Нужно сдаваться. Я позову маршалов, и вы увидите их радость, когда я их
выведу из затруднения и разрешу им поступить, как Мармон, не утрачивая
при этом чести".
Он высказал Коленкуру в эту ночь то, о чем, конечно, давно думал сам.
Прежде всего в тот момент бросалось в глаза страшное, неимоверное утом-
ление этим кровавым царствованием, этой непрерывной и бесконечной пляс-
кой смерти, этими гекатомбами трупов, этим принесением в жертву целых
поколений для явно недостижимой цели.
"Я хотел дать Франции власть над всем светом",- открыто признавал На-
полеон в 1814 г. Он не знал тогда, что возникнет в отдаленном потомстве
целая школа патриотических французских историков, которые будут ста-
раться доказывать, что Наполеон, собственно, всю жизнь не нападал на
других, а только защищался и что в сущности он, вступая в Вену, Милан,
Мадрид, Берлин, Москву, этим только хотел защитить "естественные грани-
цы" и на Москва-реке "защищал" Рейн. Сам Наполеон до этого объяснения не
додумался. Он был гораздо откровеннее.
Не знал он еще и тех точных подсчетов, которые совсем недавно закон-
чил на основании всех официальных и неофициальных архивных данных совре-
менный исследователь Альберт Мейнье: по этим подсчетам общее число фран-
цузских граждан, убитых и пропавших без вести за время наполеоновского
владычества в сражениях и походах, равно одному миллиону с небольшим
(471 тысяча убитых, зарегистрированных тогда же официально, и 530 тысяч
пропавших без вести и о которых никогда уже не было слышно). В эту циф-
ру, конечно, не входят, например, тяжелораненые и искалеченные, которые
умерли от ран не тотчас же на поле битвы, а несколько позже, в военных
госпиталях.
Эти подсчеты Мейнье касаются не всей наполеоновской империи, а только
"старой Франции", "старых департаментов", т. е. даже не той страны, ко-
торую Наполеон застал при своем вступлении во власть 18 брюмера 1799 г.
(потому что не подсчитаны Бельгия, Пьемонт и другие завоевания, сделан-
ные при революции и самим Наполеоном до 18 брюмера), но исключительно
Франция старых, дореволюционных границ. И подсчитаны не все войны Напо-
леона, а лишь те, которые он вел начиная с 1800 г. (значит, нет цифр,
относящихся к первому завоеванию Италии в 1796-1797 гг., к завоеванию
Египта, к походу в Сирию). Что из 26 миллионов населения, считая с жен-
щинами и детьми, "старых департаментов" в его войнах перебито и уничто-
жено больше одного миллиона взрослых мужчин,- этого с такой точностью
Наполеон мог не знать, но опустошенные наборами деревни он видел, и поля
своих бесчисленных битв он тоже видел. Он иногда старался успокоить дру-
гих (сам он беспокоился этим очень умеренно), указывая на то, что в его
войнах солдат, набранных в его армию из вассальных и "союзных" стран,
всех этих немцев, швейцарцев, итальянцев, бельгийцев, голландцев, поля-
ков, иллирийцев и т. д., погибает гораздо больше, чем французов.
Но гибель трех или четырех миллионов иностранцев, сражавшихся в рядах
наполеоновских армий, была плохим утешением при гибели миллиона "чистых"
французов (о миллионах же убитых, пропавших без вести и искалеченных
врагов он совсем никогда не заикался).
Теперь в эту долгую ночь, часть которой он проходил взад и вперед по
великолепным залам роскошного и угрюмого дворца Фонтенебло, Наполеон,
подводя итоги перед Коленкуром, высказывал лишь один основной вывод: он
утомил Францию, страна изнемогла; может быть, и плохи Бурбоны, может
быть, и недолго им придется оставаться на престоле, но сейчас нужен не
он, нужно что угодно другое. Ему в эти апрельские дни передали, что па-
рижское купечество, крупная буржуазия хоть и не встретила союзников с
такими восторгами, как дворяне-роялисты, но что и купцы громко говорят,
что они измучены и разорены войнами.
