негигиенических краях и холера - не редкость. У Денисика немедленно
температура подскочила до тридцати девяти. Он лежал отрешенный и печальный,
тихо стонал и требовал доктора. Мы знали, что наш эскулап - опытный водолаз
и гиревик, поэтому посоветовали другу потерпеть. Но он просил медицинской
помощи. Позвали ему водолаза. Тот передал мне на каютном пороге пригоршню
разноцветных таблеток, посоветовал принимать их от трех до пяти за раз и
удалился добивать очередного "козла". Три дня Митек стонал и жаловался на
судьбу, а потом "холера" пошла на убыль. Но бравого гиревика он
возненавидел. А перед списанием мы поднатужились и изобразили в "Жареных
раках" всю эту коллизию: доктор и Митек, и таблетки, а я к картинке придумал
стишки: "На него вы поглядите - он изгнал холеру с Мити!"
Очухавшись, Денисик на первом же сабантуе опять запел и, подумав,
мечтательно заявил: "А я знал одну морячку - у нее денег куры не клюют!" Вот
еще несколько афоризмов его, увековеченных в "Раках": "Моряк дальнего
плавания отличается от собрата-каботажника тем, что от него всегда пахнет
чесноком", "Шторм, как и критику, любить невозможно, но терпеть приходится",
"Лучше, когда нет солнца, чем когда нет счастья". Увы, наш жизнерадостный
друг и не предполагал, сколь жестокий удар готовит ему судьба. Через полгода
после нашего возвращения из рейса его супруга призвала мужа и заявила ему...
ну, не знаю, в каких словах она оформила свое решение, но сделался Митек
опять холостым. Вообще-то не нравилась его подруга нам и раньше, а я позднее
подумал, что подвела Денисика неумеренная любовь к легкой музыке, так как
неверную супругу звали Кариной, а в период их жениховства была такая
сверхмодная песенка - "Карина"...
Изречения Денисика, как и все великие фразы, трактовать можно
по-разному, и я сейчас трактону их уже в ином, не столь веселом плане и
духе. Потому что в судьбе нашего многострадального и многотерпеливого
товарища как в зеркале, как в типическом образе гениальной драмы отразилась
судьба других его коллег. И я не столько семейный крах Денисика имею в виду,
а нечто более важное и тонкое, хотя женщины возмутятся и предъявят мне
претензию: "Что может быть важнее семьи?"
А понял я это внезапно, на тридцать третьем году пребывания в системе
ММФ, причем не в рейсе, а на глубоком и долгом сухопутье, ночью, когда не
спалось.
За месяц до того я летал во Владивосток: организовалась по воле
главного адмирала морских писателей поездка группы маринистов ("опытных",
как писала газета "Водный транспорт"), чтобы научить создавать шедевры
молодых гениев ДВК. Гении мне понравились, очень взволнованно и серьезно они
отнеслись к семинару, и казалось, на них падает отсвет величия их огромного
края...
Из Владивостока нашу мощную бригаду "западников" повезли на автобусе -
показывать порт Находку и бухту Врангеля с новейшим портом Восточный.
Теперь я знаю, что самая золотая из всех осеней - в Приморье. Золотая с
багровым - от кленов. Дряхлый автобус, предоставленный нам, лихо катил по
сопкам и распадкам, стояло не по-октябрьски высокое, теплое солнце, в сизой
дымчатой пелене бежали назад и плавно текли золотые реки лесов, и приехали
мы в чистый и аккуратный город Находку, а его мэр, моложавый,
пронзительно-артистичный, с шуточками и прибауточками рассказал нам, как они
там резко снизили процент преступности. "Можете всю ночь прогулять - и никто
вас не разденет, гарантирую! - жизнерадостно объявил он. - В вытрезвитель
доставить могут, этого не отрицаю, потому что у нашей ДНД жесткий план: не
менее двадцати задержанных на нос!" Гулять ночью мы все же не пошли, а утром
поехали в порт Восточный, и со всей ответственностью заявляю, что не видел
нигде и никогда такой великолепной, величественной, удобной, очаровательной,
пленительной бухты, как эта, названная в честь открывшего ее в 1859 году
корвета "Америка". Наш корвет был, российский, из эскадры адмирала Путятина,
- только вот зачем-то бухту переименовали недавно (все это относится к концу
1979 года). И из трех дивных сопок над ней - "Трех сестер" - одну срыли до
половины, добывая из нее не золото или уран, а песок для строек, и теперь
как будто собираются ее обратно насыпать...
