Переца, оглядел кабину, зачем-то подергал руль, а потом запустил обе руки
под сиденье и начал там греметь.
- Это, что ли, домкрат? - спросил он негромко.
- Н-нет, - сказал Перец. - Это, по-моему, разводной ключ.
Механик поднес разводной ключ к глазам, осмотрел его, поджав губы,
положил на подножку и снова запустил руки под сиденье.
- Это? - спросил он.
- Нет, - сказал Перец. - Это я могу вам совершенно точно сказать. Это
арифмометр. Домкраты не такие.
Механик-официант, сморщив низкий лоб, разглядывал арифмометр.
- А какие? - спросил он.
- Н-ну... Такая железная палка... Они разные бывают. У них такая
подвижная ручка...
- А вот тут есть ручка. Как у кассы.
- Нет, это совсем другая ручка.
- А если эту повертеть, что будет?
Перец совсем затруднился. Механик подождал, со вздохом положил
арифмометр на подножку и снова полез под сиденье.
- Может, вот это? - спросил он.
- Пожалуй. Очень похоже. Только там должна быть еще такая железная
спица. Толстая.
Механик нашел и спицу. Он покачал ее на ладони, сказал: "Ладно,
отнесу ему это для начала" и ушел, оставив дверцу открытой. Перец закурил.
Где-то сзади звякало железо и бранились. Потом грузовик начал покрякивать
и подрагивать.
Тузика все не было, но Перец не беспокоился. Он представлял себе, как
они покатят по главной улице Управления, и никто не будет на них смотреть.
Потом они свернут на проселок, потащат за собой кучу желтой пыли, а солнце
будет подниматься все выше, оно будет справа от них и скоро начнет
припекать, а они свернут с проселка на шоссе, и оно будет длинное, ровное,
блестящее и скучное, и у горизонта будут струиться миражи, похожие на
большие сверкающие лужи...
Мимо кабины снова прошел механик, катя перед собой тяжелое заднее
колесо. Колесо разогналось на бетонном полу, и видно было, что механик
хочет его остановить и прислонить к стене, но колесо только слегка
свернуло и грузно выкатилось во двор, а механик неловко побежал за ним,
все больше отставая. Потом они скрылись из глаз, и во дворе механик громко
и отчаянно закричал. Послышался топот многих ног, и мимо ворот с криками:
"Лови его! Заходи справа!" Пробежали еще люди.
Перец заметил, что машина стоит не так ровно, как раньше, и выглянул
из кабины. Менеджер возился возле заднего колеса.
- Здравствуйте, - сказал Перец. - Что это вы...
- А, Перец, дорогой! - радостно вскричал менеджер, не прекращая
работы. - Да вы сидите, сидите, не вылезайте! Вы нам не мешаете. Заела
дрянь проклятая... Одно вот хорошо снялось, а второе заело...
- Как заело? Испортилось что-нибудь?
- Не думаю, - сказал менеджер, выпрямляясь и вытирая лоб тыльной
стороной ладони, в которой он держал ключ. - Просто приржавело, наверное,
немножко. Ну, я его сейчас, быстро... А потом мы с вами шахматишки
расставим. Как вы полагаете?
- Шахматишки? - сказал Перец. - А где Тузик?
- Тузик-то? То есть, Туз? Туз у нас теперь старший лаборант.
Направлен в лес. Туз у нас больше не работает. А зачем он вам?
- Да так... - тихо сказал Перец. - Просто я предполагал... - Он
открыл дверь и спрыгнул на цементный пол.
- Да вы зря беспокоитесь, - сказал менеджер. - Сидели бы там, вы же
не мешаете.
- Да что же сидеть, - сказал Перец. - Ведь эта машина не поедет?
- Нет, не поедет. Без колес она не может, а колеса надо снять... Надо
же, как заело! А, чтоб тебя... Ладно, механики снимут. Пойдемте-ка мы
лучше расставим.
Он взял Переца под руку и отвел в свой кабинет. Там они сели за стол,
менеджер отодвинул в сторону кучу бумаг, поставил шахматы и выключил
телефон.
- С часами будем играть? - спросил он.
- Да я как-то даже не знаю, - сказал Перец.
