Мэри Стюарт.
Хрустальный грот
("Мерлин" #1).
Mary Stewart. The Crystal Cave (1970)
[= Merlin of the Crystal Cave]
("The Merlin" #1).
Посвящается памяти Молли Крэг
О, Мерлин, грезящий в хрустальном гроте
среди алмазного сиянья дня.
Найдется ли еще певец, чье пение сравняет
Адамова перста деяния?
Найдется ли бегун, кто, тень свою опережая,
ворвется во врата истории, злосчастный плод
на место возвращая?
Увидим ли еще, как волшебство твое
откроет взору нашему невесту в будуаре,
иль день, увенчанный снегами,
иль время узникам своим.
Эдвин Мур "Мерлин"
ПРОЛОГ. ПРИНЦ МРАКА
Сейчас я старик. Молодость была уже давно позади, когда Артур стал
королем. Прошедшие с тех пор годы тускнеют и гаснут в памяти по сравнению
с воспоминаниями юности. Моя жизнь напоминает мне дерево, которое отцвело
и отшумело и теперь стоит желтое в ожидании смерти.
В воспоминаниях всех людей преклонного возраста недавнее прошлое
словно покрыто дымкой, а впечатления детства и юности отличаются четкостью
и красочностью. Передо мной проходят сцены из моего далекого детства,
яркие и живые, как яблоня у белой стены или колышущиеся в солнечном свете
знамена на фоне грозового неба.
Цвета представляются ярче, чем на самом деле было, я в этом уверен.
Посещающие меня здесь в темноте воспоминания проходят перед глазами
ребенка. Они далеки и лишены боли, будто я наблюдаю со стороны, что
происходит, но не со мной, не с этим мешком костей, в котором теплится
память, а с другим Мерлином, молодым, свободным как весенний ветер, как
птица, в чью честь она меня назвала.
Что касается недавнего прошлого, то здесь дело обстоит иначе. Оно
предстает передо мной в игре пламени и теней. Наверное, потому, что я
вспоминаю его, глядя на огонь. Это то немногое, чего не назвать
волшебством и на что я остался способен, превратившись в старика и
простого смертного. Я по-прежнему могу видеть. Не так ясно, как прежде, и
без трубных раскатов, но как ребенок, мечтающий, глядя на пламя. Я могу
заставить огонь разгореться и угаснуть - нет проще волшебства. Ему просто
научиться, и забывается оно в последнюю очередь. То, что не вспоминается
мне в мечтаниях, я вижу в огне, в красной сердцевине костра или в
бесчисленных зеркальных отражениях хрустального грота.
Самое первое воспоминание мгновенно и покрыто мраком. Оно не
принадлежит мне, но позже вы поймете, откуда мне известно о нем. Это не
столько воспоминания, сколько сон из прошлого, нечто, передавшееся с
кровью. Воспоминание, принадлежавшее Ему, пока я был с Ним. Я верю в
возможность подобного. Поэтому будет правильнее, если я начну с Него, с
того, кто предшествовал мне и последует за мной, когда я уйду.
Вот что произошло той ночью. Я видел все, и мой рассказ правдив.
Было холодно и темно. Он разжег небольшой костер, но от него шло
больше дыма, чем тепла. Весь день лил дождь. С веток, нависавших над
входом в пещеру, продолжала капать вода. Колодец переполнился, и тонкий
ручеек стекал через край, впитываясь в землю. Несколько раз он в
беспокойстве выходил из пещеры, и сейчас он снова подошел к роще, где
стоял на привязи его конь.
С наступлением сумерек дождь прекратился и начал медленно подниматься
туман, скрывая все на высоте полметра от земли. Как привидение стояли
деревья, беззвучно пасущийся серый конь походил на плывущего лебедя, на
самый настоящий призрак. Его уздечку, чтобы не звенела, он обернул
разорванной перевязью. На уздечке блестела позолота, а перевязь оказалась
из шелка. Он был королевским сыном. Поймай они его, его ждала бы смерть.
Ему только исполнилось восемнадцать лет.
