- Каком?
- Оказать мне гостеприимство. Мне некуда податься, пока я не
обзавелся собственным жильем. Мне хотелось бы остановиться в доме моего
деда.
- Он теперь не тот, что был, - ответил Диниас без притворства и
экивоков.
Я рассмеялся.
- Сохраняется ли что-нибудь неизменным? Была бы крыша от проливного
дождя и огонь, просушить одежду, да поесть чего-нибудь, не имеет значения
чего. Что, если мы пошлем Кадала за едой и поужинаем дома? За кувшином
вина и пирогом я расскажу тебе обо всем. Но предупреждаю, если ты только
потянешься за игральными костями, я сам позову людей Вортигерна.
Диниас вдруг расслабленно улыбнулся.
- Не беспокойся. Пойдем. В нескольких комнатах еще можно жить. Мы
подыщем тебе кровать.
Мне досталась комната Камлака, пыльная, в ней тянуло сквозняком.
Кадал не разрешил мне ложиться на постель, пока не просушил ее у камина в
течение часа. У Диниаса не было слуг, не считая неопрятной девчонки,
которая присматривала за ним, очевидно, в обмен на право разделять с ним
ложе. Кадал отправил ее собирать хворост и греть воду, а сам пошел в
монастырь отнести записку моей матери и в таверну за вином и ужином.
Мы поужинали у камина. Нам прислуживал Кадал, и мы засиделись за
разговорами допоздна. Здесь достаточно упомянуть, что я рассказал Диниасу
о своих приключениях, опустив непонятные для него части. Я мог бы испытать
подобие удовлетворения, раскрыв ему свое происхождение, но решил
подождать, пока не смогу быть полностью уверенным в этом человеке и пока в
округе еще рыщут люди Вортигерна. Поэтому я рассказал ему, как попал в
Британию и стал человеком Амброзиуса. Диниас был наслышан о моем
пророчестве у королевского форта и уже верил в грядущую победу Амброзиуса.
Наш разговор закончился тем, что он дал обещание направиться с новостями
на запад собирать силы на окраинах Уэльса. Он побоялся бы, я уверен,
поступить вопреки своему обещанию. Что бы солдаты ни говорили о
происшедшем в Динас Бренине, этого было достаточно, чтобы поразить
небогатое воображение моего кузена Диниаса, навеять на него страх перед
моим могуществом. Но и без страха я мог доверять ему в этом поручении. Мы
проговорили до рассвета, я дал ему денег и пожелал спокойной ночи.
Он уехал утром, до того, как я проснулся. Он сдержал свое слово и
позже присоединился к Амброзиусу у Йорка с несколькими сотнями людей. Его
приняли с почестями, и он зарекомендовал себя доблестным воином. Но вскоре
в одной мелкой стычке он получил тяжелые ранения, от которых и скончался.
Я же больше его не встречал.
Кадал закрыл за ним дверь.
- По крайней мере здесь есть хороший замок и прочный запор.
- Ты опасаешься Диниаса? - спросил я.
- В этом чертовом городе я боюсь всех. Я не успокоюсь, пока мы не
уедем отсюда и не присоединимся к Амброзиусу.
- Сейчас ты можешь уже не беспокоиться. Люди Вортигерна уехали. Ты же
слышал, что сказал Диниас.
- Да. Я также слышал, что сказал ты. - Он остановился забрать одеяла
от камина и встал с занятыми постельными принадлежностями руками, глядя на
меня.
- Что ты имел в виду, говоря о собственном жилье? Не собираешься же
ты заводить здесь себе дом?
- Не дом.
- Пещеру?
Я улыбнулся, увидев выражение его лица.
- Когда я больше не нужен буду Амброзиусу и в стране станет спокойно,
именно туда я и отправлюсь. Я же говорил тебе, что если ты останешься со
мной, то тебе придется жить далеко от дома.
- Насколько я помню, мы говорили о смерти. Ты имеешь в виду - жить
там?
- Не знаю. Может быть, нет. Но думаю, мне потребуется место, где я
смогу уединиться, отстраниться от происходящего. Размышлять и планировать
в жизни - одно дело, действовать - другое. Человек не может постоянно
"действовать".
- Скажи об этом Утеру.
- Я не Утер.
