Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из
огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими
сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально
подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был
выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала.
А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы
пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому.
- Ты пока перекуси. Уха - легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и
посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы
с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот
скоро опять ребята наедут!
- Какие ребята? - между делом спросил Русинов, хлебая уху.
- А всякие! Их сюда медом тянет! - засмеялся.- Рыбаки, туристы,
скалолазы. И тарелочники опять приедут!
- Тарелочники?
- Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много
всяких летает,- с удовольствием объяснил пчеловод.- Обещали и меня научить
летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти
приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так
сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо
- дитя дитем.
- И снежный человек у вас есть? - полушутя спросил Русинов.
- А! Кого тут только нет! - отмахнулся ваятель.- Всякой твари по паре.
Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я... А я ведь
копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера?
- Не видел...
- Посмотри!.. Они же - во! В полпальца, как шершни,- показал Петр
Григорьевич.- Их ни ветер, ни мороз не берет. Кругом пчела квелая,
болезненная, а у меня- хоть бы что. Сколько она за раз меда тащит? А-а!.. В
пять раз больше, чем простая. Если бы я стал мед сливать в свою речку - до
Камы бы воду подсластил! Пей - не хочу!
Через час пчеловод повел его в баню- крепкую, из толстенных бревен.
Берендеевский теремок, а не баня!
- Сам рубил? - спросил Русинов.
- А то!.. Заходи!
В бане стоял огненный зной, огромная каменка исходила жаром. Русинов
париться любил и в бане толк знал. Сели на полок потеть, Петр Григорьевич не
унимался с рассказами. Видимо, он был выдумщик, фантазер и умопомрачительный
романтик; все это чудесным образом уживалось в нем с практичностью,
мастеровитостью и рассудительностью. Он и в бане-то без работы сидеть не
мог- перевязал потуже распаренный веник, спохватившись, вычистил, выскоблил
и отмыл широченную лавку, и так чистую, желтую, словно покрытую воском.
- А ты родом-то отсюда? - спросил Русинов.
- Родом? Нет! - засмеялся он.- Я из-за хребта родом, из Красноярского
края. Здесь только двенадцатый год. Пришел на это место, упал в траву и
сразу решил - буду здесь жить. Сколько времени потерял зря! В Казахстане
пятнадцать лет ни за что ни про что. Поездил я по земле, да... За двадцать
лет актерской жизни сменил двадцать театров!
- Ты что же, Петр Григорьевич, актер, что ли? - удивился Русинов.
- Был актер,- вздохнул он.- В кино снимался... Не видел меня в кино?
"Дубровский", "Железный мост", "На семи ветрах"?
- Нет,- смутился Русинов, стараясь припомнить, видел ли такие фильмы, не
вспомнил...
- И хорошо, что нет,- обрадовался Петр Григорьевич.- А то меня узнают, а
мне так стыдно становится. Чем я занимался? Эх!..
Они парились с остервенением, лихостью и заводным азартом. Жар
перехватывал дыхание - он говорил; ледяная вода в реке останавливала сердце
- он говорил! Из сказочника-простачка он превращался в философа, тонкого
знатока психологии, творческой природы человека. А после бани и богатого
стола с медовухой Петр Григорьевич вдруг принес гитару и запел песни
собственного сочинения.
- Хочешь, про твою Москву спою?- вдруг спросил он.- Зимой в Москву ездил
и сочинил потом.
У Русинова надолго застряла строчка из этой песни- "Ну что с тобой,
сударыня-Москва?"...
Наутро он проснулся от разговоров за окном: Петр Григорьевич опохмелял
шофера лесовоза. За один неполный день этот пчеловод, актер и философ
окончательно его покорил, однако на трезвую голову Русинов вспомнил, что не
отдыхать сюда приехал, не рассказы слушать и наслаждаться общением. Надо
было работать - определить границы площади "перекрестка", отыскать ее центр
и таким образом определить очертания древнего арийского города. По
предположению Русинова, кольцевой город не мог выходить за обережный круг
размагниченного пространства. Возможно, за его пределы изгонялись нарушители
закона, изгои, и отсюда произошла традиция выселок, когда из общины убирали
пьяниц, дебоширов и бездельников.
Лишь после рекогносцировки местности можно было начинать раскопки, чтобы
подсечь похороненный под мореной культурный слой. Если выводы не
подтвердятся, придется уезжать из этого благодатного места, искать дорогу к
истокам Печоры: следующий мощный "перекресток" был в том районе. И так до
осени, до встречи Инги Чурбановой и Данилы-мастера.
***
Когда-то еще в шестидесятых годах Институт отказался от идеи поиска
кладов методом "тыка". В какой-то степени этому способствовал Цимлянск, где
была проведена теоретическая подготовка. Искать вслепую считалось
непрофессиональным делом, хотя в Институте оставался сектор "Опричнина",
который занимался поиском библиотеки и сокровищ Ивана Грозного и работал
"старым казачьим способом". Прежде всего следовало доказать существование
самих сокровищ, просеять всю полулегендарную информацию, найти прямые и
косвенные доказательства возможностей и причин, благодаря которым те или
иные ценности могли оказаться в земле, под водой, в пещере. Кроме того,
выявить, каким способом добывались, за счет чего накапливались и в каких
примерно размерах могли быть эти сокровища у конкретного лица, общины,
народа. По проекту "Валькирия" лаборатория Русинова занималась
геофизическими исследованиями определенных перспективных территорий не на
предмет выявления клада, а как раз для того, чтобы доказать существование
центров арийской культуры на Северном и Приполярном Урале.