В кабинете было сумрачно и холодно, сизый табачный дым плавал между
шкафами как студенистые водоросли, а менеджер - бородавчатый, раздутый,
пестрящий разноцветными пятнами, - словно гигантский осьминог, двумя
волосатыми щупальцами вскрыл лакированную раковину шахматной доски и
принялся хлопотливо извлекать из нее деревянные внутренности. Круглые
глаза его тускло поблескивали, и правый, искусственный, был все время
направлен в потолок, а левый, живой, как пыльная ртуть, свободно катался в
орбите, устремляясь, то на Переца, то на дверь, то на доску.
- С часами, - решил, наконец, менеджер. Он вынул из шкафа часы, завел
их и, нажавши кнопку, сделал первый ход.
Солнце поднималось. На дворе кричали: "Заходи справа!" В восемь часов
менеджер в трудном положении глубоко задумался и вдруг потребовал завтрак
на двоих. Из гаража с рокотом выкатывались автомобили. Менеджер проиграл
одну партию и предложил другую. Они плотно позавтракали: выпили по две
бутылки кефиру и съели по черствому штруцелю. Менеджер проиграл вторую
партию, с преданностью и восхищением поглядел на Переца живым глазом и
предложил третью. Он разыгрывал все время один и тот же ферзевый гамбит,
не отклоняясь ни на ход от выбранного раз и навсегда проигрышного
варианта. Он словно отрабатывал поражение, и Перец переставлял фигуры
совершенно автоматически, ощущая себя тренировочной машиной: ни в нем, ни
в мире не было ничего, кроме шахматной доски, кнопки часов и жестко
заданной программы действий.
Без пяти девять репродуктор внутреннего вещания хрюкнул и объявил
бесполым голосом: "Всем работникам Управления находиться у телефонов.
Ожидается обращение директора к сотрудникам." Менеджер стал очень
серьезным, включил телефон, снял трубку и приложил ее к уху. Теперь в
потолок были направлены оба его глаза. "Мне можно идти?" - спросил Перец.
Менеджер страшно нахмурился, прижал палец к губам, а потом замахал на
Переца рукой. В телефонной трубке раздалось гнусавое кваканье. Перец на
цыпочках вышел.
В гараже было много народу. Лица у всех были строгие, значительные,
даже торжественные. Только на ярко освещенном дворе одинокий
официант-механик, потный, красный, растерзанный, хрипло дыша, гонялся за
колесом. Происходило что-то очень важное. Нельзя же так, подумал Перец,
нельзя, я все время в стороне, я никогда ничего не знаю, может быть, в
этом вся беда, может быть, на самом деле все правильно, но я не знаю, что
к чему и поэтому все время оказываюсь лишним.
Он заскочил в будку ближайшего телефона-автомата, сорвал трубку,
жадно прислушался, но в трубке были только гудки. Тогда он почувствовал
внезапный страх, зудящее опасение, что он опять куда-то опаздывает, что
опять где-то что-то всем раздают, а он как всегда останется без. Прыгая
через канавы и ямы, он пересек строительную площадку, шарахнулся от
заступившего ему дорогу охранника с пистолетом в одной руке и телефонной
трубкой в другой и по приставной лестнице вскарабкался на недостроенную
стену. Во всех окнах он успел увидеть сосредоточенно застывших людей с
телефонными трубками, затем над ухом у него пронзительно взвизгнуло, и
почти сразу он услыхал за спиной револьверный выстрел, спрыгнул вниз, в
кучу мусора, и бросился к служебному входу. Дверь была заперта. Он
несколько раз рванул ручку, ручка сломалась. Он отшвырнул ее в сторону и
секунду соображал, что делать дальше. Рядом с дверью было раскрытое узкое
окно, и он влез в него, весь перепачкавшись в пыли и сорвав ногти на
пальцах.
В комнате, куда он попал, было два стола. За одним сидел с телефонной
трубкой Домарощинер. Лицо у него было каменное, глаза закрыты. Он прижимал
трубку к уху плечом и что-то быстро записывал карандашом в большом
блокноте. Второй стол был пуст, и на нем стоял телефон. Перец схватил
трубку и стал слушать.
