обезьянку, однако она могла вызвать обратную реакцию. Его подмывало
пробраться ночью к Варге, предъявить утешительного божка и слегка
приоткрыться, рассказав ему о судьбе Авеги. При этом следовало убедить его в
своих добрых и благородных намерениях, вызвать доверие, и лишь при этих
условиях можно было ожидать ответной откровенности. Но как убедить
совершенно непознанного Варгу, если он не смог сделать этого с Авегой за
много лет? Да и вообще, открываются ли они, "мелиораторы", есть ли к ним
ключ? Что, если они - неизвестная секта солнцепоклонников, не имеющих с
внешним миром никаких внутренних связей?
Чтобы двигаться дальше, необходимо было ответить хотя бы на часть этих
вопросов...
В Ныробе Русинов отыскал почту и написал на бланке текст телеграммы:
"Отдыхаю, рыбалка отличная, погода жаркая, загораю, безумно скучаю. Целуй
Алешу. Александр". Телеграмму он посылал бывшей жене - так было условлено с
Иваном Сергеевичем. Он должен был понять, что его тут уже припекает.
Телеграфистка прочитала, взглянула на Русинова и засмеялась:
- Сегодня не позагораете!
- Да и завтра тоже,- согласился он.- Где у вас тут пекарня?
- Свеженького захотелось? - спросила она, однако Ру-синов промолчал,
чтобы не заводить разговора и не об-ращать на себя внимания. Телеграфистка
приняла телеграмму, объяснила, как отыскать пекарню, и он, в самом деле,
прежде чем идти к учителю, купил горячего хлеба: надо было проявлять
инициативу, потому что жить в нахлебниках у пчеловода становилось уже
неловко, хотя Русинов был уверен, что его держат на пасеке как своеобразного
подопытного. Кормят же кроликов в клетке...
Михаил Николаевич оказался дома. Сидел босой на крыльце под навесом,
довольно улыбался, а возле него и по нему ползали четверо детей возрастом от
двух до пяти лет и поразительно на него похожих. Веснушчатые, рыжеволо-сые
крепыши, только бород не хватало. Когда вокруг лил дождь, на крыльце было
особенно уютно, сухо и чисто. Русинов вручил ему банку с медом, к которому
дети отчего-то не проявили никакого интереса, а гостеприимный учитель,
напротив, очень ему обрадовался и стал зазывать в дом попить чаю. Русинов
отказался, сославшись на дорогу и спешку: можно было опоздать на "голгофу".
- Мед точно вербный? - уточнил Михаил Николаевич.
- Сказал, вербный,- Русинов стоял у края навеса, чтобы не следить по
чистым доскам мостков.
- Хорошо! - одобрил учитель.- Лечебный!.. А вы отдыхаете у Петра
Григорьевича?
- Отдыхаю...
- И сейчас, значит, назад?
- Назад...
- Тогда одну минуту!- Михаил Николаевич ушел в сенцы.
Дети продолжали возиться, словно подрастающие котята, совершенно не
обращая внимания на незнакомого человека. Учитель вынес ему поношенные
альпинистские ботинки.
- Отвезите Григорьичу,- попросил он.- В прошлом году как оставил, так и
не забирает. Забыл, наверное.
- Хорошо,- согласился Русинов.
- Крепкие еще, не износились... Я ему тут записку сунул!
Он снова сел на крыльцо, и дети тут же облепили его со всех сторон.
Русинов распрощался и пошел с учительского двора.
По дороге он раздумывал, читать записку Михаила Николаевича или нет.
Слишком уж много приходилось делать того, чему противилась душа -
подглядывать, забираться под чужие замки, окольным путем выпытывать что-то у
людей, провоцировать молодую девушку, пользуясь ее откровенностью. А
хотелось вот так, как этот учитель, сидеть босым на крылечке и чтобы по тебе
ползали ребятишки, чтобы было сухо, тепло и уютно в дождливую погоду.
И все-таки он на ходу пошарил рукой в ботинках, достал тетрадный листок и
стал читать. Потом резко остановил машину и уже спокойно, внимательно
прочитал записку. "Петр Григорьевич! Спасибо за мед. Попробовать не успел,
но вижу- вербный. Последний раз я его пробовал ровно девять лет назад.
