двигались по дороге через холмы и как раз проходили поблизости отсюда.
Среди них были поклонники Митры, и, увидав святое место, они остановились
здесь, чтобы вознести молитвы в летнюю полночь. Но больше было христиан, и
один из них даже священник, и потому, когда те помолились, единоверцы
попросили его отслужить обедню. Но у него не было ни креста, ни чаши,
только вот этот алтарь, как видишь ты его сегодня. Тогда они посовещались
между собой, отошли к своим коням и достали из сум неисчислимые сокровища.
Среди тех сокровищ был меч, и чаша - большой кратер, Грааль из земли
греческой, широкий и глубокий. Меч поставили, прислонив к алтарю, вместо
креста и испили из Грааля, и, как рассказывали потом люди, все, кто в этот
день здесь был, утолили дух свой. Золото они оставили для святилища, меч
же и Грааль оставить не могли. Один из них взял молоток и долото и выбил
на алтаре изображение, которое ты видел. А потом они сели на коней и
уехали, и больше их не видели в этом краю.
- Странный рассказ. Я никогда прежде его не слышал.
- Никто его не слышал. Хранитель святилища поклялся старыми и новыми
богами, что не скажет ни слова никому, кроме того, кто будет здесь его
преемником. Так, в свой черед, узнал об этом и я. - Он помолчал. - Я
узнал, что придет день, когда меч вернется сюда и опять послужит крестом
при алтаре. Вот почему я так заботился о том, чтобы в святилище не
осталось ничего лишнего. Вынес светильники и жертвенные чаши и выкинул в
озеро кривой нож. Над жертвенным камнем теперь выросла трава. Я выгнал
сову, которая гнездилась под крышей, достал из родника серебряные и медные
монеты и роздал бедным. - Опять наступило молчание, такое долгое, что я
уже подумал было, что старца не стало. Но вот его глаза снова открылись. -
Правильно ли я поступал? - спросил он.
- Откуда мне знать? Ты делал то, что полагал правильным. Больше, чем
это, кто может сделать?
- А ты что будешь делать?
- То же самое.
- И то, что я рассказал тебе, не откроешь никому, кроме тех, кому
надлежит об этом знать?
- Обещаю.
Он полежал тихо, но лицо его оставалось озабоченным и взгляд -
устремленным на вещи давние и дальние. Потом, почти незаметно, но
неколебимо, как человек, вступающий в холодную воду, чтобы перейти на тот
берег, он принял решение.
- Покров все еще снят с алтаря?
- Да.
- Тогда засвети девять светильников, наполни чашу маслом и вином и
открой двери в лес, а меня перенеси и положи так, чтобы мне еще раз
увидеть меч.
Я знал, что, если подыму его, он умрет у меня на руках. Дыхание его
тяжело вырывалось из тощей груди, сотрясая все его тщедушнее тело. Он
опять, теперь уже с трудом, повернул голову.
- Поспеем. - Я колебался, и страх мелькнул в его взгляде. - Говорю
тебе, я должен его видеть. Сделай, как я сказал.
Я подумал про святилище, из которого выкинуты все древние святыни,
подумал о настоящем мече, спрятанном мною вместе с королевским золотом под
стрехой сарая. Но было уж поздно и для этого.
- Я не могу поднять тебя, отец, - сказал я ему. - Но ты лежи
спокойно. Я перенесу к тебе алтарь.
- Но как?.. - начал было он, но осекся. Взгляд его выразил изумление.
- Тогда перенеси его поскорее, - шепнул он. - А потом отпусти меня.
Я встал на колени возле его ложа и, отворотясь от него, стал смотреть
на красную сердцевину пламени. Прогоревшие поленья рассыпались кристаллами
искр, образуя ослепительный огнедышащий шар. Рядом со мною билось тяжелое
дыхание умирающего, как мучительные пульсы моей крови. Острая боль стучала
у меня в висках, жгла и разрасталась в животе. По лицу струился пот, кости
дрожали в ножнах плоти, а между тем у темной голой стены напротив я толику
за толикой, дюйм за дюймом возводил для старца алтарную плиту. Она
медленно поднималась и загораживала огонь в очаге. Каменная поверхность ее
переливалась и мерцала, вокруг рябили и наплывали волны света, словно
каменная плита плыла по освещенной солнцем воде. Потом, один за другим, я
зажег девять светильников, и они поплыли вместе с плитой, будто болотные
огни. В чаше заплескалось вино, из курильницы повалил благовонный дым.
