для этого богатейшую страну, - по ту сторону гор Лизиазира, - покинутую
населением после междоусобной войны. Предстоит огромная работа. Но цель
ее - велика. Разумеется, мерой разрушения города мы не спасем цивилиза-
ции, мы даже не отсрочим ее гибели, но мы дадим возможность миру - уме-
реть спокойно и торжественно.
- Что он говорит? - испуганными птицами, хриплыми голосами закричали
на скамьях.
- Почему нам нужно умирать?
- Он сошел с ума!
- Долой Тускуба!
Движением бровей Тускуб заставил утихнуть амфитеатр:
- История марса окончена. Жизнь вымирает на нашей планете. Вы знаете
статистику рождаемости и смерти. Пройдет столетие и последний марсианин
застывающим взглядом в последний раз проводит закат солнца. Мы бессильны
остановить смерть. Мы должны суровыми и мудрыми мерами обставить пыш-
ностью и счастьем последние дни мира. Первое, основное: - мы должны
уничтожить город. Цивилизация взяла от него все, теперь он разлагает ци-
вилизацию, он должен погибнуть.
В середине амфитеатра поднялся Гор, - тот широколицый, молодой марси-
анин, которого Гусев видел в зеркале. Голос его был глухой, лающий. Он
выкинул руку по направлению Тускуба:
- Он лжет! Он хочет уничтожить город, чтобы сохранить власть. Он при-
говаривает нас к смерти, чтобы сохранить власть. Он понимает, что только
уничтожением миллионов он еще может сохранить власть. Он знает, как не-
навидят его те, кто не летает в золотых лодках, кто родится и умирает
под землей, у кого душа выпита фабричными стенами, кто в праздник шата-
ется по пыльным коридорам, зевая от скуки, кто с остервенением, ища заб-
вения, глотает дым проклятой хавры. Тускуб приготовил нам смертное ложе,
- пусть сам в него ляжет. Мы не хотим умирать. Мы родились, чтоб жить.
Мы знаем смертельную опасность, - вырождение марса. Но у нас есть спасе-
ние. Нас спасет земля, - люди с земли, полудикари, здоровая, свежая ра-
са. Вот кого он боится больше всего на свете. Тускуб, ты спрятал у себя
в дому двух людей, прилетевших с земли. Ты боишься сынов неба. Ты силен
только среди слабых, полоумных, одурманенных хаврой. Когда придут
сильные, с горячей кровью, - ты сам станешь тенью, ночным кошмаром, ты
исчезнешь, как призрак. Вот чего ты боишься больше всего на свете! Ты
нарочно выдумал анархистов, ты сейчас придумал это, потрясающее умы,
разрушение города. Тебе самому нужна кровь, - напиться, ты призрак. Тебе
нужно отвлечь внимание всех, чтобы незаметно убрать этих двух смельча-
ков, наших спасителей. Я знаю, что ты уже отдал приказ...
...Гор вдруг оборвал. Лицо его начало темнеть от напряжения. - Тус-
куб, тяжело, из-под бровей, глядел ему в глаза...
...............
...Не заставишь... Не замолчу!.. - Гор захрипел. - Я знаю - ты посвя-
щен в древнюю чертовщину... Я не боюсь твоих глаз...
...Гор, с трудом, широкой ладонью отер пот со лба. Вздохнул глубоко и
зашатался. В молчании недышащего амфитеатра он опустился на скамью, уро-
нил голову в руки. Было слышно, как скрипнули его зубы.
Тускуб поднял брови и продолжал спокойно:
- Надеяться на переселенцев с земли? Поздно. Вливать свежую кровь в
наши жилы? Поздно. Поздно и жестоко. Мы лишь продлим агонию нашей плане-
ты. Мы лишь увеличим страдание, потому что, неизбежно, станем рабами за-
воевателей. Вместо покойного и величественного заката цивилизации - мы
снова вовлечем себя в томительные круги столетий. Зачем? Зачем нам, вет-
хой и мудрой расе, работать на завоевателей? Чтобы жадные до жизни дика-
ри выгнали нас из дворцов и садов, заставили строить новые цирки, копать
руду, чтобы снова равнины марса огласились криками войны? Чтобы снова
наполнять наши города опустошенными душами и сумасшедшими?
