И бросила в сторону, рядом с собой. Хрисан Андреевич повторил за нею все в
точности. Алеша - тоже, даже ловчее, чем папаня. И пошло! Чик-чик! - долой
ботва. Чик-чик! - чистая головка. Трах! - свекла в стороне, уже в новой,
очищенной, кучке.
Невдалеке, у такого же буртика свеклы, сидела женщина, одна, и делала
то же самое. У следующего - тоже, но уже два три человека вместе. И так на
всем поле: свекла шалашиками, укутанные женщины с потрескавшимися ладонями
и припухшими от холода лицами. Все работали или в легких брезентовых
рукавицах, или голыми руками. Чик-чик! - нет ботвы. Чик-чик! - нет ботвы.
Чик-чик! - человек бросает нож и дует ртом на ладони, трет их друг о
друга, и снова: чик-чик! - чистая головка. Как часы!
И холодно. Следя за ножами, Бим начал зябнуть, а потом вспряжнулся и
стал обследовать местность поблизости, не отбиваясь далеко. Согрелся и
вернулся обратно к своим, хотя по пути его приглашали и другие женщины
(все на селе уже знали, что такое Черноух).
Потом к ним подошла та женщина, что сидела и работала одна
одинешенька - молодая, но тощая. Она на что-то жаловалась, сморкалась на
землю, затем села рядом с Петровной и показывала ей руки. Петровна тоже
протянула ей свои ладони. Женщина пригорюнилась, закашлялась, прижимая
брезентовой рукавицей грудь, и затихла. А звали ее Наталья.
Петровна - чик-чик! Хрисан Андреевич - чик-чик! Алешка - чик-чик! И
дуют на руки, и трут щеки. Петровна - чик-чик! И вдруг - блюк!
У той женщины горемыки из глаз упала на лист капля. Она закрылась
рукавом и ушла к себе, к своей свекле.
- Избави боже, еще и ты не застудись, - сказала Петровна Алеше,
подошла, поправила ему теплый платок под шапкой, подоткнула на шее, сняла
с себя холщовый кушак и опоясала Алешин меховой кожушок.
Бим тоже тыкался носом в Алешин кожух, помогал Петровне. Но Алеша,
как установил Бим, вовсе не так уж и озяб, как казалось, наоборот, он был
гораздо теплее папани и Петровны (Бим-то уж чувствовал это лучше людей).
- Слышь, Алеша, - сказал Хрисан Андреевич, работая ножом за двоих.
(Бим навострил уши.) - Поди-ка побегай с Черноухом, погрейтесь маненько.
И вот Бим бежит перед мальчиком по свекловичному полю, закаменелому
от мороза. Прошли они поле поперек, Алеше стало жарко, и он снял шапку,
развязал платок, сунул его за пазуху, шапку надел, приподняв у нее уши.
Рядом с лесной полосой в густой траве, Бим приостановился, потянул воздух,
забегал челноком и неожиданно для Алеши замер в стойке.
Алеша подбежал к нему:
- Что тут, Черноух?
Бим стоял неподвижно и ждал приказа. Алеша сообразил-таки, в чем
дело:
- Пужай! Пужай!
Бим ждал магического слова "вперед", но Алеша крикнул еще громче:
- Пужай!
Бим пошел на подводку и поднял на крыло стайку куропаток.
Недолго думая Алеша побежал обратно вместе с Бимом. Бим понял, что
снова у них нет взаимопонимания - Алеша не знает слов Ивана Иваныча, но
все-же бежал рядом. А тот, запыхавшись и раскрасневшись, рассказал
родителям, как Черноух нашел куропаток и "спужнул" их.
- О_х_о_т_н_и_ц_к_а_я собака Черноух, ученая, - одобрил Хрисан
Андреевич. - Ружье бы нам, Алешка! И на охоту. А?
Ружье? Охота? Какие знакомые и дорогие слова для Бима! Он знает, что
это значит.
Бим завилял хвостом, заласкался к Алеше, к Хрисану Андреевичу, к
Петровне, он говорил им на своем языке отчетливо и ясно. Но его никто
здесь не понял: никто не пошел за ружьем и никто не пошел на охоту и без
ружья. Бим сел за спиной Алеши, прижавшись к кожуху, и задумался - по
крайней мере, такой у него был вид.
Уже в сумерках они вернулись домой, усталые и прозябшие. А через
несколько дней и вовсе перестали ходить на свеклу - кончили свою делянку.
