защиту своей собственности создания сильной полицейской власти, хотя но-
вая разбогатевшая на распродаже национального имущества буржуазия готова
принять монархию, даже монархическую диктатуру, но возвращение Бурбона
поддержит, может быть, лишь ничтожнейшая доля крупнейшей буржуазии горо-
да и деревни, потому что Бурбон всегда будет дворянским королем, а не
буржуазным, и с ним вернутся феодализм и эмиграция, которая потребует
обратно свои земли.
И все-таки, так как роялисты были из всех контрреволюционных группи-
ровок лучше всех организованы, сплочены, снабжены активной помощью и
средствами из-за границы, имели на своей стороне духовенство, они и на
этот раз взяли в свои руки руководящую роль в подготовке низвержения Ди-
ректории весной и летом 1797 г. Это и должно было в конечном счете погу-
бить и на этот раз возглавляемое ими движение. Дело в том, что всякий
раз частичные выборы в Совет пятисот давали ясный перевес правым, реак-
ционным, иногда даже явственно роялистским элементам. Даже в самой Ди-
ректории, находившейся под угрозой контрреволюции, были колебания. Бар-
телеми и Карно были против решительных мер, а Бартелеми и вообще тайно
сочувствовал многому в поднимающемся движении. Остальные три директора -
Баррас, Ребель, Ларевельер-Лепо - постоянно совещались, но не решались
ничего предпринять, чтобы предупредить готовящийся удар.
Одним из обстоятельств, которые очень тревожили Барраса и его двух
товарищей, не желавших без борьбы отдавать свою власть, а может быть, и
жизнь и решившихся бороться всеми мерами, было то, что генерал Пишегрю,
прославленный завоеванием Голландии в 1795 г., оказался в лагере оппози-
ции. Он был избран президентом Совета пятисот, главой высшей законода-
тельной власти в государстве, и его предназначали в верховные руководи-
тели готовящегося нападения на республиканских "триумвиров" - так назы-
вали трех директоров (Барраса, Ларевельер-Лепо и Ребеля).
Таково было положение вещей летом 1797 г. Бонапарт, воюя в Италии,
зорко следил за тем, что делается в Париже. Он видел, что республике
грозит явная опасность. Сам Бонапарт республику не любил и вскоре рес-
публику задушил, но он вовсе не намерен был допустить эту операцию преж-
девременно, а самое главное, вовсе не желал, чтобы это пошло на пользу
кому-либо другому. В бессонную итальянскую ночь он уже ответил себе, что
не всегда ему суждено побеждать только в пользу "этих адвокатов". Но еще
меньше он хотел побеждать в пользу Бурбона. Его тоже, как и директоров,
беспокоило, что во главе врагов республики стоит один из популярных ге-
нералов - Пишегрю. Это имя могло в решающий миг сбить с толку солдат.
Они могли пойти за Пишегрю именно потому, что верили в его искренний
республиканизм, и могли не понять, куда он их ведет.
Теперь уже без труда можно представить себе, что должен был по-
чувствовать Бонапарт, когда ему прислали из Триеста с такой поспешностью
толстый портфель, отобранный у арестованного графа д'Антрэга, и когда в
этом портфеле он нашел непререкаемые доказательства измены Пишегрю, тай-
ных его переговоров с агентом принца Конде, Фош-Борелем, прямые свиде-
тельства о давнем его предательском поведении относительно республики,
которой он служил. Только одна маленькая неприятность несколько замедли-
ла отправку этих бумаг прямо в Париж, к Баррасу. Дело в том, что в одной
из бумаг (и притом в самой важной для обвинения Пишегрю) другой агент
Бурбонов, Монгайар, между прочим рассказывал, что он побывают в Италии у
Бонапарта в главной квартире армии и пытался с ним тоже вести перегово-
ры. Хотя ничего больше и не было, кроме этих ничего не значащих строк,
хотя Монгайар и мог под каким-нибудь предлогом действительно побывать
под чужим именем у Бонапарта, но генерал Бонапарт решил, что лучше эти
строки уничтожить, чтобы не ослаблять впечатления касательно Пишегрю. Он
приказал доставить к себе д'Антрэга и предложил ему тут же переписать
этот документ, выпустив нужные строки, и подписать его, грозя иначе
расправиться с ним. Д'Антрэг мигом сделал все, что от него требовалось,
и был спустя некоторое время выпущен (т. е. ему было устроено мнимое
"бегство" из-под стражи). Документы вслед за тем были Бонапартом отправ-
лены и доставлены Баррасу. Это развязало руки "триумвирам". Они не сразу
опубликовали ужасающую бумагу, которую им доставил Бонапарт, но сначала
подтянули особенно верные дивизии, затем подождали генерала Ожеро, кото-
рого спешно отрядил Бонапарт из Италии в Париж на помощь директорам.
