Герой едва не захлебнулся и вскочил на ноги, отфыркиваясь. В воздухе
просвистел камень вместе с невнятной бранью, зазвенело стекло, разлета-
ясь вдребезги, коротенькая, смутно различимая фигурка перескочила через
забор и растаяла в темноте.
Когда Том, уже раздевшись, разглядывал при свете сального огарка про-
мокшую насквозь одежду, Сид проснулся; но если у него и было какое-ни-
будь желание попрекнуть и намекнуть, то он передумал и смолчал, заметив
по глазам Тома, что это небезопасно.
Том улегся в постель, не считая нужным обременять себя молитвой, и
Сид мысленно отметил это упущение.
ГЛАВА IV
Солнце взошло над безмятежной землей и осияло с высоты мирный горо-
док, словно благословляя его. После завтрака тетя Полли собрала всех на
семейное богослужение; оно началось с молитвы, построенной на солидном
фундаменте из библейских цитат, скрепленных жиденьким цементом собствен-
ных добавлений; с этой вершины, как с горы Синай, она и возвестила суро-
вую главу закона Моисеева.
После этого Том, как говорится, препоясал чресла и приступил к зазуб-
риванию стихов из Библии. Сид еще несколько дней назад выучил свой урок.
Том приложил все силы, для того чтобы затвердить наизусть пять стихов,
выбрав их из Нагорной проповеди, потому что нигде не нашел стихов коро-
че.
Через полчаса у Тома сложилось довольно смутное представление об уро-
ке, потому что его голова была занята всем, чем угодно, кроме урока, а
руки непрерывно двигались, развлекаясь каким-нибудь посторонним делом.
Мэри взяла у него книжку, чтобы выслушать урок, и Том начал споты-
каться, кое-как пробираясь сквозь туман:
- Блаженны... э-э...
- Нищие...
- Да, нищие; блаженны нищие... э-э-э...
- Духом...
- Духом; блаженны нищие духом, ибо их... ибо они...
- Ибо их...
- Ибо их... Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Бла-
женны плачущие, ибо они... ибо они...
- У...
- Ибо они... э...
- У те...
- Ибо они у те... Ну, я не помню, как там дальше! Блаженны ибо плачу-
щие, ибо они... ибо плачущие... а дальше как? Ейбогу, не знаю! Что же ты
не подскажешь, Мэри! Как тебе не стыдно меня дразнить?
- Ах, Том, дурачок ты этакий, вовсе я тебя не дразню, и не думаю, да-
же. Просто тебе надо как следует выучить все сначала. Ничего, Том, выу-
чишь как-нибудь, а когда выучишь, я тебе подарю одну очень хорошую вещь.
Ну, будь же умницей!
- Ладно! А какую вещь, Мэри, ты только скажи?
- Не все ли тебе равно. Раз я сказала, что хорошую, значит, хорошую.
- Ну да уж ты не обманешь. Ладно, я пойду приналягу.
Том приналег - и под двойным давлением любопытства и предстоящей наг-
рады приналег с таким воодушевлением, что добился блестящих успехов. За
это Мэри подарила ему новенький перочинный ножик с двумя лезвиями ценой
в двенадцать с половиной центов; и нахлынувший на Тома восторг потряс
его до основания. Правда, ножик совсем не резал, зато это была не ка-
кая-нибудь подделка, а настоящий ножик фирмы Барлоу, в чем и заключалось
его непостижимое очарование; хотя откуда мальчики Западных штатов взяли,
что это грозное оружие можно подделать и что подделка была бы хуже ори-
гинала, совершенно неизвестно и, надо полагать, навсегда останется тай-
ной. Том ухитрился изрезать этим ножиком буфет и уже подбирался к комо-
ду, как его позвали одеваться в воскресную школу.
Мэри дала ему жестяной таз, полный воды, и кусок мыла; он вышел за
дверь и поставил таз на скамейку, потом окунул мыло в воду и опять поло-
жил его на место; закатал рукава, осторожно вылил воду на землю, потом
вошел в кухню и начал усердно тереть лицо полотенцем, висевшим за
дверью. Но Мэри отняла у него полотенце, сказав:
- Как тебе не стыдно, Том. Умойся как следует. От воды тебе ничего не
сделается.
