ее работала маникюрша. В другой она держала зеркальце и, разговаривая,
недовольно посматривала на себя.
- Но, мой друг, Гарин сходит с ума, - сказала она Янсену, - он обес-
ценивает золото... Он хочет быть диктатором нищих.
Янсен искоса посматривал на великолепие только что отделанной
спальни. Ответил, держа на коленях фуражку:
- Гарин сказал мне при свидании, чтобы вы не тревожились, мадам Ла-
моль. Он ни на шаг не отступает от задуманной программы. Повалив золото,
он выиграл сражение. На будущей неделе сенат объявит его диктатором.
Тогда он поднимет цену золота.
- Каким образом? Не понимаю.
- Издаст закон о запрещении ввоза и продажи золота. Через месяц оно
поднимется до прежней цены. Продано не так уж много. Больше было шума.
- А шахта?
- Шахта будет уничтожена.
Мадам Ламоль нахмурилась. Закурила:
- Ничего не понимаю.
- Необходимо, чтобы количество золота было ограничено, иначе оно по-
теряет запах человеческого пота. Разумеется, перед тем как уничтожить
шахту, будет извлечен запас с таким расчетом, чтобы за Гариным было
обеспечено свыше пятидесяти процентов мирового количества золота. Таким
образом, паритет если и упадет, то на несколько центов за доллар.
- Превосходно... но сколько же они ассигнуют на мой двор, на мои фан-
тазии? Мне нужно ужасно много.
- Гарин просил вас составить смету. В порядке законодательства вам
будет отпущено столько, сколько вы потребуете...
- Но разве я знаю, сколько мне нужно?.. Как это все глупо!.. Во-пер-
вых, на месте рабочего поселка, мастерских, складов будут построены те-
атры, отели, цирки. Это будет город чудес... Мосты, как на старинных ки-
тайских рисунках, соединят остров с мелями и рифами. Там я построю ку-
пальни, павильоны для игр, гавани для яхт и воздушных кораблей. На юге
острова будет огромное здание, видное за много миль: "Дом, где почиет
гений". Я ограблю все музеи Европы. Я соберу все, что было создано чело-
вечеством. Милый мой, у меня голова трещит от всех этих планов. Я и во
сне вижу какие-то мраморные лестницы, уходящие к облакам, праздники,
карнавалы...
Янсен вытянулся на золоченом стульчике:
- Мадам Ламоль...
- Подождите, - нетерпеливо перебила она, - через три недели сюда при-
езжает мой двор. Весь это сброд нужно кормить, развлекать и приводить в
порядок. Я хочу пригласить из Европы двух-трех настоящих королей и дюжи-
ну принцев крови. Мы привезем папу из Рима на дирижабле. Я хочу быть по-
мазанной и коронованной по всем правилам, чтобы перестали сочинять обо
мне уличные фокстроты...
- Мадам Ламоль, - сказал Янсен умоляюще, - я не видал вас целый ме-
сяц. Покуда вы еще свободны. Пойдемте в море. "Аризона" отделана заново.
Мне хотелось бы снова стоять с вами на мостике под звездами.
Зоя взглянула на него, лицо ее стало нежным. Усмехаясь, протянула ру-
ку. Он прижался к ней губами и долго оставался склоненным.
- Не знаю, Янсен, не знаю, - проговорила она, касаясь другой рукой
его затылка, - иногда мне начинает казаться, что счастье - только в по-
гоне за счастьем... И еще - в воспоминаниях... Но это в минуты усталос-
ти... Когда-нибудь я вернусь к вам, Янсен... Я знаю, вы будете ждать ме-
ня терпеливо... Вспомните... Средиземное море, лазурный день, когда я
посвятила вас в командоры ордена "Божественной Зои"... (Она засмеялась и
сжала пальцами его затылок.) А если не вернусь, Янсен, то мечта и тоска
по мне - разве это не счастье? Ах, друг мой, никто не знает, что Золотой
остров - это сон, приснившийся мне однажды в Средиземном море, - я зад-
ремала на палубе и увидела выходящие из моря лестницы и дворцы, дворцы -
один над другим - уступами, один другого прекраснее... И множество кра-
сивых людей, моих людей, моих, понимаете. Нет, я не успокоюсь, покуда не
построю приснившийся мне город. Знаю, верный друг мой, вы предлагаете
мне себя, капитанский мостик и морскую пустыню взамен моего сумасшедшего
бреда. Вы не знаете женщин, Янсен... Мы легкомысленны, мы расточи-
тельны... Я вышвырнула, как грязные перчатки, миллиарды Роллинга, потому
что все равно они не спасли бы меня от старости, от увядания... Я побе-
жала за нищим Гариным. У меня закружилась голова от сумасшедшей мечты.
