Эктор и Друзилла, разумеется, позаботились о том, чтобы Артуру было
известно все, что полагается, о короле и королеве. Знал он также, не хуже
всякого в стране, и про юного престолонаследника, который в Бретани, на
Стеклянном острове, в Башне у Мерлина, ждет своего часа. Один раз он сам
пересказывал мне расхожую легенду о "тинтагельском обмане". Рассказ,
передаваемый из уст в уста, со временем украсился многими живописными
подробностями. Получалось так, что якобы Мерлин волшебством перенес короля
и его свиту, вместе с конями, невидимо, прямо в стены замка, а на
следующее утро, при ясном свете, их оттуда вынес.
- И рассказывают, - заключил Артур, - что всю ту ночь на башнях замка
спал, свернувшись кольцами, огромный дракон, и утром Мерлин улетел на нем,
оставив за собою огненный след.
- Вот как? Этого я никогда не слышал.
- А ты разве знаешь эту историю? - спросил Бедуир.
- Я знаю одну песню, - ответил я. - Она ближе к истине, чем все, что
вы могли услышать здесь на севере. Я выучил ее от человека, который
некогда жил в Корнуолле.
В тот день с ними был Ральф, он слушал наш разговор и молча
усмехался. Я посмотрел на него, вопросительно подняв брови, и он незаметно
покачал головой. Как я и думал, Артуру не рассказывали, где он родился. И
мудрено было об этом догадаться: выговор у него был скорее северный.
В тот вечер я поведал мальчикам правду, как ее знал - а кому и знать,
как не мне? - без причудливых украшений, которые привнесло время и
человеческое неведение. Видит бог, она и без того была вполне волшебной:
воля богов и людская страсть, под покровом ночи стремящиеся на свет одной
большой звезды, и посев, из которого должен был вырасти король.
- Так исполнилась божья воля и воля короля, а люди, люди, как им
свойственно, ошибались и расплачивались за ошибки жизнью. Когда же настало
утро, маг уехал один-одинешенек - лечить сломанную руку.
- И никакого дракона? - услышал я от Бедуира.
- Никакого дракона.
- А мне с драконом больше нравится, - упрямо сказал Бедуир. - Я все
равно буду верить в дракона. Уехал один-одинешенек - ну куда это годится?
Настоящий маг ни за что бы так не уехал, ведь верно, Ральф?
- Ну конечно, - подтвердил Ральф, подымаясь с места. - А вот нам
пора. Смотрите, уже смеркается.
Но его словам не вняли.
- Знаете, что мне не понятно, - продолжал Бедуир. - Не понимаю я
такого короля, которому лишь бы добиться женщины, а целое королевство
пусть горит огнем. Добрый мир с вассалами стоит куда больше любви какой-то
женщины. Я бы в жизни не поставил под удар важные вещи ради такой малости.
- И я бы тоже, - проговорил Артур, помолчав, и видно было, что
поразмыслив. - Но все равно, понять это я, кажется, могу. Любовь нельзя
сбрасывать со счетов.
- Но нельзя и жертвовать ради нее дружбой, - тут же возразил Бедуир.
- Это конечно, - согласился Артур. Я видел, что он думает о чувствах
вообще, в то время как для Бедуира речь шла об одной определенной дружбе,
одной определенной любви.
Ральф заговорил было снова, но в это время мелькнула большая тень, на
мгновенье затмив свет лампы. Мальчики даже не взглянули вверх, ведь то
была лишь старая белая сова, бесшумно влетевшая в окно и севшая на
стропило. Но ее тень скользнула по моим плечам, точно ледяная ладонь. Я
содрогнулся. Артур бросил на меня быстрый взгляд.
- Что с тобой, Мирддин? Это же только сова. А у тебя такое лицо,
будто ты увидел призрак.
- Пустяки, - сказал я. - Сам не знаю, что мне померещилось.
Тогда я и вправду не знал, зато теперь знаю. Мы разговаривали, как
обычно, на латыни, но промелькнувшую тень он назвал кельтским словом:
гуенхвивар - "белая тень".