Он почти не ложился в эту ночь. Настало утро 6 апреля 1814 г. Он ве-
лел созвать маршалов и сказал им: "Господа, успокойтесь! Ни вам, ни ар-
мии не придется больше проливать кровь. Я согласен отречься. Я бы желал
для вас, так же как для моей семьи, обеспечить престолонаследие за моим
сыном. Я думаю, что эта развязка была бы для вас еще выгоднее, чем для
меня, потому что вы жили бы тогда под властью правительства, соот-
ветствующего вашему происхождению, вашим чувствам, вашим интересам...
Это было бы возможно, но низкая измена лишила вас положения, которое я
хотел бы за вами обеспечить. Если бы не уход 6-го корпуса (Мармона), мы
бы достигли и этого и еще другого, мы могли бы поднять Францию. Но вышло
по-иному. Я покоряюсь своей участи, покоритесь и вы вашей. Примиритесь с
тем, чтобы жить при Бурбонах, и верно служите. Вы хотели покоя - вы по-
лучите его. Но, увы! Пусть будет богу угодно, чтобы я ошибся в своих
предчувствиях, но мы не были поколением, созданным для покоя. Мир, кото-
рого вы желаете, скосит на ваших пуховых постелях скорее и больше людей
из вашей среды, чем скосила бы война на бивуаках".
Наполеон взял затем лист бумаги и прочел им следующее: "Так как союз-
ные державы провозгласили, что император Наполеон есть единственное пре-
пятствие к установлению мира в Европе, то император Наполеон, верный
своей присяге, - объявляет, что он отказывается за себя и за своих нас-
ледников от трона Франции и от трона Италии, потому что нет той личной
жертвы, даже жертвы жизнью, которую он не был бы готов принести в инте-
ресах Франции". Он сел за стол и подписал. Маршалы были взволнованы. Они
целовали его руки, осыпая его привычной лестью, которой награждали его
во время царствования. Сейчас же Коленкур с двумя маршалами повез этот
документ в Париж.
Александр и союзники ожидали развязки с большой тревогой. Получив до-
кумент об отречении, они были в полном восторге. Александр подтвердил,
что остров Эльба будет дан Наполеону немедленно в полное державное обла-
дание, что римский король, сын Наполеона, и Мария-Луиза получат самосто-
ятельные владения в Италии. Все было кончено.
В этот момент Наполеон обратился мыслью к тому, о чем думал, несом-
ненно, уже много раз во время своей блестящей со стратегической точки
зрения, но политически безнадежной по самому существу дела кампании 1814
г. Уже и в 1813 г. маршалы, генералы, офицеры, свита, даже солдаты гвар-
дии замечали, что император без нужды подвергает себя смертельной опас-
ности и делает это не так, как, например, в прежних войнах: на Ар-
кольском мосту в 1796 г. или на городском кладбище в Эйлау в 1807 г., т.
е. не тогда, когда это нужно было по тем или иным военным соображениям,
а совершенно напрасно.
Например, как уже было отмечено еще в 1819 г., после гибели Дюрока
император сел на пень и некоторое время сидел неподвижно, являясь как бы
живой мишенью для летавших вокруг осколков снарядов. В 1814 г. эти
странные поступки стали учащаться, и ошибиться в их значении было уж не-
возможно. Когда, например, в битве при Арси-сюр-Об 20 марта Наполеон
направился - опять-таки совсем без цели - к такому месту боя, которое по
его же приказу было очищено от солдат, так как там невозможно было дер-
жаться, то генерал Эксельманс бросился за императором, чтобы удержать
его, а маршал Себастьяни сказал Эксельмансу то, о чем все давно знали:
"Оставьте же его, ведь вы видите, что он делает это нарочно; он хочет
покончить с собой!" Но ни картечь, ни ядра его не брали.
На самоубийство Наполеон всегда смотрел как на проявление слабости и
малодушия, и, очевидно, при Арси-сюр-Об и во многих предыдущих аналогич-
ных случаях в 1813 и 1814 гг. он как бы хитрил с самим собой, ища смер-
ти, но смерти не от своей собственной руки, стремясь к замаскированному
самоубийству.