Перед возвращением выяснилось, что наш шофер лежит под автобусом и
пытается восстановить кардан. Тогда я организовал группу "штрейкбрехеров", и
мы вчетвером укатили во Владивосток на "Комете". Посмотрели на берег с моря,
увидели остров Аскольда, мыс Скрыплева и полуостров Басаргина, и сверкающие
огнями безработные плавбазы на рейде. К пристани мы причалили за час до
того, как на Владивосток налетел - краешком - тайфун по имени "Тим", вечером
по телевидению показывали, как "Тим" бесчинствует в Японии, и всю ночь наша
12-этажная гостиница дрожала и гудела, - конечно, я вспоминал морячков и
рыбачков, стоящих на рейде, идущих в порт или уходящих от берега. Во
Владивостоке постоянно думаешь о моряках.
А загрустил я позже. Вспоминая плывущих моряков, не грустил, а просто
им сочувствовал, и запечалился, вспомнив Митин афоризм в полете до Москвы.
Сначала мы летели на "ИЛ-18" до Хабаровска, внизу расстилалась тайга с
озерцами и речками, и блеснула вдали Уссури, самолет медленно, незаметно
снижался. А потом открылся огромный, весь из протоков и островов состоящий
Амур. И через час мы пересели в уютный и будто бы небольшой (на 168
пассажиров!) "ИЛ-62", он мягко набрал высоту, и я прилип к иллюминаторам.
Дикие и величественные пейзажи увидел внизу: серебристо-фиолетовые горы,
стеклянные, замершие реки, пятнышки снега - тоже необычного, не белого, а
серо-стального. Стал я придумывать эпитеты для всего этого великолепия, и на
ум сразу пришло: "космические". На том и остановился, а через месяц прочел,
как В. Конецкий сравнил колымские пейзажи с "внегалактическими" - и тут
понял, что нечего мне возникать со своим образным мышлением, не тяну и не
потяну никогда.
Но не от того я загрустил, нет. А потому, что сообразил, как много
потерял, бродя за морями в чужих краях, - иначе почему же вид даже с высоты
11 километров на родную землю так потряс меня, и ведь там, на земле, величия
этого в тысячу раз больше, а я его меняю на слащавенькие средиземноморские
картинки с глянцевым морем, открыточно-бирюзовым небом, опереточно-изящными
горами.
Верно ли, что морские бродяги уходят все в сторону и в сторону от
родимых краев, и не приходится ли им за это платить чем-то более
ускользающим, но и более нужным душе, чем формальная разлука с родиной? Кто
много плавал - тот не только мало читал. И видел он мало. Я, еще понятно, на
судне человек временный, потому и глазею часами вокруг, а моряк кадровый,
настоящий - ему после вахты в койку бы, в кинцо, на "козлодром", и красоты
чужие, закордонные - до феньки ему уже давно, лет двадцать. Прежде всего
потому, что они именно чужие, и еще - осточертели они, а родные и милые
сердцу - нечасто он видит, и теряет от этого нечто важное и решающее...
В полете до Москвы по салону летала муха. Я спросил стюардессу, откуда
она - дальневосточная или московская, но девушка почему-то обиделась. А
космонавты наши берегут и лелеют своих мух и зовут их "Нюрками". Им-то
дорога и муха родная.
Что ж, такова эта жизнь. И усмирить обиду на судьбу, успокоить совесть
можно, наверное, давним и гордым изречением: "Если не я - то кто же?"
"Плавать надо всегда - море есть всюду, где есть отвага", - так сказал
Карел Чапек, когда берег скрылся за горизонтом. И отвага нужна не только,
чтобы сражаться с волнами и ветрами.
"О ХМЕЛЮ..."