Позаботился я и о том, чтобы рассказать мальчикам об их родной стране
и о ее недавнем прошлом, об Амброзии и о войне, которую он вел против
Вортигерна, и о том, как он объединил разные королевства, провозгласил
себя верховным королем, повсеместно установил в своих землях законность,
утвердив ее силою меча, так что какое-то время можно было мирно ездить из
конца в конец по всей стране, не подвергаясь опасностям, а если кто и
терпел обиду, всегда и против всякого, кто бы он ни был, мог получить у
короля защиту и правосудие. Раньше мальчикам рассказывали это как историю,
я же все видел своими глазами и был ближе других к тому, что свершалось,
постоянно находясь при верховном короле, а в иных случаях и сам участвуя в
возведении нового государства. Об этом мальчики, понятно, не должны были
догадываться; я объяснил им просто, что был с Амброзием в Бретани, а затем
и в битве у Каэрконана и в последующие годы восстановления. Каким образом
это получилось, они никогда у меня не спрашивали, вероятней всего из
деликатности, чтобы мне не пришлось рассказывать, как я служил в
какой-нибудь низкой должности, вроде подручного у строителей или писца.
Зато, помню, Артур просто забросал меня вопросами о том, как граф
Британский - этим именем называл себя тогда Амброзий - собрал, обучил и
снарядил армию, как переправил ее через Узкое море и землю думнониев,
утвердил там знамя верховного короля и оттуда двинулся на север, чтобы
огнем и мечом вытеснить Вортигерна из Доварда и наконец уничтожить
огромное саксонское войско под Каэрконаном. Об организации, обучении и
стратегии от меня требовался рассказ со всеми возможными подробностями, и
каждую стычку с врагом, какую мне удавалось припомнить, мальчики по
нескольку раз переигрывали на вычерченной в пыли карте.
- Говорят, скоро снова будет война, - жаловался Артур, - а я еще
слишком молод и не смогу принять участие в деле.
Он сокрушался об этом не таясь, как пес, которого погожим осенним
утром хозяин не взял на охоту. А ему через три месяца исполнялось десять
лет.
Естественно, разговоры были не только о войне и высоких материях. В
иные дни мальчики резвились, как два щенка, бегали, возились, скакали
взапуски вдоль берега реки, купались нагишом в озере, распугивая всю рыбу
на мили в округе, или брали луки и уходили с Ральфом вверх по склону горы
стрелять голубей и зайцев. Иногда отправлялся с ними и я, но охота не
принадлежит к числу моих любимых забав. Иное дело - когда мне взбредало на
ум вытащить рыболовную снасть, оставшуюся после старика отшельника, и
попытать счастья в светлых водах озера. Там мы проводили время с большой
приятностью, Артур удил нетерпеливо и неудачно, я наблюдал за ним, и при
этом мы тихо беседовали. Бедуир рыбную ловлю не любил и уходил с Ральфом в
лес, но Артур даже в те дни, когда ветер и непогода не сулили рыбакам
успеха, все равно предпочитал оставаться со мной, а не искать иных забав
под присмотром Ральфа.
Теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю, что такое положение меня
ничуть не удивляло. В этом мальчике была вся моя жизнь, любовь к нему
наполняла каждый мой час, и я ни о чем не задумывался, принимая как
подарок небес его откровенную тягу ко мне. Я просто говорил себе, что у
него есть потребность отдохнуть от многолюдного житья в замке и от
покровительства старшего брата, готовящегося занять место в жизни, о
котором он, Артур, не вправе даже мечтать, что ему хочется побыть с
Бедуиром в мире вымыслов и героических деяний, где он чувствовал себя в
своей стихии. Приписывать его склонность любви я себе не позволял, да если
бы и догадывался о природе его чувств, я тогда не вправе был ей
потворствовать.
Бедуир прожил в Галаве год с небольшим и поздней осенью, незадолго до
одиннадцатого дня рождения Артура, уехал домой, с тем чтобы летом
вернуться обратно. После его отъезда Артур одну неделю открыто хандрил,
другую был неузнаваемо тих, а потом разом встрепенулся, взбодрился и
зачастил ко мне пуще прежнего, пренебрегая ноябрьским ненастьем.