Шорох. Потрескивания. Незнакомый писклявый голос: "...Управление
реально может распоряжаться только ничтожным кусочком территории в океане
леса, омывающего континент. Смысла жизни не существует и смысла поступков
тоже. Мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из
того, что мы можем, нам действительно нужно. Он даже не противостоит, он
попросту не замечает. Если поступок принес вам удовольствие - хорошо, если
не принес - значит, он был бессмысленным..." Снова шорох и потрескивания.
"...Противостоим миллионами лошадиных сил, десятками вездеходов,
дирижаблей и вертолетов, медицинской наукой и лучшей в мире теорией
снабжения. У Управления обнаруживаются, по крайней мере, два крупных
недостатка. В настоящее время акции подобного рода могут иметь далеко
идущие шифровки на имя Герострата, чтобы он оставался нашим любимейшим
другом. Оно совершенно не способно созидать, не разрушая авторитета и
неблагодарности..." Гудки, свист, звуки, похожие на надрывный кашель.
"...Оно очень любит так называемые простые решения, библиотеки, внутреннюю
связь, географические и другие карты. Пути, которые оно почитает
кратчайшими, чтобы думать о смысле жизни сразу за всех людей, а люди этого
не любят. Сотрудники сидят, спустив ноги в пропасть, каждый на своем
месте, толкаются, острят и швыряют камешки, и каждый старается швырнуть
потяжелее, в то время как расход кефира не помогает ни взрастить, ни
искоренить, ни в должной мере законспирировать лес. Я боюсь, что мы не
поняли даже, что мы, собственно, хотим, а нервы, в конце концов, тоже
надлежит тренировать, как тренируют способность к восприятию, и разум не
краснеет и не мучается угрызениями совести, потому что вопрос из научного,
из правильно поставленного, становится моральным. Он лживый, он скользкий,
он непостоянный и притворяется. Но кто-то же должен раздражать, и не
рассказывать легенды, а тщательно готовиться к пробному выходу. Завтра я
приму вас опять и посмотрю, как вы подготовились. Двадцать два ноль-ноль -
радиологическая тревога и землетрясение, восемнадцать ноль-ноль -
совещание свободного от дежурства персонала у меня, как это говорится, на
ковре, двадцать четыре ноль-ноль - общая эвакуация..."
В трубке послышался звук как от льющейся воды. Потом все стихло, и
Перец заметил, что Домарощинер смотрит на него строгими обвиняющими
глазами.
- Что он говорит? - спросил Перец шепотом. - Я ничего не понимаю.
- И не странно, - сказал Домарощинер ледяным тоном. - Вы взяли не
свою трубку. - Он опустил глаза, записал что-то в блокноте и продолжал: -
Это, между прочим, абсолютно недопустимое нарушение правил. Я настаиваю,
чтобы вы положили трубку и ушли. Иначе я вызову официальных лиц.
- Хорошо, - сказал Перец. - Я уйду. Но где моя трубка? Это - не моя.
А где тогда моя?
Домарощинер не ответил. Глаза его вновь закрылись, и он снова прижал
трубку к уху. До Переца донеслось кваканье.
- Я спрашиваю, где моя трубка? - крикнул Перец. Теперь он больше
ничего не слышал. Был шорох, было потрескивание, а потом раздались частые
гудки отбоя. Тогда он бросил трубку и выбежал в коридор. Он распахивал
двери кабинетов и всюду видел знакомых и незнакомых сотрудников. Одни
сидели и стояли, застывши в полной неподвижности, похожие на восковые
фигуры со стеклянными глазами; другие расхаживали из угла в угол,
переступая через телефонный провод, тянущийся за ними; третьи лихорадочно
писали в толстых тетрадях, на клочках бумаги, на полях газет. И каждый
плотно прижимал к уху трубку, словно боясь пропустить хотя бы слово.
Свободных телефонов не было. Перец попытался отобрать трубку у одного из
застывших в трансе сотрудников, молодого парня в рабочем комбинезоне, но
тот сейчас же ожил, завизжал и принялся лягаться, и тогда остальные
зашикали, замахали руками, а кто-то истерически крикнул: "Безобразие!
