станцию. Вот его и перенесли сюда, а как - не ведаю.
Я задумчиво проговорил:
- У той переправы, про которую ты мне толковал? Тогда, стало быть,
все-таки мне туда.
Я кивнул кузнецу и поднял руку, приветствуя бога.
- Пребудь со мною, - сказал я ему, - и помоги мне отыскать путь, с
которого нельзя сбиться.
И он вел меня всю первую половину пути; да, там и впрямь нельзя было
сбиться, пока тропа шла вдоль самого берега реки. Но под вечер, когда
тусклое зимнее солнце уже совсем склонилось к закату, стал собираться
туман над водой и в сгущающихся сумерках одел окрестность сырым,
непроглядным покровом. Оставалось только ехать по звуку воды в реке, хотя
в тумане и он был обманчив, то громкий, будто под самым носом, то вдруг
глухой и словно отдаленный; но там, где река делала изгиб, тропа шла
напрямик, и в этих местах я дважды сбивался с дороги и вынужден был
пробираться сквозь чащу, не слыша и не видя воды. Наконец, сбившись в
третий раз, я бросил поводья на шею Ягодке и предоставил ей самой искать
спасение, думая не без усмешки о том, что на дороге бы я сейчас был в
безопасности. Приближение солдат было бы слышно издалека, и стоило на
несколько шагов свернуть в повитый туманом лес, чтобы скрыться от их глаз.
В вышине над слоями тумана, должно быть, светила луна. И от этого он
переливался, струился белыми потоками вперемешку с тьмой, обтекая, одевая
стволы словно бы зыбкими сугробами. Нагие деревья то прятались в тумане,
то возникали, сплетая в вышине черные ветви. А земля под ногой была мягче
ковра, и, бесшумные, тонули в ней шаги.
Ягодка уверенно шла вперед, ведомая то ли невидимой для меня тропой,
то ли тайным своим чутьем. То и дело она навостряла уши, хотя я ничего не
видел и не слышал, а однажды даже остановилась и мотнула вбок шеей, как
видно чего-то испугавшись, но я не успел еще взять в руки поводья, как она
уже опять опустила голову, развела уши и заторопилась дальше избранной ею
невидимой дорогой. Я не стал ей мешать. Что бы ни попадалось нам навстречу
в тумане, опасности не сулило. Если только мы едем правильно - а я теперь
уверился, что это так, - стало быть, все в порядке.
Через час после наступления темноты Ягодка вынесла меня потихоньку из
чащи, потрусила ярдов сто по открытому месту и остановилась перед высоким
сгустком черноты, который не мог быть не чем иным, как строением. У стены
была колода для водопоя. Ягодка вытянула шею, фыркнула и стала пить.
Я слез с седла и толчком открыл дверь строения. Это была почтовая
станция римлян, о которой рассказывал кузнец, пустая и наполовину
разрушенная, но, как видно, все еще приносящая пользу путникам вроде меня.
В углу груда обугленных поленьев указывала последнее местоположение очага,
в противоположном углу стояла кровать - несколько довольно чистых досок,
положенных на камни, чтобы не дуло из-под двери. Не особенно уютное
пристанище, но были у нас и похуже. Через час я уже спал под мерное
жевание моей кобылы и проспал крепко и безмятежно до самого утра.
Проснулся я в полумраке рассвета, еще до того, как встало солнце.
Кобыла, покачиваясь, дремала у себя в углу. Я вышел к колоде умыться.
Туман рассеялся, кончилась и мягкая погода. Землю затянул серый иней.
Я огляделся.
Почтовая станция стояла, чуть отступая от дороги, которая тянулась
через лес с востока на запад, прямая, как копье. Когда римляне
прокладывали здесь дорогу, лес был расчищен - повалены деревья и вырублен
подлесок на сто ярдов по обе стороны. Теперь деревья выросли снова и
густой кустарник покрыл землю, но все-таки под ним угадывалась древняя
дорога, ведь она существовала еще и до римлян. Река, здесь спокойная и
ровная, перекатывалась над развалинами моста, по которым можно было
переправиться вброд по колено. А на той стороне, за кустарником, чернела
дубрава - там должна начинаться тропа, которая поведет меня дальше, на
север.
