лала того же; диктатором мог быть кто угодно, только не Бурбон.
Парижские рабочие после массового разоружения их и направленного на
них свирепого террора в прериале 1795 г., после ареста в 1796 г. и казни
Бабефа и ссылки бабувистов в 1797 г., после всей политики Директории,
направленной всецело на защиту интересов крупной буржуазии, особенно
спекулянтов и казнокрадов,- эти рабочие, продолжая голодать, страдать от
безработицы и от дороговизны, проклиная скупщиков и спекулянтов, конеч-
но, ни в малейшей степени не были склонны защищать Директорию от кого бы
то ни было. Что касается пришлых рабочих, поденщиков из деревень, то для
них действительно был только один лозунг: "Мы хотим такого режима, при
котором едят" (un regime ou l'on mange). Эту фразу полицейские агенты
Директории частенько подслушивали в предместьях Парижа и докладывали
своему обеспокоенному начальству.
За годы своего правления Директория неопровержимо доказала, что она
не в состоянии создать тот прочный буржуазный строй, который был бы
окончательно кодифицирован и введен в полное действие. Директория за
последнее время показала свою слабость и в другом. Восторги лионских
промышленников, шелковых фабрикантов по поводу завоевания Бонапартом
Италии, с ее громадной добычей шелка-сырца, сменились разочарованием и
унынием, когда в отсутствие Бонапарта явился Суворов и в 1799 г. отнял
Италию у французов. Такое же разочарование овладело и другими категория-
ми французской буржуазии, когда они увидели в 1799 г., что Франции ста-
новится все труднее бороться против могущественной европейской коалиции,
что золотые миллионы, которые Бонапарт присылал в Париж из Италии в
1796-1797 гг., в большинстве расхищены чиновниками и спекулянтами, обк-
радывающими казну при попустительстве той же Директории. Страшное пора-
жение, нанесенное Суворовым французам в Италии при Нови, смерть фран-
цузского главнокомандующего Жубера в этой битве, отпадение всех
итальянских "союзников" Франции, угроза французским границам - все это
окончательно отвратило от Директории буржуазные массы города и деревни.
Об армии нечего и говорить. Там давно вспоминали об уехавшем в Египет
Бонапарте, солдаты открыто жаловались, что голодают из-за всеобщего во-
ровства, и повторяли, что их зря гонят на убой. Внезапно оживилось всег-
да тлевшее, как уголь под пеплом, роялистское движение в Вандее. Вожди
шуанов, Жорж Кадудаль, Фротте, Ларош-Жаклен, поднимали снова и Бретань и
Нормандию. В некоторых местах роялисты дошли до такой смелости, что кри-
чали иногда на улице: "Да здравствует Суворов! Долой республику!" Целыми
тысячами бродили по стране уклонившиеся от воинской повинности и поэтому
принужденные покинуть родные места молодые люди. Дороговизна росла с
каждым днем вследствие общего расстройства финансов, торговли и промыш-
ленности, вследствие беспорядочных и непрерывных реквизиций, на которых
широко наживались крупные спекулянты и скупщики. Даже когда осенью 1799
г. Массена разбил в Швейцарии при Цюрихе русскую армию Корсакова, а дру-
гая русская армия (Суворова) была отозвана Павлом, то и эти успехи мало
помогли Директории и не восстановили ее престижа.
Если бы кто пожелал выразить в самых кратких словах положение вещей
во Франции в середине 1799 г., тот мог бы остановиться на такой формуле:
в имущих классах подавляющее большинство считало Директорию со своей
точки зрения бесполезной и недееспособной, а многие - определенно вред-
ной; для неимущей массы как в городе, так и в деревне Директория была
представительницей режима богатых воров и спекулянтов, режима роскоши и
довольства для казнокрадов и режима безысходного голода и угнетения для
рабочих, батраков, для бедняка-потребителя; наконец, с точки зрения сол-
датского состава армии Директория была кучкой подозрительных людей, ко-
торые оставляют армию без сапог и без хлеба и которые в несколько меся-
цев отдали неприятелю то, что десятком победоносных битв завоевал в свое
время Бонапарт. Почва для диктатуры была готова.