В долине глухо застучали копыта. Он повернул голову, дыхание
участилось. На свету блеснул его меч. Конь прекратил есть и поднял голову
из тумана, принюхиваясь, но не издал ни звука. Юноша улыбнулся. Топот
приблизился, и из темноты показался гнедой пони, скрытый по грудь в
тумане. Седок был небольшого роста, хрупкий, закутавшийся от ночного
холода в темную накидку. Пони остановился, забросив голову, и раздалось
пронзительное ржанье. Наездница недовольно прикрикнула на него,
соскользнула на землю и притянула его морду за уздечку к накидке,
заставляя пони замолчать. Она была совсем юной и тревожно огляделась
кругом, ища взглядом юношу, стоявшего за деревьями с мечом в руке.
- От тебя шума как от конного отряда, - сказал он.
- Я совсем не узнала место. В тумане все меняется.
- Тебя никто не видел? Добралась без приключений?
- Почти. Последние два дня без них не обойтись. Их можно встретить на
любой дороге, днем или ночью.
- Можно догадаться, - он улыбнулся. - Ну, ладно, главное, ты на
месте, давай поводья. - Он отвел пони к деревьям и привязал его. Затем
поцеловал ее.
Немного спустя она оттолкнула его.
- Мне не следует оставаться. Я все привезла, и если не смогу приехать
завтра... - Ее взгляд остановился на оседланной лошади, обмотанных
перевязью удилах, упакованной седельной сумке. Она замолчала, прижав руки
к груди. Сверху легли его руки. - Я так и знала. Мне даже сегодня сон
приснился. Ты уезжаешь.
- Я должен уехать сегодня ночью.
Минуту она не говорила ни слова.
- Сколько? - всего лишь спросила затем.
Он не стал разыгрывать непонимающего.
- В нашем распоряжении час-два, не больше.
- Ты еще вернешься, - твердо сказала она и перебила, когда он начал
говорить. - Нет, не сейчас, потом. Все сказано. У нас мало времени. Я лишь
имела в виду, что с тобой все будет в порядке и ты благополучно вернешься
сюда. Можешь поверить мне, я разбираюсь в таких вещах. Я обладаю
Провидением. Ты вернешься.
- Я это знаю, не обладая им. Я должен вернуться. Послушай меня.
- Нет, - она снова, почти сердито, оборвала его. - Это не имеет
значения. Какое это имеет значение? У нас остался час, и мы тратим его
зря. Давай войдем.
Обняв ее одной рукой и на ходу расстегивая ей застежку с самоцветом,
державшую накидку, он повел ее к пещере.
- Да, пойдем.
* КНИГА ПЕРВАЯ. ГОЛУБЬ *
1
Мне было всего шесть лет, когда к нам приехал дядя Камлак. Он
запомнился мне с первого взгляда: такой же горячий и вспыльчивый, как мой
дедушка. У него были голубые глаза и рыжеватые волосы, которыми я так
восхищался у своей матери. Стоял сентябрьский вечер. Камлак прибыл в
Маридунум на закате с небольшим отрядом. Как еще маленького, меня держали
в длинной, построенной в старом стиле комнате вместе с женщинами, где они
занимались ткачеством. Моя мама работала за ткацким станком. Я до сих пор
помню материю, она была пурпурного цвета, с зеленой вышивкой по кромке. Я
сидел рядом на полу, играя в бабки за двоих. Через окно проникали косые
солнечные лучи, образуя на потрескавшейся мозаике пола продолговатые
лужицы света, отливавшие чистым золотом. За окном в траве жужжали пчелы,
стук и шум станка действовали усыпляюще. Склонившись над веретенами,
голова к голове, женщины негромко переговаривались между собой.
Пригревшись в одной из таких солнечных лужиц, моя няня Моравик заснула
прямо на табурете.
Из внутреннего двора замка послышались лязганье и звон, перекрывшие
стук станка и женскую болтовню. Фыркнув, Моравик проснулась и огляделась.