Но любила я его одну только ночь... С той ночи я не могу больше любить,
как вы этого хотите. Милый, милый Янсен, что же мне делать с собой? Я
должна лететь в эту головокружительную фантазию, покуда не остановится
сердце... (Он поднялся со стула, она вдруг ухватилась за его руку.) Я
знаю - один человек на свете любит меня. Вы, вы, Янсен. Разве я могу по-
ручиться, что вдруг не прибегу к вам, скажу: "Янсен, спасите меня от ме-
ня самой..."
В белом домике на берегу уединенной бухты Золотого острова всю ночь
шли горячие споры. Шельга прочел наспех набросанное им воззвание:
"Трудящиеся всего мира! Вам известны размеры и последствия паники,
охватившей Соединенные Штаты, когда в гавань Сан-Франциско вошли корабли
Гарина, груженные золотом.
Капитализм зашатался: золото обесценивается, все валюты летят кувыр-
ком, капиталистам нечем платить своим наемникам - полиции, карательным
войскам, провокаторам и продажным народным трибунам. Во весь рост под-
нялся призрак пролетарской революции.
Но инженер Гарин, нанесший такой удар капитализму, меньше всего хо-
чет, чтобы последствием его авантюр была революция.
Гарин идет к власти. Гарин ломает на своем пути сопротивление капита-
листов, еще недостаточно ясно понявших, что Гарин - новое орудие борьбы
с пролетарской революцией.
Гарин очень скоро договорится с крупнейшими из капиталистов.
Они объявят его диктатором и вождем. Он присвоит себе половину миро-
вого золота и тогда прикажет засыпать шахту на Золотом острове, чтобы
количество золота было ограничено.
Он вместе с шайкой крупнейших капиталистов ограбит все человечество и
людей превратит в рабов.
Трудящиеся всего мира! Час решительной борьбы настал. Об этом объяв-
ляет Революционный комитет Золотого острова. Он объявляет, что Золотой
остров вместе с шахтой и всеми гиперболоидами переходит в распоряжение
восставших всего мира. Неисчерпаемые запасы золота отныне в руках трудя-
щихся.
Гарин со своей шайкой будет жестоко защищаться Чем скорее мы перейдем
в наступление, тем вернее наша победа".
Не все члены Революционного комитета одобрили это воззвание, - часть
из них колебалась, испуганная смелостью: удастся ли так быстро поднять
рабочих? Удастся ли достать оружие? У капиталистов и флот, и могучие ар-
мии, и полиция, вооруженная боевыми газами и пулеметами... Не лучше ли
выждать или, уж в крайней мере, начать со всеобщей забастовки?..
Шельга, сдерживая бешенство, говорил колеблющимся:
- Революция - это высшая стратегия. А стратегия - наука побеждать.
Побеждает тот, кто берет инициативу в свои руки, кто смел. Спокойно
взвешивать вы будете потом, когда после победы вздумаете писать для бу-
дущих поколений историю нашей победы.
Поднять восстание нам удастся, если мы напряжем все силы. Оружие мы
достанем в бою. Победа обеспечена потому, что победить хочет все трудя-
щееся человечество, а мы - его передовой отряд. Так говорят большевики.
А большевики не знают поражений.
При этих словах рослый парень с голубыми глазами - шахтер, молчавший
во все время спора, вынул изо рта трубку.
- Баста! - сказал он густым голосом - Довольно болтовни. За дело, ре-
бята!
Седой рослый камердинер, в ливрейном фраке и в чулках, беззвучно во-
шел в опочивальню, поставил чашку шоколаду и бисквиты на ночной столик и
с тихим шелестом раздвинул шторы на окнах. Гарин раскрыл глаза:
- Папиросу.
От этой русской привычки - курить натощак - он не мог отделаться, хо-
тя и знал, что американское высшее общество, интересующееся каждым его
шагом, движением, словом, видит в курении натощак некоторый признак
безнравственности.
