знал давно, и знал как вора, взяточника, бессовестного, но и умнейшего
карьериста. Что Талейран продает при случае всех, кого может продать и
на кого есть покупатели, в этом Бонапарт не сомневался, но он ясно ви-
дел, что Талейран теперь его не продаст директорам, а, напротив, ему
продаст Директорию, которой он почти до самого последнего времени служил
в качестве министра иностранных дел. Талейран дал ему много ценнейших
указаний и сильно торопил дело. В ум и проницательность этого политика
генерал вполне верил, и уже та решительность, с которой Талейран предло-
жил ему свои услуги, была хорошим для Бонапарта предзнаменованием. На
этот раз Талейран прямо и открыто пошел на службу к Бонапарту. То же са-
мое сделал Фуше. Министром полиции он был при Директории, министром по-
лиции он собирался остаться и при Бонапарте. У него была - это знал На-
полеон - одна ценная особенность: очень боясь за себя в случае реставра-
ции Бурбонов, бывший якобинец и террорист, вотировавший смертный приго-
вор Людовику XVI, Фуше, казалось, давал достаточные гарантии, что он не
продаст нового властелина во имя Бурбонов. Услуги Фуше были приняты.
Крупные финансисты и поставщики откровенно предлагали ему деньги. Банкир
Колло принес ему сразу 500 тысяч франков, и будущий властелин ничего ре-
шительно против этого пока не имел, деньги же брал особенно охотно -
пригодятся в таком тяжелом предприятии.
В эти горячие три с половиной недели - между приездом в Париж и госу-
дарственным переворотом - Бонапарт видел у себя многих людей и очень
много полезнейших (для дальнейшего) наблюдений сделал над ними. А им
(кроме Талейрана) почти всем казалось, что этот блистательный вояка и
рубака, к тридцати годам уже одержавший столько побед, взявший столько
крепостей, затмивший всех генералов, в делах политических, гражданских
не очень много смыслит и что можно будет не без успеха им руководить.
Вплоть до развязки во все эти дни собеседники и помощники Бонапарта во-
ображали себе какого-то другого, а вовсе не его. И он сам делал все от
него зависящее, чтобы в эти опасные недели его принимали за кого-то дру-
гого. Преждевременно показывать львиные когти было не к чему. Испытанный
им прием простоты, прямоты, непосредственности, некоторой как бы неза-
тейливости и даже ограниченности был им обильно пущен в ход в течение
всей первой половины брюмера 1799 г. и вполне удался. Будущие рабы счи-
тали своего будущего властелина случайным удобным орудием. Они даже не
скрывали своего отношения к нему. Он-то ведь знал, что истекают послед-
ние дни, когда люди еще могут с ним говорить, как равные с равным, и он
знал, как важно, чтобы они сами об этом пока не подозревали. Но, как и
всегда, он и тут оставался главнокомандующим, дающим общую директиву на-
чинающемуся делу. Так ловко и умело держал он себя в эти подготови-
тельные недели, что не только армия, но и рабочие предместья посмотрели
в первый момент на совершившееся как на переворот слева, как на спасение
республики от роялистов. "Генерал Вандемьер приехал из Египта, чтобы
снова спасти республику",- вот как говорили (и вот какой легенды доби-
вался Бонапарт) и до и после переворота.
Государственный переворот, доставивший Бонапарту неограниченную
власть, называется обыкновенно для краткости переворотом 18 брюмера (9
ноября), хотя на самом деле он был только начат 18-го, а решающее
действие произошло на другой день -19 брюмера, т. е. 10 ноября 1799 г.
Все дело было крайне облегчено тем, что не только два директора (Си-
йес и Роже-Дюко) были в игре, но третий (Гойе) и четвертый (Мулен) были
совсем сбиты с толку и кругом обмануты пронырливым и хитрейшим Фуше, ре-
шившим заработать себе на готовящемся перевороте портфель министра поли-
ции. Оставался Баррас, который все еще льстил себя надеждой, что без не-
го не обойдутся, и который решил придерживаться выжидательной тактики. В
Совете пятисот, в Совете старейшин много влиятельных депутатов чуяли за-
говор, некоторые даже знали о нем наверное; многие, точно ничего не
зная, сочувствовали, полагая, что дело скорее всего сведется к персо-
нальным переменам.