Теперь Русинову предстояло по резко сокращенной программе доделать то,
что не успел в Институте. Если на склонах и в долинах Уральского хребта
существовали города, материальные остатки которых он и искал, то, значит,
существовали и "сокровища Вар-Вар". Они могли состоять из священных
атрибутов храмов солнца - Ра, где использовались золото и самоцветы. Этот
желтый, солнечный металл почитался у ариев как дар Ра и не использовался в
качестве денег либо платы в торговле. А украшения из золота были только
ритуальными и не могли быть предметом богатства и состояния. Единственным
местом, куда можно было перенести храмы солнца, были многочисленные пещеры.
В этом слове явственно слышалось сочетание двух слов - "печь - пещь", и "Ра"
- "солнечная печь" - наталкивало на мысль о подземных храмах, и, возможно,
река Печора вытекала из подобных каменных Чертогов.
В первый свой маршрут Русинов вышел налегке, с кристаллом и небольшой
саперной лопаткой. "Земная" территория "перекрестка" представляла собой
старую вырубку уступчатого и некрутого склона, разрезанную почти пополам
небольшой горной речкой - притоком реки Березовой. Петру Григорьевичу он
сказал, что пошел просто побродить и посмотреть места и потому рыболовных
принадлежностей не берет. Пчеловод, как всегда, занимался делом -
устанавливал возле бани огромный бак, сваренный из нержавейки.
- Давай, давай, рыбачок, присматривайся!- весело отозвался он.-
Оглядеться - первое дело!
"Перекресток" оказался не таким большим, как предполагал Русинов, и имел
форму эллипса, вытянутого вдоль хребта, в меридиональном направлении,
размерами полтора на два с половиной километра. Однако на такой площади мог
вполне разместиться город. Магниторазряженное пространство имело свои
внутренние законы: от периферии к центру происходило гравитационное сжатие,
отмечаемое гравитационной съемкой. Визуально это можно было определить по
растительному покрову - мхи и травы росли кругами, образуя сферические
кольца, которые в народе называли "ведьмиными кругами". На спилах же
деревьев годовые кольца расширялись не с южной стороны, а с той, которая
была обращена к центру "перекрестка", и древесина обычно была на редкость
колкой и прямослойной. Кроме того, было замечено, что медведь практически
всегда выбирает место для берлоги в немагнитном пространстве, однако никогда
не ложится в центре, а ближе к краю.
Самый же центр "перекрестка", как и бывает при гравитационном сжатии,
выделял тепловую энергию. Здесь обычно очень бурно росла трава- чаще всего
крапива выше человеческого роста, а зимой земля не промерзала. Но ни разу
Русинов не видел в центре "перекрестка" деревьев либо высоких кустарников. И
нельзя было долгое время находиться в центре, тем более ночевать: от
легкого, какого-то восторженного состояния начиналось головокружение, шла
носом кровь и даже случались обмороки, словно от теплового удара, хотя на
ощупь земля была как везде. Оказавшись надолго в таком месте, люди обычно
считали, что они перегрелись на солнце, нанюхались какой-то травы или просто
переутомились.
Отмечая приметы "перекрестка", Русинов прошел его вдоль и поперек, а
затем полукругом, стараясь засечь центр. Земля была изорвана гусеницами
трелевочных тракторов, завалена сучьями, брошенными деревьями. Множество
старых пней торчали вровень с кустами малины - лес рубили зимой. Понять,
разобраться в "ведьминых кругах" было невозможно: нормальное развитие
растений было нарушено. Лишь к вечеру, среди этих завалов и зарослей, он
отыскал крапивный пятачок и неожиданно обнаружил, что это была когда-то
глубокая и обрушившаяся яма. Вытащенные со дна ее валуны давно уже вросли в
землю и замшели. Стараясь не обжечься, он спустился вниз: морена оплыла,
однако яма и до сих пор была в полтора человеческих роста. Кто ее выкопал?
Зачем? И именно тут, в самом центре "перекрестка"? Неужели уже кто-то
пробовал делать раскопки? Но ведь бессмысленно копать здесь, когда рядом -
речка, промывшая морену до коренных пород. Легче всего сделать там расчистку
обнажения и посмотреть разрез.
Раздумывая над этим, Русинов вернулся на пасеку, но решил пока ни о чем
не спрашивать Петра Григорьевича, чтобы не возбуждать его интерес. Он
заметил, что хозяин пасеки хлопочет у бани и что-то варит в огромном чане из
нержавейки, под которым тлеют угли и курится дымок. Русинов спрятал
кристалл, бросил лопатку и пошел к Петру Григорьевичу.
- А-а! - обрадовался тот.- Рыбак-рыбачок! Вот, наверное, проголодался!
- Ты не уху ли варишь?- засмеялся Русинов, кивая на чан.
- Уху?- развеселился пчеловод.- Пожалуй, верно, уху! Из него можно такую
уху сварить! И солить не надо!
Русинов подошел к чану и заглянул через край: на топчане, по горло в
каком-то буроватом отваре лежал человек - мужчина лет шестидесяти. Он был
острижен наголо, болезненное, изможденное лицо, глаза прикрыты темными
очками. Русинов по одному торчащему из воды колену и руке определил, что
человек болен какой-то болезнью, поражающей суставы, возможно полиартритом.
- Не знал, что ты еще и врачеватель,- проговорил Русинов.- На все руки
мастер...
Его поразило лицо человека в чане - белое, словно безжизненное. Лишь губы
выделялись да слегка алели вздутые от тяжелого дыхания ноздри. Что-то
