миллиона пылающих бриллиантов. Каждый самоцвет своими гранями отражал в
разных направлениях свет, повторяемый другими камнями. Радуги и реки из
света, сверкающие звезды и малиновый дракон, ползущий по стене. Свет будто
проникал сквозь меня.
Я закрыл глаза. Открыв их вновь, я увидел, что золотое сияние
сократилось и сконцентрировалось на участке стены, не превышающем по
размеру мою голову. Лишенное видений и картин, пятно продолжало излучать
преломляющиеся золотые лучи.
Снизу из пещеры не доносилось ни звука. Он не шевельнулся за это
время. До меня не долетало даже шуршание его одежды.
Затем пятно света начало двигаться. Сияющий диск медленно скользил по
хрустальной стене. Я задрожал и съежился, пытаясь спрятаться от него в
острых камнях. Прятаться было негде. Пятно продолжало постепенно
приближаться. Оно коснулось моего плеча, потом головы. Я весь сжался в
комок. Тень, отбрасываемая мною, метнулась по пещере.
Поток света остановился и вернулся обратно, высвечивая мое убежище,
затем исчез. Но пламя свечи, как ни странно, осталось. Обычное желтое
пламя рядом с расщелиной, ведущей в мое убежище.
- Выходи, - негромкий мужской голос, не похожий на приказывающий тон
деда, прозвучал ясно и коротко, непонятным образом побуждая к подчинению.
Мне даже в голову не пришло ослушаться. Я выполз через острые кристаллы к
расщелине и медленно выглянул из-за уступа, нависавшего над стеной. В
правой руке я наготове держал нож.
6
Он стоял между моим убежищем и свечой. Передо мной возвышалась его
исполинская, как мне показалось, фигура в домотканом коричневом хитоне.
Пламя свечи образовало нимб вокруг его головы. Снизу лицо обрамляла
борода. Выражения самого лица я не видел. Правую руку скрывали складки
одежды.
Я выжидал, осторожно балансируя.
- Вынимай свой кинжал и спускайся, - добавил он тем же ровным
голосом.
- После того, как покажешь свою правую руку.
Он показал мне пустую ладонь.
- Я безоружен, - серьезно сказал он.
- Тогда уйди с дороги, - приказал я и спрыгнул. Пещера была широкой.
Он стоял в стороне. Я сделал по инерции еще несколько шагов и оказался у
входа в пещеру, прежде чем он успел шевельнуться. Но он и не пытался
тронуться с места. Шмыгнув в сводчатый проход и отодвинув нависавшие
ветви, я услышал его смех.
Я остановился и обернулся.
Теперь на свету я мог четко разглядеть его. Это был старый человек с
ниспадающими на уши и редеющими сверху седыми волосами. Аккуратно
подстриженная седая борода. Мозолистые грязные руки с красивыми длинными
пальцами. Кисти рук были покрыты старческими узловатыми венами. Мой взгляд
задержался на его лице. Тонкое, со впалыми щеками. Кожа почти обтягивала
череп. Высокий лоб и нависающие над глазами густые брови. По его глазам
нельзя было определить, сколько ему лет. Ясные, большие и серые, они были
близко поставлены. Нос походил на узкий клюв. Тонкие губы, растянувшиеся в
улыбке, обнажили поразительно белые зубы.
- Вернись. Не стоит бояться.
- Я и не боюсь. - Опустив на место ветви, я не без бравады подошел к
нему, остановился в нескольких шагах. - Почему я должен тебя бояться? Ты
знаешь, кто я такой?
Он посмотрел на меня, потом сказал, будто бы размышляя вслух:
- Погоди, погоди. Черные волосы и глаза, тело танцора, повадки
волчонка или, может быть, соколенка?
Рука с кинжалом повисла у меня вдоль ноги.
- Выходит, знаешь?
- Скажем, я знал, что ты когда-нибудь придешь. А сегодня узнал, что
здесь кто-то есть. Иначе почему я так рано вернулся?
- А как ты узнал, что в пещере кто-то есть? Ах, да! Ты видел летучих
мышей.
- Возможно.
- Они все время вот так вылетают?
- Только при незнакомых. Ваш кинжал, сэр.
Я убрал его за пояс.
- Ко мне никто не обращается "сэр". Я внебрачный сын. Я ничей и
принадлежу себе самому. Меня зовут Мерлин, да ты знаешь.
- А меня Галапас. Ты голоден?
- Да. - В моем голосе прозвучало сомнение, когда я подумал об овечьем
черепе и мертвых летучих мышах.
К моему удивлению, он понял. Серые глаза мигнули.
- Будешь фрукты и пирог с медом? А также сладкую воду из источника?
Разве во дворце бывает еда лучше?
- В это время дня я не получил бы подобных кушаний в королевском
доме, - признался я. - Спасибо, сэр. Я буду рад откушать с вами.
Он улыбнулся.
- Меня не называют сэром. Я тоже принадлежу самому себе. Выходи и
садись на солнце. Я принесу еду.
Фрукты оказались яблоками, очень похожими на те, что росли в саду
деда. Я тайком бросил взгляд на хозяина. Интересно, может быть, я видел
его у реки или в городе?
- У тебя есть жена? - спросил я. - Кто испек пироги с медом? Они
очень вкусные.
- У меня нет жены. Я же сказал, что у меня никого нет, я не вожу
знакомства ни с мужчинами, ни с женщинами. На протяжении всей своей жизни
ты еще увидишь, Мерлин, как мужчины и женщины будут пытаться пленить тебя.
Ты избежишь их пут, разомкнешь и разрушишь их, как только пожелаешь. И по
своему желанию позволишь потом снова пленить себя, чтобы уснуть в тени
этих пут. Пироги с медом печет жена пастуха.
- Ты отшельник? Святой?
- Разве я похож на святого?
- Нет. - Единственно, кого я боялся в то время, были одинокие святые
отшельники, бродившие, молясь и попрошайничая, по городу. Они шумели, вели
себя вызывающе и странно. В их глазах блуждало безумие. От них исходил
запах, похожий на тот, что исходит от свалки потрохов у городской
мясобойни. Иногда я затруднялся сказать, какому богу они служили. Ходили
разговоры, что некоторые из них оставались друидами, объявленными
официально вне закона. Но в Уэльсе друиды могли беспрепятственно служить
своим богам. Многие уэльсцы являлись последователями старых местных
божеств. Поскольку их популярность год от года менялась, то их служители
имели тенденцию время от времени сменять божественные лона, руководствуясь
размером поживы. Даже христиане иногда грешили этим. Их всегда можно было
отличить от других отшельников: они были самые грязные из всех. Римские
боги и их жрецы прочно обосновались в полуразрушенных храмах, сносно
существуя на подаяния. Церковники выражали им свое недовольство, но ничего
не могли поделать.
- У источника стоял бог, - напомнил я.
- Да. Мирдин. Я пользуюсь его источником, святым холмом и средоточием
неземного света, а взамен служу ему. Никогда не следует пренебрегать
местными богами, кем бы они ни являлись. В конце концов существует-то
один.
- Если ты не отшельник, то кто?
- В настоящее время - учитель.
- У меня есть учитель. Он из Массилии, но на самом деле был в Риме.
Кого ты учишь?
- Пока никого. Я стар и устал. Пришел сюда искать одиночества и
изучать.
- Зачем тебе мертвые мыши там, на коробке?
- Я их изучаю.
Я с удивлением взглянул на него.
- Ты изучаешь мышей? Как можно изучать мышей?
- Я изучаю их строение, как они летают, питаются и размножаются. Их
жизнь. И не только мышей, но и зверей, и рыб, и растений, и птиц - все,
что попадается мне на глаза.
- Но это не изучение! - я с изумлением поглядел на него. - Мой
учитель Деметриус сказал мне, что наблюдать за ящерицами и птицами -
пустая трата времени. Хотя Сердик, мой друг, посоветовал мне посмотреть на
вяхирей.
- Зачем?
- Потому что они быстрые и тихие, держатся далеко от постороннего
глаза. Они кладут только два яйца. За ними охотятся все: люди, звери,
коршуны - но все равно их полно вокруг.
- А также их не держат в клетках, - он отпил воды, рассматривая меня.
- Итак, у тебя есть учитель. Ты умеешь читать?
- Конечно.
- А на греческом?
- Немного.
- Тогда пойдем со мной.