Не знаю, под каким предлогом Эктор так часто отпускал его ко мне.
Вернее всего, никаких предлогов и не требовалось: мальчик выезжал из дому
чуть не всякий день, не глядя на погоду, и, если сам не объявлял, куда
едет, обычно никто его и не спрашивал. Было, разумеется, известно, что
Артур - частый гость у мудреца в Зеленой часовне, но если кто и
задумывался об этом, то разве чтобы похвалить мальчика, что он водит
дружбу с ученым человеком, и больше уже к этой мысли не вернуться.
Я не делал попыток обучать Артура, как в свое время обучал меня мой
наставник Галапас. Чтение и счет его мало интересовали, а навязывать
ученье мне не хотелось: став королем, он сможет пользоваться в этих делах
услугами других людей. Школьные науки ему в достаточной мере преподавал
аббат Мартин и его монахи. Я обнаружил у мальчика склонность к языкам
сродни моей собственной: помимо местного кельтского наречия, он помнил еще
бретонский язык своего раннего детства, а Эктор, памятуя о будущем,
постарался исправить его северный выговор, так чтобы речь его была понятна
повсюду в Британии. Я решил обучить его древнему языку, но с удивлением
обнаружил, что он уже немного знаком с ним и медленно произнесенную фразу
способен понять. Я поинтересовался: откуда? Он удивленно посмотрел на меня
и ответил:
- От жителей гор, само собой. Кроме них, на древнем языке теперь не
говорит никто.
- А ты разве с ними разговаривал?
- О да. Один раз, когда я был маленький, лошадь сбросила солдата, с
которым я катался, он сильно расшибся, и тогда появились двое жителей гор
и помогли. Они, похоже, знали, кто я.
- Вот как?
- Да. После этого я часто встречался с ними в разных местах и
научился немного по-ихнему разговаривать. Но я хотел бы выучиться лучше.
Другие мои искусства, музыку и медицину, и так любовно накопленные
сведения о зверях и птицах и прочей живности я ему передавать не пытался.
Зачем? Они ему не понадобятся. Звери интересовали его только как объект
охоты, и тут о повадках дикого оленя, волка или кабана он уже знал,
пожалуй, не меньше моего. Не делился я с ним и моими знаниями о машинах:
их для него опять-таки будут изобретать и строить другие; ему надо было
только разбираться в их употреблении, а этому, как и разным приемам
ведения войны, он с успехом обучался у воинов Эктора. Но как некогда
Галапас меня, так я научил его чертить и понимать карту, а заодно и
показал ему карту звездного неба.
Однажды он спросил:
- Почему ты иногда смотришь на меня так, словно я тебе кого-то
напоминаю?
- Разве я так смотрю?
- Сам знаешь, что смотришь. Кого же?
- Меня самого. Немножко.
Он поднял голову от карты, которую мы с ним изучали.
- Как это понимать?
- Я ведь говорил тебе, в твоем возрасте я тоже ездил в горы в гости к
моему другу Галапасу. Мне вспомнилось, как он впервые показал мне карту.
Он заставлял меня трудиться куда больше, чем я тебя.
- А-а.
Больше он тогда ничего не сказал, но вид у него был разочарованный.
Откуда он взял, удивился я, что от меня сможет узнать тайну своего
рождения? Только потом мне пришло в голову, что он, должно быть, хотел,
чтобы я все это просто для него "увидел". Может быть. Но просить он меня
не стал.
5
Прошел еще год и еще, а война все не начиналась. Но в тринадцатую
весну Артура Окта и Эоза бежали из заточения и укрылись на юге у Союзных
саксов. Поговаривали, что в побеге им помогли лорды, на словах преданные
Утеру. Прямо винить Лота или Кадора оснований не было, имена предателей не
назывались, но слухи ползли упорно, и по всей стране нарастало
беспокойство. Выходило так, что все старания Амброзия насильственно