Уронив челнок, мать села прямо и прислушалась, подняв голову. Я заметил,
как они с Моравик встретились взглядом.
Я хотел подбежать к окну, но Моравик резко окликнула меня. Что-то в
ее голосе заставило меня остановиться и послушно вернуться на место. Она
засуетилась, поправляя на мне одежду, одергивая тунику и приглаживая мои
волосы. Стало ясно, что к нам пожаловал важный гость. Я понял, что мне
предстоит предстать перед ним, и почувствовал волнение, немного смешанное
с удивлением. В ту пору меня держали обычно подальше от посторонних глаз.
Я терпеливо ждал, пока Моравик расческой восстановит на моей голове
порядок. За моей спиной они с матерью обменялись быстрыми беззвучными
фразами, которые, как я ни старался, мне не суждено было понять. Я
переключился на звуки, доносившиеся со двора, - лошадиный топот, окрики.
Говорили не на уэльском или латинском, а на кельтском, с малобританским
акцентом, хорошо мне понятным: няня Моравик была бретанкой, и я говорил на
ее наречии как на своем родном.
Я услышал громкий смех деда и чей-то в ответ. Затем дед, должно быть,
провел гостей в помещение, голоса затихли, во дворе раздавалось лишь
бряцанье и топот лошадей, разводимых по стойлам.
Я вырвался из рук Моравик и кинулся к матери.
- Кто это?
- Мой брат Камлак, королевский сын. - Не глядя на меня, она указала
на упавший челнок. Я поднял его и подал ей. Мама медленно и рассеянно
принялась за работу.
- Выходит, война кончилась?
- Война давно кончилась. Твой дядя с его величеством вернулись с юга.
- Они вернулись, потому что умер мой дядя Дайвид? - Дайвид был
старшим сыном короля и являлся наследником. Он неожиданно скончался в
сильных мучениях от желудочных колик. Его бездетная вдова Илен уехала к
своему отцу. Естественно, распространились обычные в подобных случаях
слухи об отравлении, но никто не воспринимал их всерьез. Дайвида любили,
он был храбрым бойцом и осторожным человеком, умел вовремя проявить
великодушие.
- Говорят, ему надо жениться? Да, мама? - Я был взволнован, ощущая
собственную важность от причастности к таким сведениям и представляя
свадебные торжества. - Теперь, после смерти дяди Дайвида, он женится на
Кирдуэн?
- Что?! - Челнок остановился, и мать, пораженная, повернулась ко мне.
Однако смягчилась при виде выражения на моем лице и, судя по голосу,
больше не сердилась, хотя и продолжала хмуриться. Сзади кудахтала и
суетилась Моравик. - Откуда это пришло тебе в голову? Забудь о таких вещах
и не открывай больше рта.
Челнок снова медленно пришел в движение.
- Послушай, Мерлин, будь хорошим мальчиком. Когда они придут
посмотреть на тебя, веди себя тише воды. Понял?
- Да, мама. - Я понимал все очень хорошо. Обычно меня прятали от
короля. - Они придут посмотреть на меня? Но зачем?
- Спрашиваешь зачем? - с некоторой горечью, отчего сразу постарела и
стала похожа на Моравик, спросила мама.
Станок с новой силой яростно застучал. Мать заправляла зеленую нить,
и я увидел, что она допустила ошибку. Но рисунок выглядел красиво, и я
промолчал, наблюдая вблизи за ее работой. Наконец занавес на входе
откинулся, и в комнату вошли двое.
Они будто заполнили собой всю комнату - рыжий и седой. От солнечных
лужиц их отделял какой-то фут. Мой дед был одет в голубую, цвета барвинка
одежду, окаймленную золотым шитьем. Камлак был в черном. Потом я узнал,
что он всегда носил черное. На плече и руках сверкали драгоценные камни.
Рядом со своим отцом он выглядел проворным и молодым, его движения были
упруги и резки, как у лисы.
Мать встала. На ней было домашнее темно-коричневое одеяние. Шелк
переливался на фоне ее волос. Но вошедшие даже не взглянули на нее. Будто