"Invicto", - начертал я на камне и, весь в поту, стал подбирать имя для
бога. Но ничего не приходило в голову, кроме одного только слова
"Invicto". Потом меч выступил из камня, словно вспорол ножны, клинок белой
стали, и вдоль него, в бликах водянистого света, из-под драгоценной
рукояти - руны, сложившиеся в слово: "...непобежденному..."
Было утро, просыпались птицы. В каморке и в часовне было тихо. Старец
почил, отошел незаметно, как и те видения, что я для него вызвал. А я, с
трудом разогнувшись, измученный и вялый, побрел в часовню натянуть покров
на алтарь и подправить фитиль в лампе.
* КНИГА ТРЕТЬЯ. МЕЧ *
1
Обещая старцу позаботиться о его святилище, я вовсе не имел в виду,
что стану блюсти его сам. В одной из долин близ замка графа Эктора
расположен небольшой монастырь, где нетрудно будет, как я полагал, найти
желающего стать блюстителем часовни. Это не значило, впрочем, что я должен
буду передать ему тайну меча: она принадлежала мне, и окончание его
истории было в моих руках.
Но шли дни, и я раздумал обращаться к монашеской братии. Поначалу у
меня просто не было такой возможности, зато оказалось много времени для
размышлений.
Я похоронил старца, и как раз вовремя: на следующий день выпал снег,
лег на землю мягко, глухо и глубоко, одев белым саваном лес и засыпав все
пути, связывавшие часовню с остальным миром. По правде сказать, я
обрадовался заточению: пищи и дров было вдоволь, а мы оба с кобылой
нуждались в отдыхе.
Снег пролежал недели две с лишком. Я потерял счет дням, зная только,
что пришло и миновало рождество, наступил Новый год. Артуру сравнялось
девять лет.
Так, поневоле, я стал блюстителем святилища. Я понимал, что тот, кто
потом придет на смену старцу, постарается опять изгнать из часовни все
следы чуждых ему религий, я же пока что распахнул ее двери всем богам.
Пусть входят, кому нужда. Я убрал покров с алтаря, начистил три бронзовые
лампы, расставил их вокруг и зажег девять светильников. Камнем и родником
мне предстояло заняться позже, когда растает снег. Не удалось мне также
разыскать жертвенный нож, чему я про себя был рад: зазывать в часовню эту
богиню у меня не было особой охоты. В ее жертвенной чаше я держал сладкую
свежую воду и по утрам и вечерам сжигал щепотку благовоний. Белая сова
прилетала и улетала, когда ей вздумается. На ночь я затворял дверь от
холода и ветра, но никогда не запирал, а днем она всегда стояла
распахнутая, отбрасывая на снег отблески огней.
Вскоре после зимнего солнцеворота снег растаял, и в лесных топях
снова открылись черные тропы. Но я все медлил. У меня было вдоволь времени
все обдумать, и я заключил, что в эту часовню меня привела та же рука, что
и в Сегонтиум. Можно ли найти место лучше этого, где я мог бы жить вблизи
от Артура, не привлекая ничьего внимания? Здесь мне так удобно будет
спрятаться. Жители питают к таким местам священный ужас - а заодно и к
отшельникам, их охраняющим. "Святой человек в лесу" ни у кого не вызовет
подозрения. Пройдет слух, что в часовне живет новый, молодой отшельник, но
местные предания уходят в глубокую старину, люди привыкли, что каждый
святой старец, умирая, оставлял после себя преемника, и скоро я в свою
очередь стану просто "отшельником Дикого леса", какие были и до меня. А
обосновавшись в часовне, я займусь лечением больных и смогу спускаться в
деревни за провизией, разговаривать с людьми и так узнавать новости, и
рано или поздно до графа Эктора дойдут известия о том, что я поселился в
Диком лесу.