Только ты его поскорее продай, а то засахарится, ничем не возьмешь. А на
медовуху он не годится, бывает даже отравление, как от падевого меда. Потом
заезжай! Миша".
Михаил Николаевич либо был великий гурман и знаток медов, что на первый
взгляд никак не совмещалось с босым учителем и кучей ребятишек на крыльце,
либо он попросту в иносказательной форме дал распоряжение Петру
Григорьевичу. Русинов помимо своей воли (или уже закомплексовался на
подозрительности?) читал следующее: "Спасибо, что прислал своего гостя.
Поговорить не удалось, но я его узнал. Видел его девять лет назад.
Немедленно от него избавься, не дай ему тут осесть и утвердиться. Для нашего
дела он не годится и даже опасен. Избавишься - заезжай". А иначе с чего бы
учитель начал учить пчеловода обращению с вербным медом? Только зачем он
послал те дурацкие заскорузлые ботинки? Петр Григорьевич от нищеты не
страдал. Правда, если их пропитать дегтем или кремом, размягчить кожу, то
еще можно поносить, и в горах они удобные...
Русинов полежал на руле, с унылой сосредоточенностью глядя на дождь за
стеклом, утер лицо ладонями. Примерно вот с таких мыслей у человека начинает
развиваться шизофрения с ориентацией на манию преследования. Скоро начнет
казаться, что везде установлены подслушивающие устройства, что весь
окружающий мир интересуется его персоной и замышляет коварство. Даже рыба не
ловится потому, что подходит к берегу, когда он бросает удочку, и наблюдает
за ним. Он горько усмехнулся над собой, сбросил ботинки на пол за капот
двигателя и включил передачу.
На пасеку он вернулся к полудню. Солнце не появилось, но в небе
посветлело, хотя из-за хребта валили и валили тяжелые, холодные тучи. Петр
Григорьевич поглядывал в небо и вздыхал. Русинов вручил ему ботинки с
запиской и заметил, как тот на мгновение насторожился, словно хотел спросить
- а это что? Однако тут же нашелся и засмеялся:
- Надо же! Целые! А я и забыл про них!
- Там записка есть,- сказал Русинов. Пчеловод достал записку, бегло
прочел и сунул в карман.
- Ну, иди, пока "голгофа" свободная,- сказал он, кивая на баню, и
погрозил пальцем: - Да гляди! А то привяжем и снять забудем!
И пошел в избу, помахивая связанными за шнурки ботинками.
В бане топилась печь, и Варга отдыхал после сеанса. Топчан оказался в
предбаннике, отскобленный и вымытый,- похоже, приготовленный для него.
- Готовы к смертным мукам?- спросила деловито Ольга.
- Готов,- неуверенно сказал он.- А вы разве не будете варить меня в
котле?
- Нет, пока не буду. Если провинитесь...- Она указала на топчан: -
Снимайте брюки, рубашку и ложитесь! Вам и без котла достанется.
Ей нравилось быть строгой, хотя при ее порывистом, немного взбалмошном
характере это выглядело неестественно. Русинов разделся и лег.
- Сейчас где болит?- спросила Ольга, надевая на него шлем.
- Нигде, размялся.
- А утром.
- Шея и поясница,- объяснил он.- И еще лодыжка правая.
Она стала надевать на него ботинки с вкрученными в каблуки крючками.
- Я бы сам,- проронил он, однако Ольга отрезала:
- Лежите! Я вас лишаю самостоятельности. Сейчас будет больно, терпите. И
перевернитесь на живот!
Ольга заправила тросики в блоки и стала навешивать груз - траки от
тракторных гусениц. Сначала сильно потянуло шею и что-то хрустнуло в
позвонках. Русинов инстинктивно напряг мышцы, но тут же получил шлепок.
- Расслабьтесь!
Груз, навешиваемый на ноги, потянул его на разрыв. Русинов стиснул зубы:
не стонать же в ее присутствии! А она все цепляла и цепляла траки-
килограммов по сто на каждую ногу. Это была действительно голгофа, и Варга
терпел ее по нескольку раз в день, причем еще находясь в жаркой, распаренной
хвое.
- Сейчас боль пройдет и будет только жжение,- сообщила она.- Как
почувствуете - скажете.