- Приходится поступать по-всякому, как говорят. - Кадал свалил одеяла
на постель. - Почему ты улыбаешься?
- Разве? Ничего. Давай ложиться спать, чтобы явиться в монастырь
пораньше. Тебе снова пришлось давать взятку старухе?
- Старуха - это еще ничего. - Он выпрямился. - На этот раз меня
встретила девушка. Тоже привратница, судя по дерюжной накидке и капюшону.
Тот, кто посылает такую девчонку в монастырь, заслуживает, чтобы его...
Кадал начал объяснять, чего заслуживает тот человек, но я прервал
его.
- Ты узнал, как чувствует себя моя мать?
- Говорят, лучше. Жар прошел, но спокойствие не вернется к ней, пока
она не увидит тебя. Ты расскажешь ей обо всем?
- Да.
- А потом?
- Мы поедем к Амброзиусу.
- А... - сказал он и расстелил себе на полу матрац. Потушив лампу, он
без лишних слов улегся и заснул.
Доставшаяся мне кровать оказалась достаточно удобной. Комната,
несмотря на запущенность, казалась роскошью после долгого путешествия. Но
спалось мне плохо. Я представлял себя уже в пути, вместе с Амброзиусом, по
дороге в Довард. Судя по тому, что мне было известно о Доварде, его
покорение станет нелегкой задачей. Я начал беспокоиться, не оказал ли отцу
медвежью услугу, выгнав Вортигерна из крепости в Сноудоне. Было бы лучше,
если бы он там остался, думал я. Пускай торчал бы себе там со своей
вонючей башней, пока Амброзиус не скинул бы его в море.
Удивительно, какие мне понадобились усилия, чтобы вспомнить свое
собственное пророчество. Сотворенное мною в Динас Бренине не принадлежало
мне. Но я решил послать Вортигерна прочь из Уэльса. Ко мне обращались из
темноты, из глуши, от сверкающих звезд. Красный Дракон победит, Белый
падет. Голос, сказавший-так, снова звучал в заплесневелой комнате Камлака.
Он не был моим. Он принадлежал богу. Кое-кто не стал искать доводов, а
выслушал и заснул.
3
Ворота нам открыла девушка, о которой рассказывал Кадал. Должно быть,
она ждала нас. Как только Кадал поднял руку к колокольчику, ворота
открылись, и она пригласила нас пройти. Передо мной быстро промелькнули
широко раскрытые глаза под коричневым капюшоном и очертания гибкого
молодого тела, прикрытого грубым монашеским одеянием. Она заперла тяжелые
ворота и быстро повела нас по двору. Ее голые ноги в полотняных сандалиях
замерзли и были заляпаны грязью из луж, покрывавших двор. Они выглядели
стройными и ладными. Ее руки также были хороши. Не говоря ни слова, она
провела нас через двор по узкому проходу между двумя строениями, и мы
оказались на квадратной площадке. Под стенами росли фруктовые деревья и
были разбиты цветочные клумбы, на которых большей частью росли сорняки и
полевые цветы. Двери келий, выходящих во двор, были некрашены. Некоторые
были открыты и обнажали комнаты, обезображенные скудостью и запустением.
Чего нельзя было сказать о комнате моей матери. Она жила с
соответствующими, если не с королевскими удобствами. Ей позволили привезти
собственную мебель, комнату выбелили известкой до слепящей белизны. С
наступлением апреля в окно пробивалось солнце, бросая лучи сквозь узенькое
окошко прямо на постель. Я помню обстановку: ее собственная кровать,
взятая из дома, занавеска на окне, вытканная ею самой. Та самая красная
ткань с зеленым узором, которую она ткала в день приезда дяди Камлака. На
полу лежала волчья шкура. Мой дед убил зверя голыми руками и рукояткой
сломанного кинжала. В детстве я пугался глаз-бусин и злого оскала. На
стене, в ногах кровати, висело распятие из тусклого серебра, украшенное
изящным узором сплетенных линий и вкраплениями аметиста, отражавшего свет.
Девушка молча показала мне на дверь и ушла. Кадал присел на скамейке
во дворе подождать.