...Как только вышли в океан, исчез капитан, перестал приходить в
кают-компанию к завтраку, обеду и ужину. Никто не удивлялся его отсутствию,
не обсуждал ситуацию. Через трое суток Самый Главный объявился, чисто
выбритый, спокойный, деловой, как и положено...
В годы моей штурманской юности в Архангельске жил и писал книги Борис
Викторович Шергин, не оцененный по достоинствам до сих пор. Да и я, к стыду
своему, познакомился с его творчеством лет тридцать спустя. А ведь мог даже
и лично познакомиться с этим человеком, скромным и мудрым, как рассказывали
его знакомые.
В книге Б. Шергина нашел запись устного морского устава древних
поморов, называемого "Устьянский правильник". Писатель отлично знал свой
неяркий, терпеливый край и его жителей, привыкших голодать и холодать, но и
мужественно, без похвальбы, бороться с невзгодами.
Вот кусочки из того устава прекрасных мореходов Севера. Между прочим,
сейчас, когда празднуется 300-летие Российского флота, мне за них обидно:
гораздо раньше Петра I начали они ходить по морям...
*
"Мореходством нашим промышляем прибыль всем гражанам. Не доведется
такую степень тратить... (А как часто доводилось и доводится! В середине
70-х годов, летом, на одесском рейде стояли по 50-60 груженых теплоходов, а
сегодня Россия лишилась половины флота и портов).
*
"Собери умы свои и направи в путь. Горе, когда для домашних печалей ум
мореходцу вспять зрит" (Понимают ли это морские жены?).
*
"Если преступил устав и учинил прошибку, не лги, но повинись перед
товарищи и скажи: "Простите меня!" - и огрех мимо идет".
*
"Которые от многие службы морские в глубокую старость пришли...звери
давать мерные, не детьми, и кожа чтоб не резана, не колота" (Вот и дожил я
до поры, когда для моих друзей статья эта стала актуальной и необходимой!").
*
"Кто свою братию, морскую сиротину, в пир созвать постыдится, того
устыдится Христос на Суде Своем".
*
"О человече! Лучше тебе дома по миру ходити, куски собирати, нежели в
море позориться, преступая вечную заповедь морскую..." (Это о том же: "Кто
свою братию, морскую сиротину, в пир созвать постыдится").
А сейчас хочу о "пирах морских" поговорить. Деликатная тема, грустная,
а часто - трагическая. Но нельзя из песни слова выкидывать.
В книге Б. Шергина с тоскливо-суровым негодованием приводится и такой
пункт морского устава:
"О хмелю. Всем ведомо и всему свету давно проявлено, какая беда
пьянство. Философы мысли растрясли и собрать не могут. Чины со степеней в
грязь слетели, крепкие стали дряблы, надменные опали, храбрые оплошали,
богатые обнищали..."
Верные предупреждения. Тем более для тех, кто на флоте живет и
работает, где все такое ежеминутно угрожает катастрофой, гибелью многих
людей. Воспоминания моей юности, касающиеся данной проблемы, однако окрашены
в лирические или даже в юмористические тона.
Но трижды в подобных ситуациях посчастливилось даже и спасать людей.
Профессиональный моряк-судоводитель просто обязан смотреть на море, это
его главная задача. И глядит он в основном вперед.
А я вот, когда на пассажирском пароходе плавал, оглянулся однажды
назад. И увидел далеко за кормой черную точку. Взял бинокль: человек
саженками догоняет пароход. Дал тревогу, "право на борт", капитана - на
мостик. Пока мы разворачивались, пока спускали шлюпку, подходили к отважному
пловцу, минут двадцать прошло. Пассажиры столпились у борта, накренился наш
пароходик. Парень оказался черноволосый, курчавый и очень веселый. И
абсолютно голый. Пьян, конечно, в стельку. Когда его тащили в вельбот,
сопротивлялся еще, дали ему матросы промеж глаз. Мы его сразу в баню сунули,
под пар (сентябрь был, в Белом море). Но к утру у него температура
подскочила под сорок, "скорую" в Архангельске пришлось вызывать. Я как
пассажирский помощник успел оштрафовать его на сто рублей, максимум