Теперь Петровна никуда не уходила и была явно тому рада. Она все дни
что-нибудь делала: чистила корову, стирала белье, мыла полы, рубила
капусту, сбивала масло, топила печь, варила, шила на машинке, чинила
одежду, выносила корове лохань - всего не перечислишь. Бим следил за ее
работой.
За Алешей приходила чистая женщина с книжками, журила Петровну (но не
сердито, как отметил Бим), обе они повторяли слова: "Алеша", "овцы",
"свекла". На следующий день, утром, Алеша ушел с книжками и так пропадал
теперь ежедневно. Хрисан Андреевич отправлялся к сроку куда-то с вилами, а
по возвращении от него пахло навозом.
В один из обычных вечеров, когда собрались все и ужинали, вошел
человек - высокий, широкий, костистый, крупнолицый, но с маленькими
лисьими глазками и в лисьей шапке. Бим приметил, что Хрисан Андреевич
глянул на вошедшего без улыбки, а из-за стола не поднялся навстречу, как
всегда, и руки не подал.
- Здорово были, - равнодушно сказал гость, не снимая шапки.
- Здравствуй, Клим - ответил Хрисан Андреевич. - Садись.
Тот сел на лавку, свернул громадную цигарку, рассматривая Бима, и
спросил:
- Так это и есть Ч_е_р_н_о_у_х? (Бим навострился.) Пропадет собака
б_е_з о_х_о_т_ы. Иль убегет. Продай: дам двадцать пять.
- Непродажная, - сказал Хрисан Андреевич и теперь вышел из-за стола,
закончив ужин.
Бим на расстоянии в три шага легко понял: от гостя пахнет зайцем. Он
подошел, обнюхал, вильнул хвостом и глянул в лицо лисьей шапки, что и
означало на языке Бима: "Понимаю - охотник".
- Видишь? - спросил Клим. - Чует Черноух, с кем дело имеет. Продай,
говорю.
- Не продам, Клим, не продам. Дело прошлое - даже Алеша не знал
сперва, - послал я три рубля в редакцию в областную и дал объявление:
"Пристала собака охотницкая, белая, с черным ухом". Получил ответ: "Не
объявляйте, пожалуйста. Пусть живет до срока". В чем дело - не знаю, но
чую - собака эта важнецкая, беречь надо.
- А ты загубишь. Продай, - настаивал Клим, начиная сердиться.
- Дела не будет, - отрезал Хрисан Андреевич. - Так - бери на охоту, а
приводи в тот же день. Пущай Черноух породу соблюдает, как ему по уставу
положено.
- Так-что непродажная, - вмешался и Алеша.
- Ну, так и так, - недовольно заключил Клим, потрепал Бима по холке и
ушел.
После ужина, под фонарь, христиан Андреевич заколол валушка и,
подвесив за задние ноги на распялке, снял с него шубу, выпотрошил, обмыл
тушку и оставил ее в сарае до утра.
Петровна весь вечер то укладывала яйца в корзину, то набивала банки
сливочным маслом или заливала топленым. Она потом аккуратно устанавливала
их в базарные, из белых хворостинок, корзины.
Вот теперь-то Бим уловил, что от всего этого (барашек без шубы, яйца,
масло, корзины) пахнет городским базаром. Ему ли не знать! Весь город от
края до края он изучил в поисках Ивана Иваныча. И Бим заволновался: базар,
город, корзины, своя собственная квартира - все связалось в одно: Иван
Иваныч там. Ночь он не сомкнул глаз.
Утром, рано-рано, Хрисан Андреевич завернул уже твердую тушку в
чистую мешковину, обмотал шпагатом и вскинул на плечо. Петровна надела на
коромысла две корзины, подняла и положила его на оба плеча. Как Бим
просился с ними! Он ясно же говорил, втолковывал им настойчиво: "Мне надо
с вами. Я - туда. Возьмите".
Никто не понял его переживаний. Больше того, Хрисан Андреевич сказал,
поправляя и прилаживая к плечам тушку:
- Придержи-ка, Алеша, Черноуха - как бы не убег за нами.
Алеша взял его за ошейник и придержал на крыльце. А папаня и маманя,
каждый с тяжелой ношей, медленно пошли к шоссе, к автобусной остановке.
Бим провожал их взглядом, не обращая внимания на ласку и уговоры Алеши,
провожал, пока они не скрылись из виду.