Разглядев все, что мне было надо, я вернулся к колоде, разбил хрупкую
корку льда на воде и умылся. В это время взошло солнце и выглянуло меж
древесных стволов в холодном красном свете зари. Заискрился иней. Свет
разгорался, как кузнечный горн под мехами. Я отвернулся от колоды, и свет
низкого солнца брызнул, слепя, мне в глаза. Черные деревья стояли
бестелесными тенями на фоне восхода, красного, как лесной пожар. Река
текла расплавленным золотом.
Между мною и рекой что-то чернело - высокое, массивное и в то же
время как бы нематериальное в сиянии утра и подымающееся прямо из подлеска
на краю дороги. Что-то знакомое, в иной жизни - в мире тьмы, и дальних
земель, и чужих богов. Стоячий камень.
На мгновение мне подумалось, что я еще сплю и это мне снится. Я
загородился от солнца ладонью и, прищурившись, взглянул снова.
Солнце поднялось над верхушками леса, тени деревьев укоротились.
Камень остался, отчетливо видный на серебряном инее.
Но все-таки это был не стоячий камень, а просто верстовой столб.
Обычная вещь и на обычном месте. Столб как столб, может быть, самую
чуточку выше, чем принято, с обычным славословием императору и надписью
внизу: "До Сегонтиума 22 мили".
Подойдя ближе, я понял, отчего он казался выше обычного: он не врос в
землю, так как был установлен на квадратном каменном подножии. Значит,
этот камень особенный? Может быть, на его квадратном подножии когда-то
стоял древний идол? Я наклонился и раздвинул заиндевелые травы. На
каменную плиту упал солнечный луч и осветил какой-то знак, похожий ни
изображение стрелы. Но потом я догадался, что это полустертая старинная
надпись, огамические письмена, напоминающие общим рисунком оперение и
заостренный наконечник стрелы, указывающий на запад.
Что ж, подумалось мне, почему бы и нет? Знаки просты, но веления
судьбы не всегда приходят из надзвездных высот. Мой бог и прежде
изъяснялся со мною такими вот простыми знаками, и я лишь вчера говорил
себе, что искать надо не только наверху, в небе, но и внизу, на земле. И
вот они, знаки земли: отпавшая подкова, слово придорожного кузнеца,
несколько царапин на камне - все словно сговорилось совлечь меня с моего
пути на север и направить на запад, в Сегонтиум. Так почему бы и нет? -
опять подумалось мне. Кто знает, может быть, тот меч и в самом деле был
выкован в кузне, где я встретил бога Мирддина, и закален в холодных водах
реки Сэйнт, а после смерти Максима был возвращен на родину его супруги,
оставшейся в этих местах с младенцем-сыном. Может быть, правда, что в
Сегонтиуме, Каэр Сэйнте Максена Вледига, где-то спрятан меч королей
Британии и лежит дожидается, когда придет ему время быть поднятым в огне.
10
Таверна на окраине Сегонтиума, в которой я остановился, была
достаточно удобной, хотя стояла и не у большой дороги. Здесь редко
появлялись проезжие, а собирались обычно поесть и выпить местные жители,
прибывшие на рынок или в порт - отправлять свои грузы морем.
Заведение это знавало лучшие дни, оно предназначалось в свое время
для обслуживания солдат из большой казармы за городом. И простояло на
своем месте, наверное, не менее двухсот лет. Когда-то это было прочное
каменное строение, а внутри - одна просторная комната, почти зала, большой
очаг и черные дубовые стропила прочнее железа, поддерживавшие крышу.
Несколько скамей и тяжелых столов еще и теперь стояли в таверне, все
запятнанные, обожженные и изрезанные ножами пьяных легионеров, вырезавших
на досках свои имена и еще кое-какие менее пристойные надписи. Чудо еще,
что и в таком виде таверна сохранилась: кладка стен была кое-где порушена,
а камень разворован, и по меньшей мере однажды в них бушевал пожар - после
набега соседей-ирландцев. От старых времен осталась только продолговатая
каменная коробка, и крыша на черных стропилах была не черепичная, а
тростниковая. Кухней служила мазаная пристройка позади огромного очага.