Том немножко смутился. В таз опять налили воды; и на этот раз он пос-
тоял над ним некоторое время, собираясь с духом, потом набрал в грудь
воздуху и начал умываться. Когда Том после этого вошел на кухню, зажму-
рив глаза и ощупью отыскивая полотенце, по его щекам текла мыльная пена,
честно свидетельствуя о понесенных трудах. Однако, когда он отнял от ли-
ца полотенце, оказалось, что вид у него не совсем удовлетворительный:
чистыми были только щеки и подбородок, которые белели, как маска, а ниже
и выше начиналась темная полоса неорошенной почвы, которая захватила шею
и спереди и сзади. Тогда Мэри взялась за него сама, и, выйдя из ее рук,
он уже ничем не отличался по цвету кожи от своих бледнолицых братьев;
мокрые волосы были аккуратно приглажены щеткой, их короткие завитки ле-
жали ровно и красиво. (Том потихоньку старался распрямить свои кудри,
прилагая много трудов и стараний, чтобы они лежали на голове как прикле-
енные; ему казалось, что с кудрями он похож на девчонку, и это очень его
огорчало.) Потом Мэри достала из шкафа костюм, который вот уже два года
Том надевал только по воскресеньям и который назывался "другой костюм",
на основании чего мы можем судить о богатстве его гардероба. После того
как он оделся сам, Мэри привела его в порядок: она застегнула на нем
чистенькую курточку до самого подбородка, отвернула книзу широкий ворот-
ник и расправила его по плечам, почистила Тома щеткой и надела ему соло-
менную шляпу с крапинками. Теперь он выглядел очень нарядно и чувствовал
себя очень неловко: новый костюм и чистота стесняли его, чего он терпеть
не мог. Он надеялся, что Мэри забудет про башмаки, но эта надежда не
сбылась: Мэри, как полагается, хорошенько смазала их салом и принесла
ему. Том вышел из терпения и заворчал, что его вечно заставляют делать
то, чего ему не хочется. Но Мэри ласково уговорила его:
- Пожалуйста, Том, будь умницей.
И Том, ворча, надел башмаки. Мэри оделась в одну минуту, и дети втро-
ем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел от всей души, а
Сид и Мэри любили.
В воскресной школе занимались с девяти до половины одиннадцатого, а
потом начиналась проповедь. Двое из детей оставались на проповедь добро-
вольно, а третий тоже оставался - по иным, более существенным причинам.
На жестких церковных скамьях с высокими спинками могло поместиться
человек триста; церковь была маленькая, без всяких украшений, с коло-
кольней на крыше, похожей на узкий деревянный ящик. В дверях Том немного
отстал, чтобы поговорить с одним приятелем, тоже одетым по-воскресному:
- Послушай, Билли, есть у тебя желтый билетик?
- Есть.
- Что ты просишь за него?
- А ты что дашь?
- Кусок лакрицы и рыболовный крючок.
- Покажи.
Том показал. Приятель остался доволен, и они обменялись ценностями.
После этого Том променял два белых шарика на три красных билетика и еще
разные пустяки - на два синих.