Но 11 апреля 1814 г., через пять дней после отречения, когда уже во
дворце Фонтенебло начались сборы к выезду его на остров Эльбу, Наполеон,
простившись с Коленкуром, с которым много времени проводил в эти дни,
ушел в свои апартаменты и, как потом обнаружилось, достал пузырек с
раствором опиума, лежавший у него в походном несессере, с которым он ни-
когда не расставался. Как мы уже видели. Наполеон еще в 1812 г., после
сражения у Малоярославца, где ему грозила опасность попасть в плен, при-
казал доктору Ювану дать ему сильно действующий яд на всякий случай и
получил этот пузырек с опиумом, который и не вынимал из несессера полто-
ра года.
Теперь, в Фонтенебло, он его вынул и выпил все содержимое.
Начались страшные мучения. Коленкур, чуя недоброе, вошел к Наполеону,
приняв это за внезапную болезнь и хотел бежать за доктором, бывшим во
дворце. Наполеон просил никого не звать и даже гневно приказал ему не
делать этого. Спазмы были так сильны, что Коленкур все же вырвался, вы-
бежал из комнаты и разбудил доктора, того самого Ювана, который и дал
Наполеону после Малоярославца опиум. Доктор, увидя пузырек на столе,
сейчас же понял в чем дело. Наполеон начал жаловаться на то, что яд слаб
или выдохся, и стал повелительно требовать у доктора, чтобы он немедлен-
но дал нового опиума. Доктор убежал из комнаты, сказав, что никогда та-
кого преступления не сделает во второй раз.
Мучения Наполеона продолжались несколько часов, так как он отказался
принять противоядие. Он категорически требовал скрыть от всех происшед-
шее: "Как трудно умирать! Как легко было умереть на поле битвы! Почему я
не был убит в Арси-сюр-Об!" - вырвалось у него среди страшных кон-
вульсий.
Яд не подействовал смертельно, и Наполеон с тех пор не повторял уже
попытки самоубийства и никогда не вспоминал о своем покушении.
Сборы постепенно заканчивались. По условиям с союзниками, император
мог взять с собой на остров Эльбу один батальон своей гвардии.
20 апреля 1814 г. все сборы были окончены. Экипажи для Наполеона, его
небольшой свиты и для комиссаров держав, которые должны были провожать
его на остров Эльбу, уже стояли у дворца.
Наполеон пожелал проститься со своей гвардией. Гвардейцы выстроились
в парадном дворе дворца, в том самом громадном дворе, который теперь так
известен путешественникам, осматривающим дворец Фонтенебло, и который с
тех пор и получил свое историческое название "Двор прощания" (La cour
des adieux).
Впереди стояла с офицерами и генералами старая гвардия, сзади - моло-
дая гвардия. Когда император вышел, солдаты сделали на караул, знамено-
сец преклонил знамя старой гвардии к ногам Наполеона:
"Солдаты, вы мои старые товарищи по оружию, с которыми я всегда шел
по дороге чести, нам теперь нужно с вами расстаться. Я мог бы дальше ос-
таться среди вас, но нужно было бы продолжать жестокую борьбу, приба-
вить, может быть, к войне против иноземцев еще войну междоусобную, и я
не мог решиться разрывать дальше грудь Франции. Пользуйтесь покоем, ко-
торый вы так справедливо заслужили, и будьте счастливы. Обо мне не жа-
лейте. У меня есть миссия, и чтобы ее выполнить, я соглашаюсь жить: она
состоит в том, чтобы рассказать потомству о великих делах, которые мы с
вами вместе совершили. Я хотел бы всех вас сжать в своих объятиях, но
дайте мне поцеловать это знамя, которое вас всех собой представляет..."
Наполеон дальше не мог говорить. Его голос пресекся. Он обнял и поце-
ловал знаменосца и знамя, быстро вышел и, простившись с гвардией, сел в
карету. Кареты умчались при криках гвардии: "Да здравствует император!"
Многие гвардейцы плакали, как дети.
"Грандиознейшая героическая эпопея всемирной истории окончилась - он
простился со своей гвардией",- так писали впоследствии об этом дне анг-
лийские газеты.
Но на самом деле эта 20-летняя эпопея, начавшаяся в декабре 1793 г. в
Тулоне, вовсе еще не окончилась в апреле 1814 г. в Фонтенебло.
Наполеону суждено было еще поразить изумлением свет, который, каза-
лось, именно он в течение двадцати лет отучил уже чему бы то ни было