Но в очаге полыхали поленья, пахло добрым элем и свежим хлебом из
печи снаружи, а в сарае имелась свежая подстилка и корм для кобылы. Я
позаботился о том, чтобы ее поставили в теплое место, вычистили и задали
ей корму, а уж потом пошел в таверну выговорить себе ночлег и ужин.
Жизнь в порту об эту пору года замирает. В городе почти не было
проезжих, и завсегдатаи не задерживались в таверне, а с наступлением
темноты спешили скорее домой, в теплую постель. Поэтому мое появление
осталось мало кем замеченным, никто меня не расспрашивал, разошлись рано,
я мирно отправился спать и проспал крепким сном до утра.
Следующий день был солнечный - один из тех ослепительных, лучистых
дней, которые иногда швыряет на землю декабрь, точно блестящее золото в
пригоршне свинцовых монет зимней чеканки. Я позавтракал рано, зашел
проведать мою лошадку, оставил ее спокойно отдыхать и вышел из таверны.
Повернув к востоку, прочь от города и порта, я пошел по берегу реки
туда, где на возвышенности, в полумиле от города, стояли развалины бывшей
римской крепости Сегонтиум. Чуть ниже по склону виднелась Башня Максена. В
ней расположил своих солдат верховный король Вортигерн, когда мой отец,
король Южного Уэльса, прибыл туда со свитой из Маридунума для переговоров.
И я, двенадцатилетний отрок, был тогда с ними и в этой поездке впервые
удостоверился, что грезы кристального грота сбываются. Здесь, в этом диком
и тихом уголке земли, я впервые ощутил силу, осознал себя ясновидцем.
Тогда мы тоже ехали зимой. И сейчас, проходя заглохшей дорогой к
бывшим воротам, от которых остались только две разрушенные башни, я
старался оживить в памяти пестроту плащей и флагов и блеск оружия там, где
теперь, исполосованный синими утренними тенями, лежал один нетронутый
иней. Строения стояли пустые, заброшенные. Там и сям на голой каменной
кладке сохранились языки копоти - красноречивые свидетельства былых
пожаров. В других местах видно было, где люди вывозили камень для своих
построек, выламывали даже булыжники из мостовой. В оконных проемах рос
чертополох, на стенах между камней укоренились молодые деревца. Зияла
колодезная яма, заваленная щебнем. Цистерны переполняла дождевая вода и
вытекала струйкой по желобкам, которые образовались в тех местах, где
некогда воины точили о каменный край свои мечи. Да, смотреть было не на
что. Ничего здесь не было, даже призраков. Зимнее солнце освещало мертвые
развалины. Кругом царила тишина.
Помню, что, бродя среди остовов зданий, я думал не о прошлом и даже
не о цели моих теперешних поисков, но, как подобало строителю, о будущем.
Я прикидывал на глазок, как учил меня некогда Треморинус, что тут надо
будет сделать: это снести, то подправить, башни отремонтировать,
северо-восточной частью крепости пожертвовать, чтобы зато надежнее
укрепить западную и южную... Да, если Артуру когда-нибудь понадобится
Сегонтиум...
Я поднялся на самое высокое место посредине крепости, где когда-то
стоял дом начальника гарнизона, дом Максима. Здесь также все было в
запустении. Тяжелая дверь еще висела на ржавых петлях, но потолочное
перекрытие разошлось, потолок угрожающе провис. Я осторожно переступил
через порог. В главный покой сквозь прорехи в крыше сочился дневной свет,
у стен лежали груды мусора, когда-то яркие фрески облупились и побурели от
сырости. В сумраке я разглядел старый стол - он был так тяжел, что вынести
его оказалось слишком трудно, а рубить на топливо не стоило. Позади стола
свисали лохмотья кожи, некогда украшавшие стену. Здесь восседал полководец