Нет. Мы должны умереть спокойно на порогах своих жилищ. Пусть красные
лучи Талцетла светят нам издалека. Мы не пустим к себе чужеземцев. Мы
построим новые станции на полюсах и окружим планету непроницаемой бро-
ней. Мы разрушим Соацеру, - гнездо анархии и безумных надежд, - здесь,
здесь родился этот преступный план - сношения с землей. Мы пройдем плу-
гом по площадям. Мы оставим лишь необходимые для жизни учреждения и
предприятия. В них мы заставим работать преступников, алкоголиков, су-
масшедших, всех мечтателей несбыточного. Мы закуем их в цепи. Даруем им
жизнь, которую они так жаждут.
Всем, кто согласен с нами, кто подчиняется нашей воле, - мы отведем
сельскую усадьбу и обеспечим жизнь и комфорт. Двадцать тысячелетий ка-
торжного труда дают нам право жить, наконец, праздно, тихо и созерца-
тельно. Конец цивилизации будет покрыт венцом золотого века. Мы органи-
зуем общественные праздники и прекрасные развлечения. Быть может даже -
срок жизни, указанный мною, продлится еще на несколько столетий, потому
что мы будем жить в счастьи и покое.
Амфитеатр слушал молча, завороженный. Лицо Тускуба покрылось розовыми
пятнами. Он закрыл глаза, будто вглядываясь в грядущее. Замолк на полус-
лове.
...Глухой, многоголосый гул толпы проник снаружи под своды зала. Гор
поднялся. Лицо его было перекошено. Он сорвал с себя шапочку и швырнул
далеко. Протянул руки и ринулся вниз по скамьям к Тускубу. Он схватил
Тускуба за горло и сбросил с парчевого возвышения. Так же, - протянув
руки, растопырив пальцы, - повернулся к амфитеатру. Будто отдирая при-
сохший язык, закричал:
- Хорошо. Смерть? Пусть - смерть.
На скамьях вскочили, зашумели, несколько фигур побежало вниз к лежа-
щему ничком Тускубу.
Гор прыгнул к двери. Локтем отшвырнул солдата. Полы его черного хала-
та мелькнули у выхода на площадь. Раздался его отдаленный голос. По тол-
пе пошел будто рев ветра. Раздались свирепые крики. Вдруг, зазвенело,
посыпалось стекло.
ЛОСЬ ОСТАЕТСЯ ОДИН
- Революция, Мстислав Сергеевич. Весь город вверх ногами. Потеха!
Гусев стоял в библиотеке. В обычно сонных глазах его прыгали горячие,
веселые искорки. Нос вздернулся, топорщились усы. Руки он глубоко засу-
нул за ременный пояс.
- В лодку я уж все уложил: провизию, оружие. Ружьишко ихнее достал.
Собирайтесь скорее, бросайте книгу, летим.
Лось сидел, подобрав ноги, в углу дивана, - невидяще глядел на Гусе-
ва. Вот уже больше двух часов он ожидал обычного прихода Аэлиты, подхо-
дил к двери, прислушивался, - в комнатах Аэлиты было тихо. Он садился в
угол дивана и ждал, когда зазвучат ее шаги. Он знал: легкие шаги разда-
дутся в нем громом небесным. Она войдет, как всегда, прекраснее, изуми-
тельнее, чем он ждал, пройдет под озаренными, верхними окнами; по зер-
кальному полу пролетит ее черное платье. И в нем - все дрогнет. Вселен-
ная его души дрогнет и замрет, как перед грозой: она входит, - женщина,
жизнь.
- Лихорадка, что ли, у вас, Мстислав Сергеевич, чего уставились? Го-
ворю - летим, все готово. Я вас хочу Марскомом объявить. Дело - чистое.
Лось опустил голову, - так впивался глазами Гусев. Спросил тихо:
- Что происходит в городе?
- Чорт их разберет. На улицах народу - тучи, рев. Окна бьют.
- Слетайте, Алексей Иванович, но только нынче же ночью вернитесь. Я
обещаю поддержать вас во всем, в чем хотите. Устраивайте революцию, наз-
начайте меня комиссаром, если будет нужно - расстреляйте меня. Но сегод-
ня, умоляю вас, - оставьте меня в покое. Согласны?
- Ладно, - сказал Гусев, - эх, от них весь беспорядок, мухи их заля-
гай, - на седьмое небо улети и там - баба. Тфу. В полночь вернусь. Ихош-
ка посмотрит, чтобы доносу на меня не было.