Роли были окончательно распределены лишь вечером накануне 18 брюмера.
Дело началось с утра 18 брюмера. Утром, с 6 часов, дом Бонапарта и при-
легающая улица стали наполняться генералитетом и офицерством. Из парижс-
кого гарнизона к этому дню оказалось 7000 человек, на которых Бонапарту
вполне можно было положиться, и около 1500 солдат особой стражи охраняв-
шей Директорию и оба законодательных собрания - Совет пятисот и Совет
старейшин. Не было оснований предполагать, что и солдаты особой стражи
воспротивятся Бонапарту с оружием в руках. И все-таки в высшей степени
важно было замаскировать с самого начала истинный характер предприятия,
не дать возможности "якобинской", т. е. левой, части Совета пятисот
призвать в решающий миг солдат "на защиту республики". Для этого все и
было организовано так, что выходило, будто сами законодательные собрания
призывают Бонапарта к власти. Собрав около себя 18 брюмера на рассвете
тех генералов, на которых он мог особенно положиться (Мюрата и Леклера,
женатых на его сестрах, Бернадотта, Макдональда и несколько других), и
много офицеров, пришедших по его приглашению, он их уведомил, что настал
день, когда необходимо "спасать республику". Генералы и офицеры вполне
ручались за свои части. Около дома Бонапарта уже выстроились стройные
колонны войск. Бонапарт ждал декрета, который его друзья и агенты пока
проводили в наскоро созванном с утра Совете старейшин.
Так как Совет старейшин был в значительной своей части представлен
средней и крупной буржуазией, то здесь некий Корнэ, человек, преданный
Бонапарту, заявил о "страшном заговоре террористов", о близкой гибели
республики от этих коршунов, готовых ее заклевать, и т. д. Эти туманные
и пустозвонные фразы, ничего не конкретизируя, никого не называя, конча-
лись предложением немедленно вотировать декрет, по которому, во-первых,
заседания Совета старейшин, а также и Совета пятисот (которого даже и не
спросили) переносятся из Парижа в Сен-Клу (городок в нескольких километ-
рах от столицы) и, во-вторых, подавление "страшного заговора" поручается
генералу Бонапарту, который и назначается начальником всех вооруженных
сил, расположенных в столице и ее окрестностях. Наскоро этот декрет был
вотирован как теми, которые знали, для чего этот декрет предназначен,
так и теми, для кого это было полной неожиданностью. Протестовать не
посмел никто. Сейчас же этот декрет был переслан Бонапарту.
Зачем понадобилось Бонапарту перед удушением обоих законодательных
собраний перенести их для этой операции в Сен-Клу? Тут сказывались вос-
поминания и впечатления великих революционных лет. В воображении этого
поколения вставали грозные, теперь уже такие далекие, минуты, когда на
всякое насилие рабочие предместья, плебейские массы отвечали немедленным
выступлением, когда на угрозу разгона народных представителей звучали
слова: "Скажите вашему господину, что мы здесь по воле народа и уступим
только силе штыков", и когда господин не посмел послать штыки, а сами
штыки обратились против Бастилии; вспоминалось, как народная масса по-
кончила с полуторатысячелетней монархией, как раздавлены были жирондис-
ты, как в последний раз, в прериале 1795 г., народ носил на пике голову
члена термидорианского Конвента и показывал ее оцепеневшим от ужаса дру-
гим членам Конвента... Как ни был уверен в себе Бонапарт, но сделать в
Париже то, что он решил сделать, показалось ему все-таки не так безопас-
но, как в маленьком местечке, где единственным большим зданием был дво-
рец - один из загородных дворцов старых французских королей.
Начало дела было разыграно именно так, как желал Бонапарт: фикция за-
конности была соблюдена, и он на основании декрета объявил войскам, что
они отныне поставлены под его команду и должны "сопровождать" оба совета
в Сен-Клу.
