удивляться.
Глава XVI СТО ДНЕЙ 1815 г.
Приступая к рассказу о самом необычайном из всех событий жизни Напо-
леона, прежде всего нужно отметить следующее. Бесспорно, что в первое
время по прибытии на Эльбу он не имел никаких планов, считал свою поли-
тическую жизнь законченной и намеревался, как обещал, писать историю
своего царствования. По крайней мере в первые полгода пребывания на ост-
рове он производил такое впечатление. Он был спокоен и ровен. Проехав
через южные департаменты, где роялисты встречали его самым враждебным
образом и где в иные моменты даже жизнь его могла быть в опасности, На-
полеон 3 мая 1814 г. прибыл на остров Эльбу. Теперь он оказался на уеди-
ненном острове, среди чужого мирного населения, которое встретило своего
нового государя с большим почтением.
Ровно за три года до прибытия на остров Эльбу Наполеон, весной 1811
г., принимал в своих Тюильрийских чертогах баварского генерала Вреде, и
когда Вреде почтительно заикнулся о том, что лучше бы воздержаться от
подготовлявшегося уже почти открыто нашествия на Россию, Наполеон резко
прервал его словами: "Через три года я буду господином всего света".
Теперь, через три года после этого разговора, "великая империя" ис-
чезла, и перед Наполеоном был остров в 223 квадратных километра, с тремя
небольшими городами, с несколькими тысячами жителей.
Судьба привела Наполеона очень близко к месту его рождения: остров
Эльба находился приблизительно в 50 километрах от Корсики. До апреля
1814 г. Эльба принадлежала герцогству Тосканскому, одному из вассальных
итальянских владений Наполеона. Теперь, при падении, этот остров и отда-
ли Наполеону в полное обладание.
Наполеон знакомился со своим владением, принимал жителей, делал рас-
поряжения, устраивался, казалось, надолго. К нему приезжали время от
времени родные, побывали его мать, Летиция, и сестра, княгиня Полина
Боргезе. Приезжала графиня Валевская, с которой у Наполеона завязались
близкие отношения в Польше в 1807 г. и которая его продолжала любить всю
жизнь. Жена его, Мария-Луиза, с маленьким сыном не приехала: отец,
австрийский император, не пускал ее, и сама она не очень-то стремилась
посетить своего супруга. Французские биографы Наполеона порицают обыкно-
венно императрицу за ее равнодушие и измену мужу, забывая, очевидно, что
когда Наполеон вытребовал ее себе в жены в 1810 г., то ни он и никто во-
обще не полюбопытствовали даже и спросить ее, желает ли она этого брака.
Достаточно было бы вспомнить, как она перед этим событием писала в янва-
ре 1810 г. (из Офена, в Австрии) в письме к близкой подруге: "Со времени
развода Наполеона я разворачиваю "Франкфуртскую газету" с мыслью найти
там имя его новой супруги и сознаюсь, что откладывание причиняет мне
беспокойство. Я вверяю свою участь божественному провидению... Но если
моя несчастная судьба того захочет, то я готова пожертвовать личным сво-
им благополучием во имя государства". Так смотрела в 1810 г. будущая не-
веста и жена императора на грозившее ей сватовство. Ясно, что падение
империи Наполеона для нее лично было почти равносильно освобождению от
плена.
Не приехала к нему и первая жена, которую он когда-то так страстно
любил и потом отверг. Жозефина скончалась в своем дворце в Мальмезоне
близ Парижа через несколько недель после прибытия императора на остров
Эльбу, 29 мая 1814 г. Угрюм и молчалив несколько дней подряд был Наполе-
он, узнав эту новость.
Так тихо и однообразно шли первые месяцы его пребывания на Эльбе. Ни-
чем и ни перед кем не выдавал он своих внутренних переживаний. Долгими
часами он бывал в глубочайшей задумчивости.
По-видимому, уже с осени 1814 г. и особенно с ноября - декабря этого
года Наполеон стал внимательно выслушивать все, что ему сообщалось о
Франции и о Венском конгрессе, который начал тогда свои заседания. Осве-
домителей было немало. И из Италии, от ближайшего пункта которой (г.
Пьомбино) остров Эльба отделяется лишь 12 километрами, и непосредственно
из Франции к нему поступали сведения, ясно показывающие, что реставриро-
ванные Бурбоны и их окружающие ведут себя еще неосторожнее, еще нелепее,
чем можно было ожидать.
Талейран, умнейший из всех, кто изменил Наполеону и содействовал рес-
таврации Бурбонов в 1814 г., сказал о них с первых же их шагов: "Они ни-
чего не забыли и ничему не научились". Ту же мысль выразил и Александр I
в разговоре с Коленкуром: "Бурбоны и не исправились и неисправимы".
Сам король, старый больной подагрик Людовик XVIII, был человеком ос-
торожным, но брат его, Карл Артуа, и вся свора эмигрантов, вернувшаяся с
Бурбонами, и дети этого Карла Артуа, герцог Ангулемский и герцог Бер-
рийский, вели себя так, как если бы никакой революции и никакого Наполе-
она никогда не существовало. Они всемилостивейше соглашались забыть и
простить прегрешения Франции, но с тем условием, что страна покается и
вернется к прежнему благочестию и прежним порядкам. При всем их безумии
они скоро убедились, что абсолютно невозможно ломать учреждения, осно-
ванные Наполеоном, и все эти учреждения остались в неприкосновенности: и
префекты в провинции, и организация министерств, и полиция, и основы фи-
нансового обложения, и кодекс Наполеона, и суд - словом, решительно все
создания Наполеона, и даже орден Почетного легиона остался, и весь уклад
бюрократического аппарата, и устройство армии, устройство университетов,
высшей и средней школы, и конкордат с папой - словом, остался наполео-
новский государственный аппарат, но только вместо самодержавного импера-
тора наверху сидел "конституционный" король.
Самую конституцию короля заставили дать, и прежде всего настаивал на
этом Александр I, убежденный, что без конституции Бурбоны и вовсе не
продержатся. Эта конституция давала избирательные права лишь маленькой
кучке очень богатых людей (одной сотне тысяч из 28- 29 миллионов населе-
ния).
Приверженцы полной реставрации старого строя, "ультрароялисты", были
в бешенстве по поводу этой конституции. Почему узурпатор столько лет
правил с диктаторской властью, а законный божьей милостью король ограни-
чен в своих правах? Были они недовольны и многим другим. С первых же
дней они не переставали кричать о том, что их земли, некогда конфиско-
ванные при революции и распроданные с публичных торгов крестьянам и бур-
жуазии, должны быть им возвращены. Конечно, никто не осмелился этого
сделать, но уже самые разговоры внушали крестьянам сильное беспокойство
и страшно волновали деревню.
Духовенство всецело стояло на стороне вернувшихся дворян-эмигрантов и
даже с церковного амвона проповедовало, что крестьян, некогда купивших
конфискованные земли, постигнет божий гнев и их пожрут собаки, как биб-
лейскую Иезавель.
Вернувшиеся дворяне вели себя очень нагло. Были случаи избиения
крестьян, причем избитый не мог в суде найти управы на обидчика. Те, кто
был поумнее при дворе Людовика XVIII, с отчаянием видели, что творится в
деревне и как волнуют деревню слухи об отнятии земли, но поделать ничего
не могли.
Что касается буржуазии, то здесь дело обстояло так. В самый первый
момент падения империи буржуазия в главной своей массе ощутила даже об-
легчение: явилась надежда на прекращение бесконечных войн, на оживление
торговли, на прекращение наборов (в последние годы империи буржуазия уже
не могла ставить вместо своих сыновей нанятых заместителей, как прежде,
так как людей уже не хватало); явилась также надежда на прекращение про-
извола, вредившего делам. Даже крупная промышленная буржуазия уже перес-
тала в 1813-1814 гг. смотреть на империю как на необходимое условие сво-
его благополучия.
