которую он развивал, двигаясь к Парижу и разыгрывая революционного гене-
рала. "Я явился, чтобы избавить Францию от эмигрантов",- сказал он в
Гренобле.- "Пусть берегутся священники и дворяне, которые хотели подчи-
нить французов рабству. Я их повешу на фонарях",- заявил он в Лионе.
Он получил целый ряд адресов от старых якобинцев, уцелевших каким-то
образом в провинции от преследований в его первое царствование; они те-
перь приветствовали его как представителя революционной активности про-
тив Бурбонов, монахов, дворян, священников. В Тулузе по городу весь день
носили бюст императора Наполеона с пением Марсельезы и с криками "Арис-
тократов на пику!". К маршалу Даву, любимцу Наполеона, которого он наз-
начил сейчас же по своем возвращении военным министром, обращались из
провинции с просьбой, чтобы император ввел террор 1793 г. И сам Наполеон
знал очень хорошо это настроение. Уже ночью 20 марта, как только его
внесли на руках во дворец, он сказал графу Моле: "Я нашел всюду ту же
ненависть к попам и дворянству, и притом такую же сильную, как в начале
революции".
Но так же как в 1812 г. в Кремле он побоялся иметь союзником русскую
крестьянскую революцию, так в 1815 г. в Тюильри он испугался помощи со
стороны жакерии и революционного террора. Он не позвал к себе на помощь
ни "Пугачева" тогда, ни "Марата" теперь, и это не было случайностью. Тот
класс французского общества, который победил в эпоху революции и главным
представителем и укрепителем победы которого являлся Наполеон, т. е.
крупная буржуазия, был единственным классом, стремления которого были
Наполеону близки и понятны. Именно в этом классе он хотел чувствовать
свою опору, и в его интересах готов был вести борьбу. И как в 1812 г. он
чувствовал себя ближе к врагу, к Александру I, чем к крестьянской массе
России, так в 1815 г. он не желал даже во имя борьбы с вражескими полчи-
щами звать на помощь революцию. "Я не хочу быть королем жакерии",- ска-
зал Наполеон типичному выразителю буржуазных чаяний в этот момент, Бен-
жамену Констану. Император велел позвать его во дворец вскоре после сво-
его нового воцарения именно по вопросу либеральной государственной ре-
формы, которая удовлетворила бы буржуазию, доказала бы новоявленное сво-
бодомыслие императора Наполеона и вместе с тем утихомирила бы поднявших
голову якобинцев.
Очень интересно отметить, что Наполеон отлично сознавал и тогда и
впоследствии, что только революционный подъем мог бы помочь ему в этот
момент, а вовсе не умеренно-либеральные конституционные узоры: "Моя сис-
тема защиты ничего не стоила, потому что средства были слишком не в уро-
вень с опасностью. Нужно было бы снова начать революцию, чтобы я мог по-
лучить от нее все средства, какие она создает. Нужно было взволновать
все страсти, чтобы воспользоваться их ослеплением. Без этого я не мог
уже спасти Францию",- говорил он, вспоминая о 1815 г. И знаменитый воен-
ный историк и теоретик генерал Жомини совершенно в этом случае согласен
с императором. Отказавшись даже от попытки вызвать к жизни 1793 год и
могучие силы, которые сам же он признал за революцией, Наполеон велел
отыскать где-то спрятавшегося либерала и теоретика-публициста Бенжамена
Констана и привести во дворец. Прятался Бенжамен Констан потому, что еще
всего только за один день до въезда Наполеона в Париж он печатно называл
возвращение императора общественным бедствием, а самого Наполеона имено-
вал Нероном.
Бенжамен Констан предстал перед "Нероном" не без трепета и к восторгу
своему узнал, что его не только не расстреляют, но предлагают ему немед-
ленно изготовить конституцию для Французской империи.
