторял:
- Неси, Черноух. Неси, мой молодец, вот хорошо. Вот хорошо.
Но к отаре они подошли тихо ("не колготи овцу"). Алеша скомандовал:
- Отдай папане.
Хрисан Андреевич протянул руку. Бим отдал. Новое его качество
открылось для пастухов неожиданно. Все трое были в восторге.
А не больше как через неделю Бим сам, своим умом дошел, что у него
появилась обязанность: поворачивать самовольных овец к стаду, следить за
ними, когда они распущены в линию, но не возражать, когда, войдя перед
вечером в село, они разбредались стайками по домам.
Бим познакомился с двумя собаками, охраняющими огромную колхозную
отару, где было три пастуха, и все взрослые, и все тоже в плащах. Хотя
отары колхоза и колхозников никогда не сближались и не смешивались, но при
коротких осенних остановках на тырлище Алеша бегал к колхозным пастухам, а
Бим, вместе с ним, к колхозным собакам. Хорошие собаки: палевые,
шерстистые, большие, но смирные, спокойные они даже и играли с Бимом
спокойно и снисходительно, вокруг стада ходили тихо, пешком, а не так, как
Бим - вприпрыг или стелющимся галопом: с чувством собственного достоинства
собаки. Нравились они Биму. И овцы тоже хорошие.
Началась вольная трудовая жизнь и для Бима. Хотя они, все втроем,
возвращались усталые и оттого притихшие, но это была воля и доверие друг к
другу. От такой жизни не бегают и собаки.
Но однажды, как-то вдруг, посыпал снег, закрутил ветер, закружил,
заметелил. Хрисан Андреевич, Алеша и Бим сбили овец в круг, постояли
немного, да и повели стадо в село среди дня. На овцах был белый снег, на
плечах людей снег, на земле снег. Белый снег всюду, только один снег в
поле - больше ничего. Заявилась зима, свалилась с неба.
То ли Хрисан Андреевич решил, что такой собаке, как Бим, не положено
спать с подсвинками или сидеть на веревке, то ли почему-либо другому, но
Бим перешел теперь ночевать в теплейшую будку, сколоченную в углу тех же
сеней и набитую мягким сеном. А вечерами он входил в дом как член семьи и
оставался там, пока не поужинают.
- Не может того быть, чтобы - зима. Рано, - сказал как-то Хрисан
Андреевич Петровне.
Слово "зима" повторяли они в разговоре часто, о чем-то беспокоились
впрочем, Бим знал: зима - это белый холодный снег.
В тот вечер Петровна пришла вся запорошенная снежком, мокрая, с
обветренным и опухшим лицом. Бим видел, как она раздевшись, трясла руками
и стонала. Руки у нее были в красноватых трещинах и землистых пятнах, как
бы в подушечках, похожих на подушечки пальцев Бима. Потом она опустила
руки в теплую воду, отмывала их, долго долго втирала мазь и охала. А
Хрисан Андреевич смотрел на Петровну и о чем-то вроде бы горевал (чего Бим
не мог не заметить по его лицу).
А следующим утром он наточил ножи, и все вчетвером вышли из дому:
Петровна, Хрисан Андреевич, Алеша и Бим. Сначала шли ровным белым полем,
покрытым мелким снежком - в пол лапы, не больше, так что идти было легко.
Вокруг тихо, но холодно. Потом они оказались на поле, где рядами
разбросаны кучи - буртики свеклы, сложенной листами наружу и прикрытой
сверху листами же. У каждой кучки сидели женщины, одетые так же, как и
Петровна, и что-то делали, молча и сосредоточенно.
Все четверо подошли к одному такому буртику, сели вокруг него, и Бим
стал внимательно смотреть, что же тут происходит. Петровна взялась за
ботву, вытащила свеклу из кучи, ловко повернула ее корнем к себе и чик
ножом! - листья отлетели. Еще чик-чик по головке свеклы! - головка чистая.