Вскоре пришел Клим с ружьем и рюкзаком. Охотничьей сумки и патронташа
на нем нет (недостаток экипировки Бим отметил немедленно). Но все-таки -
ружье! - вот в чем смысл. Бим доверчиво потянулся к охотнику и тут-же
установил, что патроны насыпаны в карман. Тоже непорядок большой. Главное
же - ружье. За человеком с ружьем он пойдет куда угодно. Надолго или нет,
а пойдет. Такая уж натура у легавых собак, и Бим не был исключением: у
него на какой-то срок затихла тоска, возникшая в последний день, - даже
так. В отношении к ружью Бим был обыкновенной охотничьей собакой. Не надо
его обвинять в отсутствии логики, истину он постигал только практикой,
хотя и был умнейшей собакой из собак. Ему еще много предстоит пережить
только от одного того, что он - собака. Не будем обвинять.
- Пошли-ка, Черноух, на охоту, - сказал Клим.
Бим запрыгал перед ним: "На охоту, на охоту!"
Клим же взял его на поводок, а Алеша предупредил:
- Дядя Клим, когда Черноух станет, вытянется, замрет, то тут и
куропатки. Ему надо крикнуть так: "Пужай!", а то с места не сойдет.
- Аль правда?
- Ну дык! Знаю же, - степенно ответил Алеша. - Мне вот уроки учить, а
то бы показал сам.
- Мы тоже кой-чего понимаем. Не впервой, - заверил Клим.
Итак, после большого перерыва и многих переживаний Бим пошел на
охоту. Сначала им ничего и не попадалось, кроме норы вонючего хоря.
- Рой, - сказал Клим.
Бим такого не понимал, отошел в сторону и сел в недоумении.
К середине дня сильно потеплело. Солнечно, тонкий слой снега раскис,
под лапами уже хлюпала грязь, очесы на ногах Бима обмокли и вымазались, он
стал поджарым и невзрачным, как и всякая мокрая легавая. Но Бим искал по
всем правилам - челноком впереди Клима, поперек и с поверочным заходом. На
опушке кустарникового колка Бим стал по куропаткам.
Клим крикнул:
- Пужай!
Бим даже вздрогнул от басового рыка и поднял куропаток рывком, без
подводки (ай, какая ошибка!), но выстрела не последовало. Бим обернулся.
Охотник засовывал патрон в одностволку, а никак. Потом стал его вынимать,
тоже - никак. Бим сел, не сходя с места подъема куропаток, и, не
приближаясь, однако, к охотнику, следил за ним. А Клим стал ругаться так,
как ругаются вечером на тротуаре пьяные: качаются и ругаются друг на друга
или просто в черную ночь. Этот же и не качался, а ругался. Хотя Клим в
конце концов вынул патрон, вставил другой и закрыл ружье, но был злой и
чем-то напоминал серого.
- Ну, ищи! - приказал он Биму. - Черноух, ищи!
Отвернувшись и выходя против ветра на челнок, Бим сделал вид: "Ну что
ж, буду искать".
Но что-то такое апатичное взяло, что-то такое апатичное появилось в
прихрамывающей побежке, не та уже прыть, что до подъема куропаток. Клим
принял это как физическую слабость собаки, не понимая того, что у Бима это
самое означает начало сомнений в человеке: вот так, искоса, оглядываться
на него, не останавливаясь и не приближаясь, держась на почтительном
расстоянии. Он как бы и не искал, а только следил за охотником, но это
только казалось. Страсть необоримая, страсть вечная, пока существуют
охотничьи собаки, взяла свое. В сущности, Бим шел за ружьем, а вовсе не за
Климом.
Неожиданно он поймал запах зайца. По этим зверькам Иван Иваныч не
охотился с Бимом, хотя раза два-три Бим и делал по ним стойку. Они ведь,
эти зайцы, не держат стойку ничуть: только приостановись, а он - теку.
Гонять за ним нельзя - хозяин не разрешал. Летом, правда, они кое-как еще
лежат и под стойкой, но Иван Иваныч всегда отзывал Бима. Одного зайчонка
величиной с ладонь даже отнял из под лапы и пустил на волю. Так что заяц -
не птица. Однако Бим настроил нос на струю, идущую от зайца, пошел точно и
стал на стойку - мокрый, чуть кособокий на испорченную лапу. Нет, уже не
та стойка у калеки. Не та художественная стать.
- Пужа-ай! - заорал Клим.
Заметим, в мягкую погоду, а тем более в раскисшей грязи, заяц лежит
крепко, а Бим пока все еще не стронулся с места, будто хотел сказать:
