мертв.
Я положил руку на пучок мха, смяв его. Мои пальцы побелели от
напряжения.
- Это она тебе сказала?
- Нет, - он пожал плечами. - Но если бы он был жив, он бы давно
приехал. Тебе это известно.
Я промолчал.
- А если он жив, - продолжал дядя, наблюдая за мной, - и не
возвращается, то об этом никому жалеть не стоит. Правда?
- Нет. Каким бы подлым он ни был, матери было бы легче. И мне.
Я убрал руку, и мох медленно распушился, как бы разрастаясь. Но
крошечные цветки исчезли.
Дядя кивнул.
- Было бы разумнее с ее стороны дать согласие Горлану или
какому-нибудь другому принцу.
- Что будет с нами? - спросил я.
- Твоя мать хочет уйти в монастырь Святого Петра. А ты, ты быстр и
сообразителен, мне говорили, ты можешь немного читать. Ты мог бы стать
священнослужителем.
- Нет!
Его брови снова сошлись над узкой переносицей.
- У тебя будет достаточно хорошая доля. Ты явно не родился воином.
Почему бы не избрать образ жизни, подходящий тебе, где ты будешь в
безопасности.
- Не нужно быть воином, чтобы оставаться свободным. Не хочу сидеть в
монастыре взаперти, это не для меня. - Я разгорячился и говорил, с трудом
подыскивая слова. Не мог я объяснить то, чего не знал. Я с готовностью
поглядел на Камлака.
- Останусь с тобой! Если я тебе не нужен, убегу и буду служить
другому принцу. Но лучше бы мне остаться с тобой.
- Пока рано говорить о подобных вещах. Ты очень молод. - Он поднялся
на ноги. - У тебя не болит лицо?
- Нет.
Он протянул руку, и мы пошли. Камлак провел меня через фруктовый сад,
и через арку мы вошли в личный сад деда. Я потянул его за руку назад.
- Мне сюда нельзя.
- Уверен? Даже со мной? Твой дед занят с гостями и не увидит тебя.
Пошли. Я приметил для тебя кое-что получше, чем твои паданцы. Сейчас
собирают абрикосы, и я отложил самые лучшие.
Он прошествовал вперед своей грациозной кошачьей походкой. За
бергамотом и лавандой росли персики и абрикосы. От запахов трав и плодов
хотелось спать. На голубятне ворковали голуби. У моих ног лежал спелый
абрикос, отливая на солнце бархатом. Я пнул его ногой. На перевернутой
стороне обнаружилась большая гнилая дыра, в которой ползали осы. Сверху
легла тень. Надо мной высился дядя, держа в руках абрикосы.
- Я говорил тебе, что у меня есть кое-что получше паданцев. - Он дал
мне один.
- А если им вздумается побить тебя за то, что ты украл, то придется
побить и меня.
Он улыбнулся и откусил от своего абрикоса.
Я стоял, не двигаясь, держа в ладони большой спелый абрикос. В саду
было очень жарко и тихо. Гудели только насекомые. Плод отливал золотом, от
него пахло солнечным светом и сладким соком. Кожура напоминала мне на
ощупь пушок золотого шмеля. Мой рот наполнился слюной.
- В чем дело? - спросил дядя с нетерпением и раздражением в голосе.
По подбородку стекал абрикосовый сок. - Не заглядывайся, дружище! Ешь! Он
же хороший, верно?
Я поднял голову и встретился с его голубыми глазами, жестокими, как у
лисы. Я протянул абрикос обратно.
- Не хочу. Он внутри черный. Посмотри, там видно.
Он резко вздохнул, и как раз в это время с другой стороны сада
послышались голоса. Садовники, наверное, принесли обратно пустые корзины,
приготовив их на утро. Дядя нахмурился, вырвал у меня фрукт и метнул его с
силой в стену. Абрикос золотой массой растекся по кирпичной кладке. Между
нами, жужжа, пролетела обеспокоенная оса. Камлак сделал странный резкий
жест, как бы прихлопнув ее, в его голосе неожиданно прозвучала
нескрываемая злоба.
- Больше ко мне не подходи, ты, дьявольское отродье. Слышишь? Не
подходи.