Но прошло несколько месяцев после падения империи и отмены континен-
тальной блокады, и широкие слои торгово-промышленной буржуазии подняли
вопль: правительство Бурбонов на первых порах не смело и помыслить о ре-
шительной таможенной борьбе против англичан, так много содействовавших
падению Наполеона. Если кто из буржуазии принял Бурбонов с известным со-
чувствием и сравнительно дольше сохранял к ним симпатии, то это была ин-
теллигенция - люди свободных профессий, адвокаты, доктора, журналисты и
т. д. После железного деспотизма Наполеона - умереннейшая конституция,
данная Людовиком XVIII, казалась им необычайным благом. Увеличилось ко-
личество газет, брошюр, книг, о чем при Наполеоне и речи быть не могло.
Но эта образованная масса, воспитанная на просветительной литературе и
свободомыслии XVIII в., очень скоро стала раздражаться засилием, прояв-
ленным духовенством и при дворе Бурбонов, и в администрации, и в общест-
венной жизни. Гонения на все, напоминающее вольтерьянский дух, было под-
нято со всех сторон. Фанатики юродствовали особенно в провинции, где но-
вые чиновники назначались кое-где по выбору и рекомендации церкви.
С каждым месяцем Бурбоны и их приближенные все более и более расшаты-
вали свое положение. Бессильные восстановить старый строй, уничтожить
гражданские законы, данные революцией и Наполеоном, бессильные даже
только прикоснуться к зданию, сооруженному Наполеоном, они провоцировали
своими словами, своими статьями, своей ярой агитацией, своим дерзким по-
ведением как крестьянство, так и буржуазию. Их угрозы и провокации лиша-
ли устойчивости все политическое положение. Особенно взволнована была
деревня.
Было и еще одно обстоятельство, имеющее большое значение. Солдатская
масса почти вся, а офицерство в значительной степени относились к Бурбо-
нам, как к навязанному извне необходимому злу, которое нужно молча и
терпеливо переносить. По мере того как шло время, отходили в прошлое
страшные раны и увечья, и непрерывная долголетняя бойня, и ужасы отступ-
ления из России. Все это бледнело и забывалось, а выступали воспоминания
о воителе, водившем их к неслыханным победам, покрывшем их навеки сла-
вой. Для них он был не только прославленным героем, величайшим полковод-
цем и властелином полумира,- он оставался для них в то же время своим
братом-солдатом, маленьким капралом, помнившим их по имени, дергавшим их
за уши и за усы в знак своего благоволения. Им всегда казалось, что На-
полеон их точно так же любит, как они его. Ведь император очень успешно
всегда поддерживал и укреплял в них эту иллюзию.
Офицерство по отношению к Бурбонам было не так враждебно настроено,
как солдаты. По крайней мере часть их, бесспорно, была страшно утомлена
войнами и тоже искала покоя. Но Бурбоны, во-первых, не доверяя офи-
церству политически, а во-вторых, не имея нужды в содержании таких
больших кадров, уволили сразу очень много офицеров в отставку, переведя
их на половинную пенсию. Другие, оставшиеся на службе, со злобой и през-
рением относились к новым, молодым офицерам из роялистского дворянства,
которых им часто сажали на шею в качестве начальства. Раздражало солдат
и офицеров также белое знамя, введенное Бурбонами взамен трехцветного,
бывшего при революции и при Наполеоне. Для наполеоновских солдат белое
знамя было знаменем изменников-эмигрантов, которых они встречали и били
в былые годы, когда нужно было отразить натиск интервентов. Теперь под
этим знаменем пришли и водворились при помощи русских, австрийских и
прусских штыков эти самые контрреволюционные изменники, желающие к тому
же, как пишут из деревни, отнять у крестьян землю...
"Где он? Когда он снова явится?" Этот вопрос встал в казарме и в де-
ревне раньше, чем где бы то ни было в других слоях населения.
Наполеон знал это. Он знал и другое. Через Италию, наконец, просто
через газеты до него доходили известия и о том, что делается на Венском
конгрессе. Он следил за тем, как государи и дипломаты делят его огромное
наследство и никак поделить не могут, как его завоевания, отнятые у
Франции, возбуждают жадность и ссорят бывших союзников. Он видел, что