Он перетерпливал боль, дыша тихо, через нос. Его притягивало к топчану,
так что невозможно было пошевелиться. Руками он ухватился за передние ножки-
так было легче. Ольга протерла позвоночник эфиром, холодок слегка оттянул
остроту боли. Через несколько минут он неожиданно начал потеть и в самом
деле ощутил жжение во всех суставах.
- Почувствовал,- сдавленно проговорил он.
- Хорошо! - весело сказала она и подвесила к шлему и ногам еще по одному
траку.- Сейчас суставы начинают открываться, чувствуете?
- А вы потом их закроете?- попытался пошутить Русинов.
- Посмотрим,- неопределенно проронила Ольга.- У вас, похоже, ущемление
тройничного и блуждающего нервов.
- Жить буду?
- Ваша жизнь теперь в моих руках,- с долей злорадства сказала она.- Что
захочу, то и сделаю.
- Согласен,- выдавил он- говорить мешал ремень шлема, сдавливающий нижнюю
челюсть.
- Что это вы сквозь зубы стали со мной разговаривать? Неужели так
ненавидите?
- Садистка...
Она засмеялась и достала с полки черную бутыль с притертой пробкой,
приготовила старую алюминиевую миску.
- Придется оправдывать ваши надежды! Испытания для настоящих мужчин.
Сейчас проверим ваши нервы.- Ольга склонилась к его лицу- голова лежала чуть
на боку.- Искры из глаз не летят?
- Звезды...
- Значит, у вас звездная болезнь.- Она стала бережно обмазывать какой-то
грязью, похожей на суглинок - мертвую землю доледниковой эпохи.- Извините,
мне придется оголить все, что ниже спины. Терпите.
- Меня только в детстве пороли,- пробубнил Русинов и вдруг подумал, что
впервые в жизни находится в полном беспомощном состоянии. С ним
действительно можно было делать все что угодно. Вымазали грязью, сейчас еще
обваляют в пуху и отпустят...
- Пороть - это очень грубо,- сказала Ольга.- Я вас огнем буду пытать.
Раствор схватится, и начнем.
Он принял это за шутку - иначе и быть не могло! Однако костоправша,
манипулируя перед лицом, налила из черной бутылки в миску какой-то летучей,
похожей на спирт или ацетон жидкости. Резкий незнакомый запах ударил в нос.
Ольга натянула резиновые перчатки и ватным тампоном стала смачивать этой
жидкостью подсыхающую на спине грязь.
- Ну и зараза,- процедил Русинов.
- Кто - зараза? - спросила она.
- Ваша жидкость...
- Зато как горит - посмотрите! - восхищенно проговорила она и подожгла
спичкой остатки жидкости в миске. Огня почти не было видно, а лицо обжигал
сильный жар. Ольга оставила миску на топчане и приказала:
- Смотрите на огонь!
Он и так смотрел, потому что больше смотреть было некуда. Едва заметное
голубоватое пламя, охватив всю миску, сжималось в тонкий и высокий
протуберанец.
- Смотрите только на огонь! - еще раз предупредила Ольга, стоя где-то
сзади.
Он рассмотрел, что горит не сама жидкость, а ее испарение: между миской и
пламенем был просвет. Ему хотелось обернуться и глянуть, что там делает над
ним невидимая Ольга, но, распятый, сумел лишь чуть шевельнуть головой внутри
шлема.
- Лежать! - напряженным и властным голосом приказала она.
И тут Русинов понял, что огонь горит и на его спине! Ольга не шутила:
сильный жар палил затылок, касался бедер и доставал икры ног. Спину и все
суставы начинало коробить, тянуть, словно его облепили банками,
расслабленные мышцы отрывало от костей. Но потом он ощутил, что все тело-
кости, суставы и мягкие ткани- теряет чувствительность, чужеет, а глаза
начинают закрываться и дрема медленно заволакивает сознание.
- Не спать! - крикнула она резким, незнакомым голосом, хотя никак не
могла видеть его лица и глаз. Русинов внутренне встрепенулся, расширил
глаза. Он понял, что подчиняется ее воле и делает это помимо своего желания,
потому что нестерпимо хотелось спать.
- Смотрите на огонь!
На спине полыхал пожар, и стены предбанника озарялись голубым мерцающим