Он вытер рот тыльной стороной руки и большими шагами пошел в
направлении дома. Я остался стоять на месте, глядя, как абрикосовый сок
стекает по раскаленной стене. На струйку села оса и начала ползать, увязая
в соку. Потом внезапно упала на землю, вращаясь на спине и продолжая
жужжать. Постепенно ее жужжание перешло в жалобный плач, затем она
затихла.
Но я уже этого не видел. К горлу подступил комок, и мне показалось,
что я задыхаюсь. Золотистый вечер поплыл, искрясь слезами в моих глазах.
Эти слезы остались у меня в памяти как первые в жизни. Приближались
садовники с корзинами на головах.
Я повернулся и выбежал из сада.
В комнате не было даже волкодава. Я взобрался на кровать и
облокотился на подоконник. В ветвях груши пел дрозд. Застыв, я долго
слушал его. Из-за закрытой двери со двора доносилось монотонное
постукивание по металлу - работал кузнец, скрипел колодезный ворот,
неторопливо вращаемый мулом.
В этом месте некоторые детали стерлись из моей памяти. Я не помню,
сколько просидел, пока гул голосов не возвестил о начинающемся ужине. Не
помню и боли. Но когда конюх Сердик распахнул дверь и я обернулся, то он
остановился как вкопанный и его первыми словами были:
- О боже, где ты был? Играл в конском затоне?
- Я упал.
- Упал? Интересно, почему земля под тобой всегда оказывается в два
раза тверже, чем под остальными? Кто тебя отделал? Этот грубый кабан
Диниас?
Не получив ответа, он подошел к моей постели. Сердик был небольшого
роста, с кривыми ногами, загорелым морщинистым лицом и копной волос
соломенного цвета. Я стоял на постели, и мои глаза были на одном уровне с
его.
- Что я тебе скажу, - изрек он. - Когда подрастешь, я научу тебя
некоторым вещам. Чтобы побеждать, не надо быть большим. У меня имеется
парочка дельных трюков. Их надо знать, если не вышел ростом. Скажу тебе,
что я могу сбить парня в два раза больше меня. И женщину, если надо. -
Здесь он рассмеялся и отвернулся, чтобы сплюнуть, но вовремя вспомнил, где
находится, и ограничился тем, что откашлялся. - Но когда ты вырастешь и
станешь здоровым парнем, мои трюки тебе не понадобятся, в том числе и в
обращении с женщинами. Однако давай лучше займемся твоим лицом, чтоб ты
потом никого не пугал. От такой раны может и шрам остаться.
Он кивнул на пустующую подстилку Моравик.
- Где она?
- Ушла с матерью.
- Тогда пошли со мной. Я все устрою.
Сердик наложил мне на ссадину на скуле повязку с лошадиной мазью. Мы
сели ужинать прямо у него в конюшне, расположившись на соломе. Гнедая
тыкалась мне мордой в спину в поисках корма. Мой толстый и ленивый пони,
натянув привязь до упора, жадно следил за каждым куском, отправляемым в
рот. Сердик, несомненно, понимал толк в кулинарии: на каждую половинку
куриной ножки - дрожжевая выпечка, соленая копченая грудинка, охлажденное
и ароматное пиво.
Еще когда Сердик принес еду, я понял по его виду, что он уже все
знает. Весь дворец, должно быть, только об этом и говорил. Но он ничего не
сказал, лишь передал мне еду и присел сзади на солому.
- Тебе сказали? - спросил я.
Он кивнул, пережевывая хлеб с мясом, и затем добавил с полным ртом:
"У него тяжелая рука".
- Он рассердился, потому что она отказалась выходить замуж за
Горлана. Он хочет, чтобы она вышла замуж из-за меня, но и до сих пор она
отказывала всем подряд. А сейчас, после того как умер дядя Дайвид и
остался только Камлак, они позвали Горлана из Малой Британии. Я думаю, что
это Камлак убедил деда обратиться к Горлану. Он боится, что мать выйдет
замуж за какого-нибудь принца в Уэльсе.
Здесь Сердик меня прервал. У него был испуганный и потрясенный вид.
- Замолчи, малыш! Откуда тебе это все известно? Я уверен, что
взрослые не болтают о таких важных вещах в твоем присутствии. Разве что
Моравик болтает что не следует.
- Нет, не Моравик. Но я знаю, это правда!
- Но откуда, клянусь Громовержцем, ты знаешь? Сплетни дворовых?
