знакомое было в этом лице! Если бы не эти черные очки, Русинов бы, возможно,
признал его.
- Вот, попользовать привезли,- сказал Петр Григорьевич, пошевеливая угли
под чаном.- Совсем пропадает человек, а больницы не принимают.
- Пить,- попросил человек и слегка пошевелился.
- А, пермяк-солены уши, ожил! - обрадовался пчеловод и налил из
двухведерной бутылки воды в кружку и подал. Больной потянулся рукой с
узловатыми пальцами, но мимо кружки. Он был слепой! Петр Григорьевич вложил
ему кружку в ладонь.
- Ну, ты лежи, отмокай... А я пойду рыбака покормлю! "Пермяк" ничего не
ответил, осторожно глотая воду.
- Не суетесь, Григорьевич,- остановил его Русинов.- Я сам...
- Сам так сам! - согласился тот.- Борщ в печи горячий, а медовуха в
закутке. Выпей с устатку-то! Вон как нарыбачился!
- Да я не устал...
- Вижу, не устал. Ноги едва волочишь.
Русинов прошел в избу, достал из печи чугунок - от запаха потекли слюнки.
Петр Григорьевич обычно готовил на улице, где стояла летняя печь под
навесом, а тут, в жару, зачем-то протопил русскую печь в избе, и теперь от
нее полыхало жаром. Пришлось открыть окно и двери, завешанные марлей.
Русинов сунулся в корзину с крышкой, где пчеловод держал хлеб, и обнаружил
свежий, еще теплый каравай, выпеченный на поду. А говорил, лень хлеб печь!
Он сел за стол в предвкушении крепкого обеда- аппетит в экспедициях всегда
был хороший,- и тут выяснилось, что борщ и хлеб совершенно несоленые.
Пчеловод мог оплошать с борщом, но почему же не посолил тесто? Русинов
потянулся за солью и в это мгновение вспомнил Авегу.
Он ел несоленую пищу! И теперь пчеловод специально варил и пек без соли
для незнакомца, отмокающего в чане с отваром. Да ведь он чем-то похож на
Авегу! Такое же мужественное и мудрое спокойствие в лице, разве что утомлен
болью, болезнью. И слепота...
Авега имел очень острое зрение, однако у него было заболевание суставов -
отложение солей!
Русинов мгновенно потерял аппетит. Через силу он похлебал борща, присолив
его, выпил холодного чая - некогда самовар греть! - и пошел к бане. Привезти
сюда слепого человека мог лишь шофер лесовоза- другой машины за весь день не
было на дороге, а сам он прийти сюда не мог. Откуда же его привезли?
Петр Григорьевич хлопотал возле пустого чана - смывал остатки отвара
чистой водой. Топчан, который устанавливался на дне чана, сушился у стены
бани. Самого больного нигде не было видно.
- Ну что, ушел несолоно хлебавши?- засмеялся пчеловод.- Забыл
предупредить, что нынче у нас обед несоленый, диетический.
- Ничего! - отмахнулся Русинов, делая вид сытого человека.- Я и
диетический умял...
Он поставил кружку на лавочку и взял бутыль с водой.
- Черпай вон из ведра,- посоветовал Петр Григорьевич.- Ты эту воду пить
не станешь.
- А что?
- Дистиллированная! Тоже диетическая. Русинов напился из ведра, присел, с
удовольствием вытянув ноги.
- Может, помощь нужна? - спросил он.- Я врач, так что не стесняйся,
говори.
- Чем ему поможешь?- вздохнул Петр Григорьевич.- Сорок лет соль рубил,
просолен вон - в чану вода аж горькая после него.
- Шахтер?
- Да... Тут у всех одна болезнь. Соляные копи кругом, солеварни... Вот и
грызет суставы. Как поход твой? Посмотрел?
- А что с глазами-то? - будто между прочим спросил Русинов.
- Вроде катаракта, сказал... Ослеп... Красивые у нас места!
Он отвечал неохотно: чувствовалось, пытается уйти от подобных разговоров,
и Русинов подыграл ему:
- Места - слов нет! Хоть оставайся и живи. Слепой, скорее всего, был в
бане - деваться тут больше некуда, однако Русинов никак не мог найти
причины, чтобы войти туда либо, напротив, выманить его на улицу.