Кроме того, Бонапарт обещал прислать из вновь реквизированных в Италии
денег 3 миллиона франков золотом для усиления средств Директории в
предстоящий критический момент.
В 3 часа ночи 18 фрюктидора (4 сентября 1797 г.) Баррас приказал
арестовать двух подозрительных по своей умеренности директоров; Бартеле-
ми был схвачен, а Карно успел бежать. Начались массовые аресты роялис-
тов, чистка Совета пятисот и Совета старейшин, за арестами последовала
высылка их без суда в Гвиану (откуда не очень многие вернулись впос-
ледствии), закрытие заподозренных в роялизме газет, массовые аресты в
Париже и провинции. Уже на рассвете 18 фрюктидора всюду красовались ог-
ромные плакаты: это были напечатанные документы, подлинники которых, как
сказано, прислал в свое время Бонапарт Баррасу. Пишегрю, председатель
Совета пятисот, был схвачен и тоже увезен в Гвиану. Никакого сопротивле-
ния этот переворот 18 фрюктидора не встретил. Плебейские массы ненавиде-
ли, роялизм еще больше, чем Директорию, и открыто радовались удару, сок-
рушившему надолго старых приверженцев династии Бурбонов. А "богатые сек-
ции" на этот раз на улицу не вышли, хорошо помня страшный вандемьерский
урок, который преподал им в 1795 г. при помощи артиллерии генерал Бона-
парт.
Директория победила, республика была спасена, и победоносный генерал
Бонапарт из своего далекого итальянского лагеря горячо поздравляют Ди-
ректорию (которую он уничтожил спустя два года) со спасением республики
(которую он уничтожит спустя семь лет).
Бонапарт был доволен событием 18 фрюктидора еще и в другом отношении.
Леобенское перемирие, заключенное с австрийцами еще в мае 1797 г., так и
оставалось перемирием. Австрийское правительство вдруг стало летом обна-
руживать признаки бодрости и почти грозить, и Бонапарт прекрасно знал, в
чем тут дело; Австрия, как и вся монархическая Европа, затаив дыхание,
следила за тем, что разыгрывалось в Париже. В Италии ждали со дня на
день свержения Директории и республики, возвращения Бурбонов и ликвида-
ции поэтому всех французских завоеваний. 18 фрюктидора с разгромом роя-
листов, с публичным изобличением измены Пишегрю положило конец всем этим
мечтаниям.
Генерал Бонапарт стал резко настаивать на скорейшем подписании мира.
Из Австрии был послан для переговоров с Бонапартом искусный дипломат Ко-
бенцль. Но тут коса нашла на камень. Кобенцль во время долгих и трудных
переговоров жаловался своему правительству, что редко можно встретить
"такого сутягу и такого бессовестного человека", как генерал Бонапарт.
Здесь еще больше, чем когда-либо, обнаружились дипломатические способ-
ности Бонапарта, по мнению многих источников той эпохи, не уступавшие
его военному гению. Только раз он поддался одному из тех припадков ярос-
ти, которые впоследствии, когда он уже чувствовал себя владыкой Европы,
овладевали им часто, но теперь пока еще были внове. "Ваша империя - это
старая распутница, которая привыкла, чтобы все ее насиловали... Вы забы-
ваете, что Франция победила, а вы побеждены... Вы забываете, что вы тут
со мной ведете переговоры, окруженные моими гренадерами..." - бешено
кричал Бонапарт. Он швырнул об пол столик, на котором стоял привезенный
Кобенцлем драгоценный фарфоровый кофейный сервиз, подарок австрийскому
дипломату от русской императрицы Екатерины. Сервиз разбился вдребезги.