Мать полулежала на подушках, освещаемая солнцем. Она выглядела
бледной и усталой и говорила почти шепотом. Но, по ее словам, ей было уже
лучше. Когда я спросил мать о болезни и прикоснулся рукой к ее вискам,
она, улыбаясь, отвела мою руку, сказав, что за ней и так хорошо
присматривают. Я не стал настаивать. Лечение всегда наполовину заключается
в вере больного в выздоровление, а для любой женщины ее сын навсегда
остается лишь ребенком. Кроме того, я видел, что жар спал, а так как
беспокойство обо мне покинуло ее, она уснет спокойным сном, сном, который
лечит.
Поэтому я придвинул к кровати единственный в келье стул, сел на него
и стал рассказывать ей о том, что она хотела знать, не дожидаясь ее
вопросов. Я рассказал о бегстве из Маридунума и путешествии,
стремительном, как полет стрелы, пущенной богом, в Малую Британию, где я
предстал перед Амброзиусом, а также о всем том, что произошло потом. Мать
откинулась на подушки и наблюдала за мной с удивлением и каким-то
чувством, которое я бы определил как чувство комнатной птицы, высидевшей
яйцо сокола.
Когда я завершил рассказ, мать выглядела уставшей, у нее под глазами
легли серые тени. Я поднялся, чтобы уйти. Она выглядела довольной и
сказала, словно подводя для себя черту под всей этой историей (да так оно,
наверное, и было для нее):
- Он признал тебя.
- Да. Меня называют Мерлин Амброзиус.
Мать помолчала, улыбаясь. Я подошел к окну и оперся локтями на
подоконник, глядя во двор. Пригревало солнце. Кадал кемарил на скамейке.
Мой взор привлекло движение в противоположном конце двора. У затемненного
входа в келью стояла девушка, наблюдая за дверью моей матери, как бы
ожидая, когда я выйду. Она откинула капюшон, и даже в тени мне было видно
ее красивое молодое лицо, обрамленное золотистыми волосами. Она заметила
меня, и на несколько секунд наши глаза встретились. Я понял, почему
древние вооружили своего самого жестокого бога стрелами. Эти стрелы
пронзили меня. Накинув капюшон, она растворилась в темноте.
- А теперь, что теперь? - настойчиво спрашивала сзади мать.
Я повернулся спиной к свету.
- Я отправлюсь к нему. Но сначала дождусь, когда ты поправишься. Я
хочу взять в дорогу хорошие вести о тебе.
- Тебе нельзя оставаться здесь, - заволновалась мать. - В Маридунуме
небезопасно для тебя.
- Думаю, наоборот. Как только пошли слухи о высадке, люди Вортигерна
исчезли из округи. Когда мы продвигались на юг, нам пришлось ехать
холмами: дороги заполнили люди, желающие присоединиться к Амброзиусу.
- Верно, но...
- И я не буду бродить по городу, обещаю тебе. Вчера вечером мне
повезло, прямо на въезде в город я встретил Диниаса. Он дал мне комнату во
дворце.
- Диниас?
Меня рассмешило ее удивление.
- Диниас чувствует себя в долгу передо мной, неважно почему, но вчера
вечером мы быстро договорились.
Я рассказал ей, с каким поручением я его отправил, и она кивнула.
- Ему, - было ясно, что она имеет в виду не Диниаса, - потребуется
каждый человек, способный держать в руках меч. - Мать нахмурила брови. -
Говорят, у Хенгиста триста тысяч человек. Сможет ли он, - она опять
говорила не о Хенгисте, - противостоять Вортигерну, а затем Хенгисту с
саксами?
Наверное, я продолжал еще предаваться воспоминаниям о ночном бдении.
Не задумываясь, я произнес:
- Я же сказал так, значит, это должно быть верно.
Мой взгляд привлекло движение на кровати. Мать крестилась. Сквозь
строгость и удивление в ее глазах сквозил страх.
- Мерлин, - она закашлялась и продолжала хриплым шепотом, - не будь
самонадеян. Если даже бог и дал тебе силы...
Я положил ей на запястье свою руку, останавливая ее.
- Вы не поняли меня, госпожа. Я плохо выразил свою мысль. Я хотел
сказать, что лишь выражал божью волю. Сказанное богом должно сбыться,
Амброзиус должен победить - это написано на звездах.
Мать с облегчением кивнула, расслабляясь и став похожей в