- Пожалуй, я палатку сегодня поставлю,- сказал он.- Вон там, на горке.
- Что так? - озабоченно спросил пчеловод.- В избе-то лучше.
- Жарко,- признался Русинов.- Да и печь сегодня натоплена... Мне в
палатке привычнее, свежий воздух...
- Ну, смотри,- сдержанно проронил Петр Григорьевич.- Жар костей не
ломит...
- Да и больной же у тебя,- добавил Русинов.- Неловко место занимать.
- Больному место найдем,- неопределенно заметил пчеловод.- А ты иди под
крышу. Вдруг ночью дождь или что...
- Мне дождь - не помеха! - засмеялся Русинов.- Ты посмотри на мою
палатку!
Он понял, что путает какие-то планы пчеловода, и тем более решил спать на
свежем воздухе: надо прояснить обстановку, узнать, что за "пермяк" поселился
на пасеке. Палатка у него действительно была надежная- с надувным полом и
крышей из прорезиненной ткани. Зато стенки в летнем варианте - легкие,
сетчатые. Он установил ее на взгорке, чуть выше избы, откуда хорошо
просматривались баня и речка, перегнал туда же машину и расположился на
ночлег. Было уже темно, а пчеловод все еще хлопотал по хозяйству -
подтапливал баню, относил туда белье, потом ловил пчел возле летков и,
похоже, пользовал "пермяка" ядом. Угомонился лишь к полуночи, оставив
больного в бане. Две лайки, мирные и лохматые, тоже побегали по косогорам и
спрятались в подклете. Русинов вставил в прибор ночного видения свежий
аккумулятор и тихо выбрался из палатки. Ночь была светлая, но лес и густой
подлесок чернили землю. На чистых луговинах скрипели коростели, в прибрежных
кустах бесконечно пели птицы, голоса которых было не различить в хоре, и
где-то далеко, в молодых сосняках, трещал одинокий козодой. Трава была еще
горячей, а в воздухе остро и повсеместно пахло нектаром. Окольным путем
Русинов приблизился к бане и затаился возле берега. Внизу журчала вода и
позванивали редкие комары над ухом.
Русинов сидел возле бани уже около часа, когда неожиданно заметил Петра
Григорьевича. Он неслышно вышел из дома и шел к его палатке: наблюдать за
ним можно было и без прибора- на взгорке хватало света. Вот остановился
возле машины, потом склонился к сетчатой стенке палатки и долго слушал,
затем распахнул вход... Не прост был старый киноактер и философ! Прежде чем
сделать какое-то свое дело, проверил, где гость. А гостя нет! Потому и не
хотел отпускать из избы... Русинов неслышно отошел в темноту кустов и
затаился, потому что Петр Григорьевич направился к бане. Остановился у чана,
огляделся, негромко посвистел и снова прислушался. На свист прибежали
собаки, завертелись у ног, а одна вдруг насторожилась, обернувшись к кустам,
под которыми сидел Русинов. Пчеловод погладил ее, приласкал, пробормотал
что-то и сунулся в баню.
- Ну, жив, пермяк-солены уши? - громко спросил он. В ответ послышался
тихий, неразборчивый голос. Лайка подбежала к Русинову и заластилась - эти
собаки, похоже, любили всех встречных-поперечных, лишь бы был человек.
- Потерпи, брат, потерпи,- доносился голос пчеловода.- Через недельку
полегчает...
Скоро он свистнул собак и направился к дому. По пути как бы мимоходом
сдернул с веревки большое махровое полотенце, что вечером повесил сушить,
однако, взойдя на крыльцо, бросил его на перила. Стукнула дверь, и все
смолкло. Можно было выходить из укрытия, ничего интересного уже не будет.
Смущало лишь это его последнее действие с полотенцем. Зачем снимать с
веревки, если оно наверняка не просохло? Вроде бы мелочь, случайность, но
что-то в этом было. Русинов осторожно прокрался к крыльцу и пощупал
полотенце - мокрое! Хозяйственный пчеловод совершил очень не хозяйственный
поступок, и требовалось немедленно это исправить. Русинов аккуратно развесил
его на веревку, точно туда, где оно висело, затем отнес прибор в палатку и
вернулся в дом. На цыпочках он вошел в избу, почесываясь, стянул куртку.
- Что, рыбачок, заели?- из темноты спросил пчеловод.