Через неделю после того, как стаял снег, когда я еще не решался
вывести Ягодку на топкую черную тропу, ко мне явились гости. Двое жителей
леса: низкорослый коренастый мужчина в плохо выделанных оленьих шкурах,
издававших неприятный запах, и девушка, его дочь, закутанная в
грубошерстное полотнище. Они были такие же смуглые и черноглазые, как и
жители холмов в Гвинедде, но притом еще обветренное темное лицо девушки
было осунувшимся, бескровным. Она страдала, хотя и немо, как животное, -
не дернулась, не издала ни звука, когда отец размотал ветошь у нее на
руке, от локтя до запястья раздувшейся и почерневшей от яда.
- Я обещал ей, что ты ее исцелишь, - просто сказал мужчина.
Я ничего не ответил на это, но взял ее руку и ласково обратился к ней
на древнем языке. Она отшатнулась в страхе, когда я объяснил мужчине - его
звали Маб, - что должен нагреть воды и прокалить в огне нож, и он ввел ее
в мое жилище. Я взрезал опухоль, очистил и перевязал рану. Продолжалось
это довольно долго, и за все время девушка не издала ни звука, только
бескровное лицо ее под слоем грязи еще больше побледнело, поэтому, сделав
перевязку, я подогрел им обоим немного вина и вынес последние запасы изюма
и несколько ячменных лепешек. Лепешки были моего собственного
приготовления - я припомнил, как пекли их дома слуги, и попытался им
подражать. Первый мой хлеб был малосъедобен, даже будучи размочен в вине,
но постепенно дело у меня пошло на лад, и теперь я с гордостью наблюдал,
как Маб и его дочка едят и тянутся взять еще. Вот так, от магии и
божественных голосов до ячменных лепешек, и этим самым низменным из моих
искусств я гордился не меньше, чем другими.
- Ну, - сказал я Мабу, - так вы, выходит, знали, что я здесь?
- Слух прошел по лесам. Нет, ты не смотри так, Мирддин Эмрис. Мы
никому не передаем. Но мы следуем за каждым, кто движется лесом, и знаем
все, что происходит.
- Да. В этом ваша сила. Мне говорили. Мне еще придется, быть может, к
ней прибегнуть, покуда я сижу в этой часовне.
- Наша сила - к твоим услугам. Ты возжег здесь старые светильники.
- Тогда поведай мне, что слышно на свете.
Он выпил и утерся.
- Зима прошла спокойно. На побережьях тихо - благодаря штормам. На
юге шли сражения, но кончились, и границы восстановлены прежние. Цисса
уплыл на корабле обратно в Германию. Аэлле с сыновьями остался. На севере
мир. Правда, Гвартегидд повздорил с отцом своим Кау, ну да это племя
отродясь не сидело спокойно. Он убежал в Ирландию, но это все пустое. Еще
говорят, Риагат в Ирландии у Ниалла. Ниалл задал пир Гилломану, и теперь
между ними мир.
Это было голое перечисление фактов, и говорилось все без понимания и
выражения, будто заученное наизусть. Но я смог разобраться, о чем идет
речь. Саксы, Ирландия, пикты на севере: угрозы со всех сторон, но, кроме
угроз, ничего - пока что.
- А король? - спросил я.
- Король в себе, но не тот, что был. Раньше был храбр, теперь зол.
Приближенные его боятся.
- А сын короля? - Я ждал ответа. Много ли знают эти люди?
Черные глаза посмотрели загадочно.
- Он, слышно, находится на Стеклянном острове, но тогда что делаешь
здесь ты, Мирддин Эмрис?
- Смотрю за святилищем. Чтобы ты мог зайти, когда вздумаешь. Чтобы
каждый мог зайти.
Он промолчал. Его дочь сидела на корточках у очага и смотрела на меня
уже без всякого страха. Она поела и еще украдкой сунула несколько лепешек
себе за пазуху. Я посмеялся про себя.
Я спросил у Маба:
- Если мне понадобится послать весть, ваши люди возьмутся ее
доставить?
- С охотою.
- Даже королю?
- Мы так устроим, что она дойдет до короля.
- А теперь про сына короля, - сказал я. - Ты говоришь, вы знаете все,
что происходит в лесу. Если моя магическая сила доберется до сына короля в