6 апреля Констана привели к императору, а 23 апреля конституция была
готова. Она была странно окрещена: "Дополнительный акт к конституциям
империи". Наполеон хотел, чтобы этим была установлена преемственность
между первым и вторым его царствованиями. Бенжамен Констан просто взял
хартию, т. е. конституцию, данную королем Людовиком XVIII в 1814 г., и
сделал ее несколько либеральнее. Сильно был понижен избирательный ценз
для избирателей и для избираемых, но все-таки, чтобы попасть в депутаты,
нужно было быть богатым человеком. Несколько больше обеспечивалась сво-
бода печати. Уничтожалась предварительная цензура, преступления печати
могли отныне караться лишь по суду. Кроме избираемой палаты депутатов
(из 300 человек), учреждалась другая - верхняя палата, которая должна
была назначаться императором и быть наследственной. Законы должны были
проходить через обе палаты и утверждаться императором.
Наполеон принял этот проект, и новая конституция была опубликована 23
апреля. Наполеон не очень сопротивлялся либеральному творчеству Бенжаме-
на Констана. Ему хотелось только поотложить выборы и созыв палат, пока
не решится вопрос о войне, а там, если будет победа, видно будет, что
делать и с депутатами, и с прессой, и с самим Бенжаменом Констаном. До
поры до времени эта конституция должна была успокоить умы. Но либе-
ральная буржуазия плохо верила в его либерализм, и императора очень про-
сили ускорить созыв палат. Наполеон после некоторых возражений согласил-
ся и на 25 мая назначил "майское поле", когда должны были быть оглашены
результаты плебисцита, которому император подверг свою новую конститу-
цию, должны были быть розданы знамена национальной гвардии и открыться
заседания палаты.
Плебисцит дал 1552 450 голосов за конституцию и 4800 против. Церемо-
ния раздачи знамен (фактически она произошла не 26 мая, а 1 июня) была
величественной и волнующей; тогда же, 1 июня, открылись заседания вновь
избранной палаты (называвшейся, как прежде, Законодательным корпусом).
Всего полторы недели заседали народные представители, а Наполеон был
ими уже недоволен и обнаруживал гнев. Он был абсолютно не способен
ужиться с каким бы то ни было ограничением своей власти и даже с призна-
ком чьего-либо независимого поведения. Палата выбрала своим председате-
лем Ланжюине, умеренного либерала, бывшего жирондиста, которого Наполеон
не очень жаловал. Еще и оппозиции никакой в этом нельзя было усмотреть -
Ланжюине определенно предпочитал Наполеона Бурбонам,- а император уже
сердился и, принимая всеподданнейший и очень почтительный адрес от Зако-
нодательного корпуса, сказал: "Не будем подражать примеру Византии, ко-
торая, теснимая со всех сторон варварами, стала посмешищем потомства,
занимаясь отвлеченными дискуссиями в тот момент, когда таран разбивал
ворота города". Он намекал на европейскую коалицию, полчища которой со
всех сторон устремились к пределам Франции.
Он принял адрес народных представителей 11 июня, а на другой день, 12
июня, выехал к армии, на последнюю в его жизни гигантскую схватку с Ев-
ропой.
Уезжая к армии, Наполеон хорошо понимал, что он оставляет в тылу лю-
дей весьма ненадежных и что дело не столько в либералах собравшейся 11
июня палаты, сколько в человеке, которого он сейчас же по возвращении
своем с острова Эльбы опять сделал министром полиции. Жозеф Фуше ухит-
рился перед самым въездом Наполеона в Париж вызвать против себя гнев
Бурбонов и опалу, и этот искусный прием доставил ему место министра, как
только Наполеон вошел в Париж. Что Фуше способен на всякую интригу, под-
лость и измену, это Наполеону было очень хорошо известно. Но, во-первых,
в Вандее было неспокойно, а Фуше знал, как никто, вандейские инсуррекции
и умел, как никто, с ними бороться, а во-вторых, император надеялся на
ссору Фуше с Бурбонами. Вместе с тем, как и в первое свое царствование,
используя полицейские и провокаторские таланты Фуше, Наполеон учредил
особое, совсем уже засекреченное, наблюдение за самим Фуше. Наблюдателем
за Фуше он назначил Флери де Шабулона, того самого, который приезжал
тайком к императору на остров Эльбу. Флери де Шабулон однажды разоблачил
какие-то тайные махинации между Фуше и Меттернихом. Правда, Фуше отвер-
телся от опасности, но Наполеон все-таки заключил (дело было еще в мае)
разговор с ним следующими словами: "Вы изменник, Фуше! Мне бы следовало
приказать вас повесить!" На что Фуше, за свою долгую службу при Наполео-
не уже несколько привыкший к таким оборотам беседы, отвечал с низким
поклоном, изогнувшись в три погибели: "Я не разделяю этого мнения вашего
величества".