- Ну вот, разбудил,- пожалел Русинов.- Заели- не то слово. Дыра у меня
там в углу! Комаров налетело!..
- Я тебе говорил! - назидательно сказал Петр Григорьевич.- Давай ложись,
романтик...
Русинов лег в постель, блаженно вздохнул, проговорил, засыпая:
- Сейчас бродил вдоль речки... Птицы поют! И правда, век бы жил.
В избе было душновато, хотя от окон сквозь марлю тихо струился насыщенный
запахом нектара воздух. Петр Григорьевич спал за перегородкой, и его дыхание
умиротворяло, навевало сон. Русинов встряхивал головой, драл глаза и
задерживал дыхание, чтобы отогнать дрему. Прошел час, кажется, на улице
начинало светлеть, и темные столбы, маски на стенах словно оживали.
Причудливая резьба в сумраке отчего-то наполнялась таинственным смыслом, и
эти столбы напоминали живых существ: возникало полное ощущение, что они
шевелятся, двигаются по избе, меняясь местами. А когда и вовсе пошли
хороводом, Русинов понял, что засыпает, и до боли прикусил палец.
Петр Григорьевич торопливо надевал сапоги. Видно было, что растерян,
захвачен врасплох и перед этим крепко спал. Он лишь мельком заглянул за
перегородку и на цыпочках вышел из избы. Когда отворилась наружная дверь,
Русинов вскочил, бросился сначала к окну: за хребтом уже светило солнце, но
здесь, на западном склоне, было еще сумеречно. Пчеловод сбежал с крыльца и
заспешил к бане. И вдруг остановился возле бельевых веревок, сдернул
полотенце, скомкал и швырнул его в траву! Все-таки это был сигнал! Но кому?
Русинов перебежал к другому окну и четко различил человека, стоящего на
тропинке между избой и баней. Вот они встретились, пожали друг другу руки, и
сразу же началось какое-то объяснение: похоже, хозяин пасеки оправдывался
перед ночным гостем, показывал на бельевые веревки, на избу. Тот же говорил
ему мало и резко- услышать бы что! На какой-то миг он обернулся в сторону
окон, и Русинов рассмотрел бородатое, темное в сумерках лицо. Эх, чуть бы
побольше света!.. Гость прервал разговор и решительно двинулся к реке. Петр
Григорьевич виновато последовал за ним и на ходу все что-то говорил,
размахивая руками. Едва они скрылись в бане, как Русинов выбежал во двор и
через ворота завозни вышел на улицу. Огибая огороженную пасеку, он добрался
до речки и оттуда, берегом, пробрался к бане. Пчеловод с гостем находились
там, доносился их приглушенный говор, но не разобрать ни слова! К окну же
подходить опасно: будучи застигнутым тут, никак не объяснишь своего
появления и на комаров не свалишь...
Минут через двадцать они вышли из предбанника, и Русинов наконец увидел
гостя... Расстояние было всего метра четыре, и ошибиться он не мог, ибо
очень хорошо помнил это лицо по фотографиям: русая, слегка волнистая борода,
глубоко посаженные глаза под светлыми, чуть нависшими бровями. И возраст
подходил - лет тридцать пять...
Это был один из пропавших разведчиков. Несколько лет после семьдесят
восьмого года фотографию этого человека Русинов носил в кармане, чтобы при
случае показывать местным жителям для опознания. По документам прикрытия его
звали Виталий Раздрогин.
Он затаил дыхание: только ради одной такой встречи стоило нынче
отправляться в экспедицию!
- Плохи дела,- проронил Раздрогин и попил воды из ведра.
- Ничего, поправим,- с готовностью откликнулся пчеловод.- Не таких
вытаскивали...
Они пошли вниз по речке, где была хорошо набитая тропа к заповедному
рыбному плесу Петра Григорьевича. Русинов расслабился и утер лицо. После
напряжения зазвенело в ушах: было то тихое на земле время, когда уснули
ночные птицы, но не проснулись еще дневные. Можно было возвращаться в избу,
чтобы обдумать положение и спокойно разобраться со своими мыслями и
чувствами. Русинов пошел было назад своим окольным путем, однако услышал,
как стукнула банная дверь.
Опираясь на палку, из предбанника вышел больной "пермяк". Он был в своих