Галапас поднялся и вошел в пещеру. Я последовал за ним. Он снова
зажег свечу, потушенную прежде, и при ее свете поднял крышку сундука.
Внутри я увидел книжные свитки - больше, чем я видел за всю мою жизнь.
Выбрав один из них, он осторожно опустил крышку и раскатал свиток.
- Вот.
Я с восхищением разглядел тонкий, но четкий рисунок мышиного скелета.
Рядом аккуратным, но неразборчивым греческим письмом были даны пояснения,
которые я тут же, забыв о присутствии Галапаса, начал медленно читать
вслух.
Выждав минуту-две, Галапас положил мне на плечо руку.
- Вынеси ее из пещеры, - он вытащил гвозди, пришпиливавшие одну из
засушенных летучих мышей к крышке, и бережно положил мышь на ладонь. -
Затуши свечу. Сейчас разглядим ее вместе.
Вот так, без лишних вопросов и торжественных церемоний, начался мой
первый урок у Галапаса.
Лишь на заходе солнца, когда по склонам долины поползли длинные тени,
я вспомнил, что меня ждет другая жизнь и долгий обратный путь.
- Мне пора идти! Деметриус ничего не скажет, но, если я опоздаю на
ужин, меня обязательно начнут расспрашивать, где я был.
- И ты, конечно, ничего им не скажешь?
- Разумеется, иначе мне запретят ездить сюда.
Галапас промолчал и улыбнулся. Наверное, я и не заметил тогда, что мы
поняли друг друга без лишних слов. Он не спросил меня, как и почему я
очутился у него в пещере. Будучи ребенком, я воспринял это как должное,
хотя вежливости ради уточнил:
- Мне можно будет приехать снова, правда?
- Конечно.
- Я... мне... Сейчас трудно сказать, когда я приеду. Не знаю, когда
сбегу, то есть освобожусь в очередной раз.
- Ничего. Когда ты приедешь, мне станет об этом известно, и я приду.
- А как ты узнаешь?
- Точно так же, как и сегодня. - Ловкими движениями длинных пальцев
он свернул книжный свиток.
- О да, я и забыл. Я войду в пещеру, и из нее вылетят мыши?
- Именно так, если тебе угодно.
Я радостно рассмеялся.
- Я еще никогда не видел такого человека, как ты. Подавать дымовые
сигналы, используя мышей! Если кому-нибудь рассказать, никто не поверит,
даже Сердик!
- Но ты ведь не скажешь даже Сердику?
Я кивнул.
- Нет. Никому-никому. А теперь я должен идти. До свидания, Галапас.
- До свидания.
Последовавшие за этой встречей дни и месяцы наполнились новым
содержанием. Каждый раз, когда у меня получалось, иногда дважды в неделю,
я приезжал из долины в пещеру. Похоже, он всегда знал о том, когда меня
ждать, и каждый раз встречал с разложенными книгами. Если же Галапас
отсутствовал, я, как мы договорились, выгонял из пещеры летучих мышей,
взмывавших в небо столбом дыма. С течением времени мыши привыкли ко мне, и
иногда приходилось метко запускать под свод пещеры два-три камня. Но
потом, когда люди во дворце привыкли к моим отлучкам и перестали меня
расспрашивать, я получил возможность точно договариваться с Галапасом о
нашей следующей встрече.
После того, как в конце мая у Олуэн появился ребенок, Моравик начала
уделять мне гораздо меньше внимания. Когда же у Камлака в сентябре родился
сын, она окончательно перешла к королевским детям в качестве главной
воспитательницы, неожиданно бросив меня, подобно птице, оставившей гнездо.
Мы все меньше и меньше виделись с матерью, которой нравилось проводить
время со своими женщинами. Я был покинут на Деметриуса и Сердика. У
Деметриуса все чаще находились аргументы в пользу выходных дней, а Сердик
был мне другом. Каждый раз, не задавая вопросов, лишь мигнув иной раз или
отпустив сальную шутку, он расседлывал и мыл грязную, потную лошадь.
Комната теперь принадлежала только мне, не считая волкодава. Он по
привычке приходил ко мне ночевать. Но был ли он моим телохранителем, я
затрудняюсь ответить. Подозреваю, что нет. К тому же я в общем-то