13 октября (21 вандемьера) 1799 г. Директория уведомила Совет пятисот
- "с удовольствием", было сказано в этой бумаге,- что генерал Бонапарт
вернулся во Францию и высадился у Фрежюса. При неистовой буре рукоплес-
каний, радостных криках, нечленораздельных воплях восторга все собрание
народных представителей встало, и стоя депутаты долго выкрикивали при-
ветствия. Заседание было прервано. Как только депутаты вышли на улицу и
распространили полученное известие, столица, по словам свидетелей, как
бы внезапно сошла с ума от радости: в театрах, в салонах, на центральных
улицах неустанно повторялось имя Бонапарта. Одно за другим прибывали в
Париж известия о неслыханной встрече, которую оказывает генералу населе-
ние юга и центра во всех городах, через которые он проезжал, направляясь
в Париж. Крестьяне выходили из деревень, городские депутации одна за
другой представлялись Бонапарту, приветствуя его как лучшего генерала
республики. Не только он сам, но и никто вообще не мог себе перед этим
даже и вообразить такой внезапной грандиозной, многозначительной мани-
фестации. Бросалась в глаза одна особенность: в Париже войска гарнизона
столицы вышли на улицу, как только была получена весть о высадке Бона-
парта, и с музыкой прошли по городу. И нельзя было вполне точно уяснить,
кто именно дал приказ об этом. И был ли вообще дан такой приказ, или де-
ло сделалось без приказа?
16 октября (24 вандемьера) генерал Бонапарт прибыл в Париж. Директо-
рии оставалось просуществовать еще три недели после этого прибытия, но
ни Баррас, которого ждала политическая смерть, ни те директора, которые
помогли Бонапарту похоронить директориальный режим, не подозревали еще в
тот момент, что развязка так близка и что до установления военной дикта-
туры сроки нужно исчислять уже не неделями, но днями, а скоро и не дня-
ми, а часами.
Проезд Бонапарта по Франции от Фрежюса до Парижа уже явно показал,
что в нем видят "спасителя". Были торжественные встречи, восторженные
речи, иллюминации, манифестации, делегации. Крестьяне, горожане провин-
ций выходили ему навстречу. Офицеры, солдаты восторженно приветствовали
своего полководца. Все эти явления и все эти люди, которые, как в калей-
доскопе, сменялись перед Бонапартом, пока он ехал в Париж, еще не дали
ему полной уверенности в немедленном успехе. Важно было, что скажет сто-
лица. Гарнизон Парижа с восторгом приветствовал полководца, вернувшегося
со свежими лаврами завоевателя Египта, победителя мамелюков, победителя
турецкой армии, покончившего с турками как раз перед самым отъездом из
Египта. В высших кругах Бонапарт сразу почувствовал крепкую опору. В
первые дни также обнаружилось, что подавляющая масса буржуазии, особенно
из числа новых собственников, относится к Директории явно враждебно, не
доверяет ее дееспособности ни во внутренней, ни во внешней политике,
откровенно боится активности роялистов, но еще больше трепещет перед
брожением в предместьях, где рабочим массам только что был нанесен Ди-
ректорией новый удар: 13 августа, по требованию банкиров, Сийес ликвиди-
ровал последний оплот якобинцев - Союз друзей свободы и равенства, нас-
читывавший до 5000 членов и имевший 250 мандатов в обоих советах. Что
опасность и справа и слева, а главное, слева, лучше всего может предотв-
ратить Бонапарт - в это сразу и твердо поверили буржуазия и ее вожди. К
тому же еще совсем неожиданно обнаружилось, что в самой пятичленной Ди-
ректории нет никого, кто был бы способен и имел возможность оказать
серьезное сопротивление, даже если бы Бонапарт решился на немедленный
переворот. Ничтожные Гойе, Мулен, Роже-Дюко были вообще не в счет. Их и
в директора провели именно потому, что никто и никогда не подозревал за
ними способности произвести на свет какую-нибудь самостоятельную мысль и
решимости раскрыть рот в тех случаях, когда Сийесу или Баррасу это каза-
лось излишним.