Он еще около четверти часа подстерегал подходивших мальчиков и поку-
пал у них билетики разных цветов. Потом он вошел в церковь вместе с ва-
тагой чистеньких и шумливых мальчиков и девочек, уселся на свое место и
завел ссору с тем из мальчиков, который был поближе. Вмешался важный,
пожилой учитель; но как только он повернулся спиной, Том успел дернуть
за волосы мальчишку, сидевшего перед ним, и уткнулся в книгу, когда этот
мальчик оглянулся; тут же он кольнул булавкой другого мальчика, любо-
пытствуя послушать, как тот заорет: "Ой!" - и получил еще один выговор
от учителя. Весь класс Тома подобрался на один лад - все были беспокой-
ные, шумливые и непослушные. Выходя отвечать урок, ни один из них не
знал стихов как следует, всем надо было подсказать. Однако они кое-как
добирались до конца, и каждый получил награду - маленький синий билетик
с текстом из Священного писания; каждый синий билетик был платой за два
выученных стиха из Библии. Десять синих билетиков равнялись одному крас-
ному, их можно было обменять на красный билетик; десять красных билети-
ков равнялись одному желтому; а за десять желтых директор школы давал
ученику Библию в дешевом переплете (стоившую в то доброе старое время
сорок центов). У многих ли из моих читателей найдется столько усердия и
прилежания, чтобы заучить наизусть две тысячи стихов, даже за Библию с
рисунками Доре? Но Мэри заработала таким путем две Библии в результате
двух лет терпения и труда, а один мальчик из немцев даже четыре или
пять. Он как-то прочел наизусть три тысячи стихов подряд, не останавли-
ваясь; но такое напряжение умственных способностей оказалось ему не по
силам, и с тех пор он сделался идиотом - большое несчастье для школы,
потому что во всех торжественных случаях, при посетителях, директор
всегда вызывал этого ученика и заставлял его "из кожи лезть", по выраже-
нию Тома. Только старшие ученики умудрялись сохранить свои билетики и
проскучать над зубрежкой достаточно долго, чтобы получить в подарок Биб-
лию, и потому выдача этой награды была редким и памятным событием; удач-
ливый ученик в этот день играл такую важную и заметную роль, что сердце
каждого школьника немедленно загоралось честолюбием, которого хватало
иногда на целых две недели. Быть может, Том не был одержим духовной жаж-
дой настолько, чтобы стремиться к этой награде, но нечего и сомневаться
в том, что он всем своим существом жаждал славы и блеска, которые приоб-
ретались вместе с ней.
Как водится, директор школы стал перед кафедрой, держа молитвенник в
руках, и, заложив его пальцем, потребовал внимания. Когда директор воск-
ресной школы произносит обычную коротенькую речь, то молитвенник в руках
ему так же необходим, как ноты певице, которая стоит на эстраде, гото-
вясь пропеть соло, - хотя почему это нужно, остается загадкой: оба эти
мученика никогда не заглядывают ни в молитвенник, ни в ноты. Директор
был невзрачный человечек лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бород-
кой и коротко подстриженными рыжеватыми волосами, в жестком стоячем во-
ротничке, верхний край которого подпирал ему уши, а острые углы выстав-
лялись вперед, доходя до уголков рта. Этот воротник, словно забор, зас-
тавлял его глядеть только прямо перед собой и поворачиваться всем телом,
когда надо было посмотреть вбок; подбородком учитель упирался в галстук
шириной в банковый билет, с бахромой на концах; носки его ботинок были
по моде сильно загнуты кверху, наподобие лыж, - результат, которого мо-
лодые люди того времени добивались упорным трудом и терпением, просижи-
вая целые часы у стенки с прижатыми к ней носками. С виду мистер Уолтерс
был очень серьезен, а в душе честен и искренен; он так благоговел перед
всем, что свято, и настолько отделял духовное от светского, что незамет-
но для себя самого в воскресной школе он даже говорил совсем другим го-
лосом, не таким, как в будние дни. Свою речь он начал так:
- А теперь, дети, я прошу вас сидеть как можно тише и прямее и мину-
ту-другую слушать меня как можно внимательнее. Вот так. Именно так и
должны себя вести хорошие дети. Я вижу, одна девочка смотрит в окно; ка-
жется, она думает, что я где-нибудь там, - может быть, сижу на дереве и
беседую с птичками. (Одобрительное хихиканье.) Мне хочется сказать вам,
как приятно видеть, что столько чистеньких веселых детских лиц собралось
здесь для того, чтобы научиться быть хорошими.
И так далее, и тому подобное. Нет никакой надобности приводить здесь
конец этой речи. Она составлена по неизменному образцу, а потому мы все
с ней знакомы.
Последняя треть его речи была несколько омрачена возобновившимися
среди озорников драками и иными развлечениями, а также шепотом и движе-
нием, которые постепенно распространялись все дальше и дальше и докати-
лись даже до подножия таких одиноких и незыблемых столпов, как Сид и Мэ-
ри. Но с последним словом мистера Уолтерса всякий шум прекратился, и ко-
нец его речи был встречен благодарным молчанием.
Перешептывание было отчасти вызвано событием более или менее редким -
появлением гостей: адвоката Тэтчера в сопровождении какого-то совсем