Но что же было делать? И палата смирится, и Фуше будет верен и обезв-
режен, если удастся победить союзников. А если не удастся, то не все ли
равно, кто похоронит империю: либеральные депутаты или неверные минист-
ры?
Наполеон полагался на Даву, которого оставил на правах генерал-губер-
натора Парижа и военного министра, полагался на старого убежденного рес-
публиканца Карно, который прежде ни за что не хотел служить деспоту, за-
душившему республику, а теперь, в 1815 г., сам предложил Наполеону свои
услуги, считая Бурбонов наихудшим злом.
Наполеон твердо знал, что и рабочие предместья (голодавшие в 1815 г.
еще больше, чем весной 1814 г.) не восстанут у него в тылу, так же как
они не восстали ни в 1814 г., ни еще раньше, в 1813 г.,-и тоже по той
самой причине, по какой Карно пошел к нему теперь на службу и якобинцы
приветствовали его высадку в бухте Жуан. Он понимал, что и рабочие, и
Карно, и якобинцы в провинции сейчас смотрят на него не как на императо-
ра, защищающего свой престол от другого монархического претендента, но
как на вождя войск послереволюционной Франции, который отправляется обо-
ронять территорию от интервентов и от Бурбонов, идущих восстановлять
старый строй. Этот военный вождь был к тому же в глазах всего света, и
друзей и врагов, неподражаемым мастером и художником в деле войны, гени-
альнейшим из всех когда-либо существовавших до того времени великих пол-
ководцев, виртуозом военной стратегии и тактики. Страна и стоявшая перед
ней Европа замерли в ожидании.
Эта последняя в жизни Наполеона война являлась всегда предметом
страстных споров и обильно была использована не только научной, но и ху-
дожественной литературой. О ряде фатальных случайностей, вырвавших у На-
полеона уже совсем будто бы готовую победу, говорит почти вся литерату-
ра.
С точки зрения научного, реалистического анализа событий этот вопрос
о случайностях может иметь разве только военно-технический интерес. Если
даже, не вникая и не критикуя, принять без малейших возражений, с полной
готовностью тезис, что не будь таких-то случайностей, Наполеон выиграл
бы битву под Ватерлоо, то все равно главный результат всей этой войны
был бы тот же самый: империя погибла бы, потому что Европа только начи-
нала развертывать все свои силы, а Наполеон уже окончательно истощил и
свои силы и военные резервы.
Из 198 тысяч, которыми располагал Наполеон 10 июня 1815 г., более
трети было разбросано по разным местам страны (в одной только Вандее на
всякий случай пришлось оставить до 65 тысяч человек). У императора для
предстоящей кампании было непосредственно в руках около 128 тысяч при
344 орудиях в составе гвардии, пяти армейских корпусов и резерва кавале-
рии. Кроме того, имелась чрезвычайная армия (национальная гвардия и пр.)
в 200 тысяч человек, из которых половина не обмундированных, а третья
часть не была вооружена. Если бы кампания затянулась, то он, используя
организационную работу своего военного министра Даву, мог бы собрать с
величайшими усилиями еще около 230-240 тысяч человек. А как же кампания
в случае побед Наполеона могла не затянуться, когда англичане, пруссаки,
австрийцы, русские выставили уже сразу около 700 тысяч человек, а к кон-
цу лета выставили бы еще 300 тысяч и к осени еще дополнительные силы?
Они рассчитывали в общем выставить больше миллиона бойцов.
Коалиция совершенно непоколебимо решила покончить с Наполеоном. После
первого испуга и упадка духа все правительства держав, представители ко-