Считаться приходилось только с двумя директорами: Сийесом и Баррасом.
Сийес, прогремевший в начале революции своей знаменитой брошюрой о том,
чем должно быть третье сословие, был и остался представителем и идеоло-
гом французской крупной буржуазии; вместе с ней он скрепя сердце перенес
революционную якобинскую диктатуру" вместе с ней горячо одобрял и свер-
жение якобинской диктатуры 9 термидора и прериальский террор 1795 г.
против восставшей плебейской массы и вместе с этим же классом искал уп-
рочения буржуазного порядка, считая директориальный режим для этого аб-
солютно негодным, хотя сам и был одним из пяти директоров. На возвраще-
ние Бонапарта он смотрел с упованием, но до курьеза глубоко ошибался в
личности генерала. "Нам нужна шпага",- говорил он, наивно воображая, что
Бонапарт будет только шпагой, а строителем нового режима будет он, Си-
йес. Мы сейчас увидим, что вышло из этого плачевного (для Сийеса) пред-
положения.
Что касается Барраса, то это был человек совсем другого пошиба, дру-
гой биографии, другого склада ума, чем Сийес. Он, конечно, был умнее Си-
йеса уже потому, что не был таким надутым и самоуверенным политическим
резонером, каким был Сийес, который был не то что просто эгоистом, а
был, если можно так выразиться, почтительно Влюблен в самого себя. Сме-
лый, развратный, скептический, широкий в кутежах, пороках, преступлени-
ях, граф и офицер до революции, монтаньяр при революции, один из руково-
дителей парламентской интриги, создавший внешнюю рамку событий 9 терми-
дора, центральный деятель термидорианской реакции, ответственный автор
событий 18 фрюктидора 1797 г.- Баррас всегда шел туда, где была сила,
где можно было разделить власть и воспользоваться материальными благами,
которые она дает. Но в отличие, например, от Талейрана он умел ставить
жизнь на карту, как поставил ее перед 9 термидора, организуя нападение
на Робеспьера; умел прямо пойти на врага, как он пошел против роялистов
13 вандемьера 1795 г. или 18 фрюктидора 1797 г. Он не просидел, как при-
таившаяся мышь, в подполье при Робеспьере подобно Сийесу, ответившему на
вопрос, чем он занимался в годы террора: "Я оставался жив". Баррас сжег
свои корабли давно. Он знал, как его ненавидят и роялисты и якобинцы, и
не давал пощады ни тем, ни другим, сознавая, что и он не получит пощады
ни от тех, ни от других, если они победят. Он очень не прочь был помочь
Бонапарту, если уж тот вернулся из Египта, к сожалению, здравый и невре-
димый. Он сам бывал у Бонапарта в эти горячие предбрюмерские дни, подсы-
лал к нему для переговоров и все пытался обеспечить за собой местечко
повыше и потеплее в будущем строе.
Но уже очень скоро Наполеон решил, что Баррас невозможен. Не то что
не нужен: умных, смелых, тонких, пронырливых политиков, да еще на таком
высоком посту, было вовсе не так много, и пренебрегать ими было бы жаль,
но Баррас именно сделал себя невозможным. Его не только ненавидели, но и
презирали. Беззастенчивое воровство, неприкрытое взяточничество, темные
аферы с поставщиками и спекулянтами, неистовые и непрерывные кутежи на
глазах люто голодавших плебейских масс - все это сделало имя Барраса как
бы символом гнилости, порочности, разложения режима Директории. Сийеса
же, напротив, Бонапарт обласкал с самого начала. У Сийеса и репутация
была лучше и сам он, будучи директором, мог при переходе своем на сторо-
ну Бонапарта сообщить всему делу какой-то будто бы "законный вид". Его
Наполеон тоже, как и Барраса, до поры до времени не разочаровывал, а
приберегал, тем более что Сийес должен был понадобиться на некоторый
срок еще и после переворота.
В эти же дни к генералу явились два человека, которым суждено было
связать свои имена с его карьерой: Талейран и Фуше. Талейрана Бонапарт