В ежедневных фельетонах вся американская пресса совершенно обелила
прошлое Петра Гарина. Если ему в прошлом приходилось пить вино, то
только по принуждению, а на самом деле он был враг алкоголя; отношения
его к мадам Ламоль были чисто братские, основанные на духовном общении;
оказалось даже, что любимым занятием его и мадам Ламоль в часы отдыха
было чтение вслух любимых глав из Библии; некоторые его резкие поступки
(история в Вилль Давре, взрыв химических заводов, потопление американс-
кой эскадры и др.) объяснялись одни - роковой случайностью, другие - не-
осторожным обращением с гиперболоидом, во всяком случае, великий человек
искренне и глубоко в них раскаивается и готовится вступить в лоно церк-
ви, чтобы окончательно смыть с себя невольные грехи (между протес-
тантской и католической церквами уже началась борьба за Петра Гарина),
и, наконец, ему приписывали увлечение с детства, по крайней мере, де-
сятью видами спорта.
Выкурив толстую папиросу, Гарин покосился на шоколад. Будь это в
прежнее время, когда его считали негодяем и разбойником, он спросил бы
содовой и коньяку, чтобы хорошенько вздернуть нервы, но пить диктатору
полумира с утра коньяк! Такая безнравственность отшатнула бы всю солид-
ную буржуазию, сплотившуюся, как наполеоновская гвардия, вокруг его тро-
на.
Морщась, он хлебнул шоколаду. Камердинер, с торжественной грустью
стоявший у дверей, спросил вполголоса:
- Господин диктатор разрешит войти личному секретарю?
Гарин лениво сел на кровати, натянул шелковую пижаму:
- Просите.
Вошел секретарь, достойно три раза - у дверей, посреди комнаты и близ
кровати - поклонился диктатору. Пожелал доброго утра. Чуть-чуть покосил-
ся на стул.
- Садитесь, - сказал Гарин, зевнув так, что щелкнули зубы.
Личный секретарь сел. Это был одетый во все темное, средних лет кост-
лявый мужчина с морщинистым лбом и провалившимися щеками. Веки его глаз
были всегда полуопущены. Он считался самым элегантным человеком в Новом
Свете и, как думал Петр Петрович, был приставлен к нему крупными финан-
систами в виде шпиона.
- Что нового? - спросил Гарин. - Как золотой курс?
- Поднимается.
- Туговато все-таки.
Секретарь меланхолично поднял веки:
- Да, вяло. Все еще вяло.
- Мерзавцы!
Гарин сунул босые ноги в парчовые туфли и зашагал по белому ковру
опочивальни:
- Мерзавцы, сукины дети, ослы!
Невольно левая рука его полезла за спину, большим пальцем правой он
зацепился за связки пижамовых штанов и так шагал с упавшей на лоб прядью
волос. Видимо, и секретарю эта минута казалась исторической: он вытянул-
ся на стуле, вытянул шею из крахмального воротника, - казалось, прислу-
шивался к шагам истории.
- Мерзавцы! - последний раз повторил Гарин. - Медленность поднятия
курса я понимаю как недоверие ко мне. Мне! Вы понимаете? Я издам декрет
о запрещении вольной продажи золотых брусков под страхом смертной каз-
ни... Пишите.
Он остановился и, строго глядя на пышно-розовый зад Авроры, летящей
среди облаков и амуров на потолке, начал диктовать:
"От сего числа постановлением сената..."
Покончив с этим делом, он выкурил вторую папиросу. Бросил окурок в
недопитую чашку шоколада. Спросил:
- Еще что нового? Покушений на мою жизнь не обнаружено?
Длинными пальцами с длинными отполированными ногтями секретарь взял
из портфеля листочек, про себя прочел его, перевернул, опять перевернул:
- Вчера вечером и сегодня в половине седьмого утра полицией раскрыты
два новых покушения на вас, сэр.
- Ага! Очень хорошо. Обнародовать в печати. Кто же это такие? Наде-
юсь, толпа сама расправилась с негодяями? Что?
- Вчера вечером в парке перед дворцом был обнаружен молодой человек,
с виду рабочий, в карманах его найдены две железные гайки, каждая весом
в пятьсот граммов. К сожалению, было уже поздно, парк малолюден, и