Гусев ушел. Лось опять взял книгу, и думал:
"Чем кончится? Пройдет мимо гроза любви? Нет, не минует. Рад он этому
чувству напряженного, смертельного ожидания, что вот-вот раскроется ка-
кой-то немыслимый свет? - Не радость, не печаль, не сон, не жажда, не
утоление... То, что он испытывает, когда Аэлита рядом с ним, - именно -
принятие жизни в ледяное одиночество своего тела. Он чувствует, - оно
древнее, издревле поднявшееся пустым призраком, вопящее голосами всей
вселенной: - жить, жить, жить. И жизнь входит в него по зеркальному по-
лу, под сияющими окнами. Но это, ведь, тоже - сон. Пусть случится то,
чего он жаждет: соединение. И жизнь возникнет в ней, в Аэлите. Она будет
полна влагой, светом, осуществлением, трепетной плотью. А ему - снова: -
томление, одиночество, жажда".
Никогда еще Лось с такою ясностью не чувствовал безнадежную жажду
любви, никогда еще так не понимал этого обмана любви, страшной подмены
самого себя - женщиной: - проклятие мужского существа. Раскрыть объятие,
распахнуть руки от звезды до звезды, - ждать, принять женщину. И она
возьмет все и будет жить. А ты, любовник, отец, - как пустая тень, рас-
кинувшая руки от звезды до звезды.
Аэлита была права: он напрасно многое узнал за это время, слишком ши-
роко раскрылось его сознание. В его теле еще текла горячая кровь, он был
весь еще полон тревожными семенами жизни, - сын земли. Но разум опреде-
лил его на тысячи лет: здесь, на иной земле, он узнал то, что еще не
нужно было знать. Разум раскрылся и, не насыщенный живой кровью, зазиял
ледяной пустотой. Что раскрыл его разум? - пустыню, и там, за пределом,
новые тайны.
Заставь птицу, поющую в нежном восторге, закрыв глаза, в горячем луче
солнца, понять хоть краюшек мудрости человеческой, - и птица упадет
мертвая. Мудрость, мудрость, - будь проклята: неживая пустыня.
За окном послышался протяжный свист улетающей лодки. Затем, в библио-
теку просунулась голова Ихи, - позвала к столу. Лось поспешно пошел в
столовую, - белую, круглую комнату, где эти дни обедал с Аэлитой. Здесь
было жарко. В высоких вазах у колонн тяжелой духотой пахли цветы. Иха,
отворачивая покрасневшие от слез глаза, сказала:
- Вы будете обедать один, сын неба, - и прикрыла прибор Аэлиты белыми
цветами.
Лось потемнел. Мрачно сел к столу. К еде не притронулся, - только щи-
пал хлеб и выпил несколько бокалов вина. С зеркального купола, - над
столом, - раздалась, как обычно во время обеда, слабая музыка. Лось
стиснул челюсти.
Из глубины купола лились два голоса, - струнный и духовой: сходились,
сплетались, пели о несбыточном. На высоких, замирающих звуках они расхо-
дились, - и уже низкие звуки взывали из мглы тоскующими голосами, - зва-
ли, перекликались взволнованно, и снова пели о встрече, сближались, кру-
жились, похожие на старый, старый вальс.
Лось сидел, раздув ноздри, стиснув в кулаке узкий бокал. Иха, зайдя
за колонну, уткнула лицо в край юбки, - у нее тряслись плечи. Лось бро-
сил салфетку и встал. Томительная музыка, духота цветов, пряное вино, -
все это было совсем напрасно.
Он подошел к Ихе:
- Могу я видеть Аэлиту?
Не открывая лица, Иха замотала рыжими волосами. Лось взял ее за пле-
чо:
- Что случилось? Она больна? Мне нужно ее видеть.
Иха проскользнула под локтем у Лося и убежала. На полу у колонны ос-
талась, - оброненная Ихошкой, - фотографическая карточка. Мокрая от слез
карточка изображала Гусева в полной боевой форме, - суконный шлем, ремни
на груди, одна рука на рукояти шашки, в другой - револьвер, сзади разры-
вающиеся гранаты, - подписано: "Прелестной Ихошке на незабываемую па-
мять".
Лось швырнул открытку, вышел из дома и зашагал по лугу к роще. Он де-
лал огромные прыжки, не замечал этого, бормотал:
"Не хочет видеть - не нужно. Попасть в иной мир, - беспримерное уси-
лие, - чтобы сидеть в углу дивана, - ждать: когда же, когда, наконец,
войдет женщина... Сумасшествие! Одержимость! Гусев прав, - лихорадка.
"Нанюхался сладкого". Ждать, как светопреставления - улыбки, нежного
взгляда... К чорту!.. Не хочет, не надо. Тем лучше".
Мысли жестоко укалывали. Лось вскрикивал, как от зубной боли. Не со-
размеряя силы - подскакивал на сажень в воздух и, падая, едва удерживал-
ся на ногах. Белые волосы его развевались. Он ненавидел себя лютой нена-