Свой последний кусок хлеба я отдал кобыле.
- Если ты будешь клясться языческими богами, Сердик, то именно ты,
вместе с Моравик, попадешь в беду.
- О, ладно. Подобных неприятностей можно избежать. Давай говори, кто
тебе сказал?
- Никто. Я просто знаю. Я... я не могу объяснить откуда. Когда она
отказала Горлану, дядя Камлак рассердился не меньше деда. Он боится, что
вернется мой отец и женится на ней, прогнав его, Камлака. Конечно, он не
говорил об этом деду.
- Конечно. - Сердик уставился, забыв про пищу. Из уголка его
приоткрытого рта капнула слюна. Он торопливо проглотил.
- Боги знают, точнее, бог его знает, где ты набрался таких вещей, но,
судя по всему, это правда. Продолжай.
Гнедая подталкивала меня сзади, дыша теплом в шею. Я отстранил ее
рукой.
- Вот и все. Горлан рассержен, но его чем-нибудь задобрят. А моя мать
в конце концов уйдет в монастырь Святого Петра. Увидишь.
Наступила непродолжительная тишина. Сердик прожевал мясо и швырнул
кость за дверь, где на нее накинулись две дворняжки, жившие у конюшни.
Ворча и цапаясь, они умчались прочь.
- Мерлин.
- Да.
- Будь умница и больше никому об этом не говори. Никому. Понял?
Я промолчал.
- Дети не разбираются в таких вещах. В чем-то это, конечно, основано
на сплетнях, уж точно, но что касается принца Камлака... - Он положил руку
мне на колено, сжал пальцами и покачал его. - Я говорю тебе, он опасный
человек. Забудь обо всем и старайся не попадаться ему на глаза. Можешь мне
верить, я никому не скажу. Но и ты не говори об этом больше никому. Даже
если бы ты был законнорожденным принцем или пользовался расположением
короля, как это рыжее отродье Диниас, то и тогда нечему было бы
радоваться. - Он снова потряс меня за колено. - Ты слышишь меня, Мерлин?
Не говори ничего ради своей собственной жизни. Не попадайся им, чтобы не
видели. И скажи мне, кто тебе это сказал?
Я подумал о темной пещере в подвале, о далеком кусочке неба высоко в
дымоходе.
- Мне никто не говорил. Клянусь.
Он нетерпеливо шевельнулся, проявляя волнение. И тогда я выложил все,
на что осмелился.
- Признаю, что слышал это. Иногда люди говорят прямо над головой, не
замечая меня. А иногда, - я помедлил, - будто кто-то обращается ко мне, я
будто вижу наяву. Иногда мне говорят звезды, и я слышу в темноте музыку и
голоса. Как во сне.
Сердик поднял руку, словно защищаясь. Мне показалось, что он
крестится, но он вычерчивал в воздухе знак против дурного глаза. Сердик
пристыженно взглянул на меня и опустил руку.
- Правильно, все это сны. Ты, наверное, заснул где-то в уголке, а они
завели при тебе разговор, хотя им не следовало этого делать. Там ты и
услышал вещи, которых тебе не положено знать. Я забыл, что ты еще ребенок.
Когда ты смотришь своими глазами... - Он остановился и пожал плечами. - Но
все равно, обещай мне, что ты больше не будешь рассказывать об услышанном.
- Ладно, Сердик, обещаю тебе. Если ты пообещаешь взамен сказать мне
одну вещь.
- Какую?
- Кто мой отец?
Он поперхнулся пивом. Нарочито медленно он вытер с лица пену и
поставил рог, глядя на меня с неудовольствием.
- Какого лешего ты взял, что я могу об этом знать?
- Я думал, что Моравик тебе сказала.
- А она знает? - в его голосе прозвучало неподдельное удивление, и я
понял, что он не обманывает.
- Когда я спрашивал ее, она сказала, что о некоторых вещах лучше не
говорить.
- Моравик права. Но, по-моему, она хотела таким образом показать, что
знает не больше других. И я бы сказал, маленький Мерлин, что тебе тоже
лучше об этом не знать. Если бы твоя мама-принцесса захотела, она бы тебе
сказала. Боюсь, ты скоро это поймешь.
Я увидел, как он снова делает знак против дурного глаза, но на этот