Он повел войско прежде всего в Тюильрийский дворец, где заседал Совет
старейшин, окружил его и вошел в зал заседаний в сопровождении нес-
кольких адъютантов. Говорить публично (не с солдатами) он никогда не
умел, ни до, ни после этого эпизода. Он произнес несколько не очень
связных слов. Присутствующие запомнили фразу: "Мы хотим республику, ос-
нованную на свободе, на равенстве, на священных принципах народного
представительства... Мы ее будем иметь, я в этом клянусь". Но дело было
уже не в ораторских эффектах. Именно в этот день и суждено было надолго
замолкнуть парламентскому красноречию, которое играло такую роль в рево-
люционной Франции. Затем он вышел на улицу. Перед ним была авангардная
часть приведенного им войска, встретившая его бурными приветственными
кликами. Тут разыгралась новая неожиданная сцена. К нему приблизился
некто Ботто, посланный от Барраса, который очень беспокоился, что Напо-
леон до сих пор не позвал его.
Увидя Ботто, генерал громовым голосом закричал, обращаясь к нему как
к представителю Директории: "Что вы сделали из той Франции, которую я
вам оставил в таком блестящем положении? Я вам оставил мир - я нахожу
войну! Я вам оставил итальянские миллионы, а нахожу грабительские законы
и нищету! Я вам оставил победы - я нахожу поражения! Что вы сделали из
ста тысяч французов, которых я знал, товарищей моей славы? Они мертвы!"
Дальше шло повторение слов о том, что он стремится к республике, осно-
ванной "на равенстве, морали, гражданской свободе и политической терпи-
мости".
Директория (т. е. верховная исполнительная власть республики) была
ликвидирована без малейших затруднений, даже не пришлось никого ни
убить, ни арестовать: Сийес и Роже-Дюко сами были в заговоре, Гойе и Му-
лен, видя, что все пропало, поплелись за войсками в Сен-Клу. Оставался
Баррас, к которому Бонапарт отрядил Талейрана с поручением "убедить"
Барраса немедленно подписать заявление о своей отставке. Убедившись, что
Бонапарт решил обойтись без него, Баррас сейчас же подписал требуемое,
заявив, что он хочет вообще покинуть политическую жизнь и удалиться в
свое имение под сень деревенской тишины, и тут же под конвоем взвода
драгун был отправлен на новое местожительство. Так навсегда исчез с по-
литической сцены Баррас, всех до сих пор удачно обманывавший, а теперь
вдруг обманутый в свою очередь.
Итак, Директория была ликвидирована. К вечеру 18 брюмера квесторы
обоих законодательных собраний были уже в Сен-Клу. Оставалось ликвидиро-
вать и эти собрания, и хотя Совет старейшин и Совет пятисот, окруженные
гренадерами, гусарами и драгунами Бонапарта, были всецело в его руках,
но он хотел повести дело так, чтобы оба совета сами признали свою непри-
годность, сами распустили себя и передали власть Бонапарту. Это стремле-
ние осуществить свой план в каких-то законных формах в общем вовсе не
было свойственно Наполеону. Но на этот раз все-таки до самого конца
нельзя было быть вполне уверенным, что среди солдат не возникнет сумяти-
цы, нерешительности, если с самого начала откровенно будет заявлено о
насильственном уничтожении конституции. Значит, следовало, поскольку это
может помочь и ускорить дело, вести его мирно. А если нельзя будет мир-
но, тогда - и только тогда - броситься в штыки. 30 тысяч боевых товари-
щей Бонапарта были в Египте, где оккупировали страну. Из солдат
итальянского похода налицо были не все. Приходилось считаться и с
людьми, не знавшими его лично и которых он тоже пока не знал.
Распоряжения Бонапарта по дислокации войск между Парижем и Сен-Клу
были отданы и выполнены с раннего утра. Население Парижа с любопытством
следило за передвижениями батальонов, за длинным кортежем карет и пеше-
ходов, следовавших из столицы в Сен-Клу. О состоянии рабочих предместий