"Он вел себя, как сумасшедший",- доносил об этом Кобенцль. 17 октября
1797 г. в местечке Кампо-Формио был подписан наконец мир между Французс-
кой республикой и Австрийской империей.
Почти все то, на чем настаивал Бонапарт и в Италии, где он побеждал,
и в Германии, где австрийцы вовсе не были еще побеждены французскими ге-
нералами, было им достигнуто. Венеция, как и желал Бонапарт, послужила
компенсацией Австрии за эти уступки на Рейне.
Бурным ликованием встретили в Париже весть о мире. Страна ждала тор-
гового и промышленного оживления. Имя гениального военного вождя было у
всех на устах. Все понимали, что война, проигранная прочими генералами
на Рейне, была выиграна одним Бонапартом в Италии и что этим был спасен
также и Рейн. Официальным, официозным и совсем частным печатным и устным
восхвалениям победоносного генерала, завоевателя Италии, не было конца.
"О, могущественный дух свободы! Ты один мог породить... итальянскую ар-
мию, породить Бонапарта! Счастливая Франция!" - восклицал в своей речи
один из директоров республики, Ларевельер-Лепо.
Между тем Бонапарт наскоро заканчивал организацию новой вассальной
Цизальпинской республики, куда включил часть завоеванных им земель
(прежде всего Ломбардию) Другая часть его завоеваний была непосредствен-
но присоединена к Франции. Наконец, третья часть (вроде Рима) оставлена
была до поры до времени в руках прежних государей, но с фактическим под-
чинением их Франции. Бонапарт организовал эту Цизальпинскую республику
так, что при видимости существования совещательного собрания представи-
телей из состоятельных слоев населения вся фактическая сила должна была
находиться в руках французской оккупационной военной власти и присланно-
го из Парижа комиссара. Ко всей традиционной фразеологии об освобождении
народов, о братских республиках и т д. он относился с самым откровенным
презрением. Он ничуть не верил тому, что в Италии есть хоть сколько-ни-
будь значительное число людей, которые были бы охвачены тем энтузиазмом
к свободе, о котором он сам говорил в своих воззваниях к населению заво-
евываемых им стран.
Распространялась по Европе официальная версия о том, как великий
итальянский народ сбрасывает долгое иго суеверий и притеснений и несмет-
ной массой берется за оружие, чтобы помогать освободителям-французам, а
на деле вот что - не для публики, а для Директории сообщал доверительно
Бонапарт: "Вы воображаете себе, что свобода подвинет на великие дела
дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ... В моей армии нет ни
одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах,
которые грабят и ни на что не годятся..." И дальше он говорит, что
только с умением и при помощи "суровых примеров" можно держать Италию в
руках. А итальянцы уже имели случай узнать, что именно он понимает под
суровыми мерами. Он жестоко расправился с жителями г. Бинаско, с г. Па-
вией, с некоторыми деревнями, около которых были найдены убитыми от-
дельные французы.
Во всех этих случаях действовала вполне планомерная политика Наполео-
на, которой он держался всегда: ни одной бесцельной жестокости и совсем
беспощадный массовый террор, если это ему было нужно для подчинения за-
воеванной страны. Он уничтожил в завоеванной Италии всякие следы фео-
дальных прав, где они были, он лишил церковь и монастыри права на неко-
торые поборы, он успел за те полтора года (с весны 1796 до поздней осени
1797 г.), которые он провел в Италии, ввести кое-какие законоположения,
которые должны были приблизить социально-юридический строй жизни север-
ной Италии к тому, который успела выработать буржуазия во Франции. Зато
он тщательно и аккуратно эксплуатировал все итальянские земли, где
только побывал, много миллионов золотом он отправил Директории в Париж,
а вслед за этим и сотни лучших творений искусства из итальянских музеев
